Я опустилась на самое дно

Людмила Семашко подвергалась насилию со стороны отчима, а потом — и гражданского мужа. В 17 лет она забеременела, а в 19 с поощрения мужа подсела на героин. За годы в употреблении она успела похоронить мужа, потерять дом, рассориться с дочерью и отсидеть в тюрьме. Из заключения Семашко вышла новым человеком: избавилась от наркозависимости, вышла замуж, вернула себе дочь и завела блог о своем «темном прошлом». Это первая часть ее истории. В ней Семашко рассказывает о том, что привело ее в тюрьму. Вторую часть читайте на «Холоде» через несколько дней.

Моя мама родила меня в 19 лет и всегда говорила мне, что я нежеланный ребенок. А родилась я у нее оттого, что она рано начала вести половую жизнь. У мамы было сложное детство. Бабушка оставила ее и двух ее братьев одних в загородном доме с их отцом, а сама уехала от мужа и детей в Москву к новому мужчине. Приезжала и привозила еду она только по праздникам. Мамины братья были уже взрослыми и жили со своими семьями, у каждого — часть дома (он был поделен на три части), а мама ухаживала за своим отцом, у которого была тяжелая стадия рака мочевого пузыря. Ей приходилось подмывать его, менять ему катетеры — это было очень тяжело.

Я росла в том же доме в Ступинском районе Московской области, в котором выросла мама. Когда мне было два годика, папа устал терпеть мамины измены и ушел от нас. На его место пришел мамин любовник дядя Владик. Он сразу невзлюбил меня и с порога принялся кричать на меня, издеваться и избивать за любую, даже самую маленькую провинность. 

Одно из первых моих воспоминаний о нем: мне три года, я, как часто бывает с маленькими детьми, описалась. Дядя Владик подходит ко мне, снимает с меня описанные колготки и хлещет меня ими по лицу и по попе. 

Побои превратились в рутину. Когда он был в плохом настроении, он заходил ко мне в комнату и искал, к чему бы придраться. Повод всегда находился, будь то неубранные игрушки, бардак в шкафу или несделанные уроки. Дядя Владик брал меня за шкирку, тыкал в шкаф, где должны были лежать мои игрушки, или склонял к тетрадке с невыученным уроком. 

Говорил: «Ты чмо. Человек, который мешает обществу. Ты зачем вообще родилась? Ты нахуй негодный человек в этом мире».

Он бил меня ногами по попе и руками по голове. Иногда доставал ремень и лупил им. Мама все это видела, но не заступалась. Когда я приходила жаловаться ей на отчима, она трескала меня по губам за то, что я называю его дядей Владиком, а не папой, и говорила, что я сама во всем виновата, что я его провоцирую. В 1996 году мы переехали из ее дома в квартиру отчима в Домодедово, и мама стала прибавлять: «Не смей никому рассказывать, откуда у тебя берутся синяки и ссадины. К Владику придут менты, и он нас выгонит из своей квартиры. В том, что нам негде будет жить, виновата будешь ты».

После того как мама изменила папе с Владиком и стала жить с ним, она, что называется, скатилась. Начала много пить и водить домой любовников. В 1990-х они с отчимом работали кем придется: мама в разное время была продавцом в магазине, администратором в казино и поваром в баре, где тусовались местные криминальные авторитеты, отчим был грузчиком и барменом все в том же баре. Оба работали сутки через трое, и когда у них были выходные, сильно выпивали. Они спускали все заработанные деньги на игральные автоматы и алкоголь, заявлялись домой в совершенно непотребном виде и постоянно ругались между собой. 

Мама ревновала отчима к каждому столбу и лупила его сковородкой, отчим кидался на нее с кулаками. Мама нередко прикрывалась мной как щитом, думала, что если я буду стоять между ними, то Владик не станет ее бить. Но его это не останавливало, и он бросался на нас обеих. У нас были собака и кошка, и когда дядя Владик был в плохом настроении, он выбрасывал их из окна — за то, что они гадили в квартире. Мы жили на втором этаже, и у животных после таких полетов, как правило, не было сильных повреждений. Но мне все равно было их очень жалко. 

Соседи знали, что родители дерутся и отчим применяет ко мне насилие, но никогда не вызывали милицию. У нас в доме жили сплошь неблагополучные семьи, и крики, доносящиеся из нашей квартиры, никого не удивляли. Наша соседка этажом ниже, тоже пьющая, так вообще убила своего мужа.

Из-за стрессовой обстановки дома у меня начались проблемы со здоровьем. Я несколько раз выдирала себе волосы и ходила почти лысая, пока они не отрастали снова. Еще я так и не научилась контролировать мочеиспускание. До подросткового возраста спала на пеленках и ходила в прокладках, потому что всегда писалась. Это было большой проблемой, так как я всегда переживала, что от меня пахнет мочой. Мама, когда была трезвой, что случалось с ней нечасто, водила меня по врачам, но они не понимали, отчего у меня недержание. 

Сейчас я полагаю, что с этими проблемами мне мог бы помочь разве что психиатр или психолог. Думаю, что я вырывала себе волосы в результате нервных срывов. И проблема с неконтролируемым мочеиспусканием тоже была психологической: то, как дядя Владик избил меня описанными колготками, плотно врезалось мне в память, и этот сюжет мне нередко потом снился.

Неудивительно, что при таких вводных я очень любила проводить время вне дома. Настоящей отдушиной для меня были зимние каникулы, которые я проводила у бабушки и ее мужа в Москве. Бабушка окружала меня теплом, уютом и заботой, кормила меня и ухаживала. Я обожала плескаться в ванне, могла сидеть там часами. Бабушка это знала и чуть ли не каждый день наливала мне полную ванну с пузырьками. Однажды (мне тогда было около семи лет) после очередной ванны бабушка укутала меня в махровое полотенце, дала кефир с печеньем и посадила на диван у телевизора смотреть мультики. 

Был вечер, и я так на том диване и уснула. Проснулась ночью оттого, что почувствовала чью-то руку у себя между ног. Я открыла глаза и поняла, что это бабушкин муж возит рукой у меня в промежности и еще мерзко причмокивает при этом, говорит, какая хорошая я выросла. Я уже тогда понимала, что это неправильно. Дернулась с дивана, спросила у деда, что он делает. На что он ответил: «Ничего такого, просто трогаю. Если хочешь, тоже меня потрогай». Он схватил меня за левую руку и притянул ее к своему члену. Это было очень мерзко, я тут же завизжала, выдернула руку и побежала в туалет мыть ее хозяйственным мылом. На мой крик из комнаты вышла бабушка, стала спрашивать, что произошло, почему я кричу. Я рассказала ей, как все было, но она мне не поверила. «Ой, не выдумывай! Что за ерунду ты говоришь? Что ты себе нафантазировала?» — только и сказала мне бабушка.

Когда я вернулась домой, я сразу рассказала о произошедшем маме. Ее это нисколько не удивило: она сказала мне, что бабушкин муж домогался и ее, когда она была ребенком и ездила в город к маме. Все развивалось по тому же сценарию, что и со мной: мама рассказала бабушке о произошедшем, но та ей не поверила. Я спросила у мамы, что же нам с этим делать. Я была уверена, что это ненормально, и хотела чтобы кто-то объяснил бабушке, что мы с мамой не врем, предлагала рассказать обо всем школьному психологу. Мама согласилась с тем, что то, что делает отчим — ненормально, но запретила втягивать в наши семейные дела посторонних людей. 

«С этим ничего не поделаешь, прими это и будь поаккуратнее с дедом», — посоветовала мама. С тех пор я пыталась обходить деда стороной и разлюбила ездить к бабушке в гости.

Когда мне было девять лет, родилась младшая сестра. Я очень обрадовалась сестричке, потому что после ее рождения у нас в семье все впервые стало хорошо. Те несколько месяцев, что мама кормила грудью, она не пила и не ссорилась с мужем и даже помогала мне по хозяйству. Но как только прекратила кормление, опять взялась за старое. Они с отчимом пропадали на пьянках, а я, как умела, ухаживала за сестренкой. 

Никаких инструкций мне мама не оставляла, поэтому я действовала чисто инстинктивно. Когда сестра пачкалась — мыла ее, когда плакала — укачивала, когда и это не помогало — кормила ее смесью, которую находила в коробке на полу. Банки со смесью периодически заканчивались, и иногда это происходило в самый неподходящий момент. Тогда я занимала деньги у соседей или выуживала мелочь из карманов родительских курток, просила соседей посидеть с сестрой, а сама садилась на велосипед и ехала несколько километров ночью до единственного круглосуточного магазина на другом конце улицы и покупала смесь.

Мне часто вот так приходилось добывать еду. Мама иногда готовила, но денег из-за пьянок оставалось мало, и довольствоваться нам приходилось немногим. Мама покупала одну курицу, несколько пучков свеклы и большой качан капусты и из всех этих продуктов готовила огромную кастрюлю борща. Этот борщ мы потом ели две недели. На шестой день он начинал подкисать, и мама кипятила его с содой, чтобы нейтрализовать кислоту.

Есть это было невозможно. Поэтому я дожидалась девяти вечера, когда закрывался продуктовый магазин, и начинала обходить соседок. К одной стучалась, просила отсыпать макарон, у второй просила соль. Мол, мама начала готовить, у нас закончились макароны или соль, а магазин уже закрыт. Так собирала какие-то продукты, и мы ими питались. Но каждый раз просить соседок поделиться едой было рискованно — это могло вызвать у них подозрения. Поэтому я также нередко таскала булочки и хлеб из продуктового магазина.

Мне надо было не только сидеть с сестрой и добывать нам всем еду, но еще и учиться, ухаживать за собакой и кошкой и поддерживать порядок в квартире. Если я чего-то из этого не успевала, отчим меня наказывал. Однажды он пришел домой после ночной смены в плохом расположении духа. Я тогда пригласила к себе одноклассницу, и мы с ней вместе готовились к экзамену по истории. Дядя Владик заметил, что я не успела убраться в нескольких комнатах, и приказал однокласснице уйти, потому что нам предстоит «серьезный разговор». Не успела она закрыть за собой дверь, как он закричал: «Ты что, охуела? Пидораска ебливая. Почему я зашел домой, а тут такой бардак?»

Я пыталась объяснить ему, что готовилась к экзамену, кормила сестру и за всем этим не успела убраться. Но он не хотел слушать, схватил меня за волосы и принялся таскать за них по всей квартире и тыкать лицом в каждую немытую тарелку и оставленную не на своем месте вещь. За волосы отчим приволок меня и в туалет. Хотел окунуть лицом в разбросанную на полке косметику. Но я вырвалась у него из рук. Тогда он схватил лак для волос и швырнул его в меня что было мочи. Я попыталась увернуться, но не успела: баллончик прилетел мне в макушку. У меня побелело в глазах, в ушах зазвенело, по лицу полилась горячая кровь. Рана получилась глубокой, и крови было очень много. Отчим и сам испугался, погрузил мою голову под струю воды. «Сука, что же ты натворила?! Ты зачем так меня доводишь?» — спрашивал он, пока пытался остановить кровь. 

В больницу мы, конечно же, не поехали. После этого происшествия я несколько недель ходила с бинтом на голове и как могла маскировала его волосами. Рана в итоге заросла сама, только остался большой неровный шрам. 

В школе учителя видели все мои раны, синяки и ссадины и иногда даже спрашивали о их происхождении. Я рассказывала истории о том, как падала с велосипеда, просто стукалась головой о дверной косяк или неудачно каталась на коньках. Учителя делали вид, что верят в эти небылицы. Наш школьный психолог была единственным человеком, который не только понимал, что происходит у меня дома, но и хотел мне помочь. Она не раз пыталась вывести меня на честный разговор, задавала наводящие вопросы и напрямую спрашивала о том, чем может быть полезна. Но я помнила, что мама запрещала рассказывать кому-либо о том, что происходит у нас дома, и молчала как рыба. 

В восьмом классе меня отчислили из гимназии за неуспеваемость и прогулы. К тому времени учиться у меня никак не получалось: учеба становилась все сложнее, а времени на нее из-за домашних забот и избиений мне категорически не хватало. Бывало так, что после бессонных ночей, проведенных с сестренкой, у меня не оставалось никаких сил идти в школу. Утром я оставляла сестру вернувшимся с пьянок или с работы родителям, делала вид, что ухожу в школу, а сама досыпала в подъезде. После отчисления я кое-как доучилась до 9 класса в вечерней школе, параллельно учась на швею в учебно-производственном комбинате. А потом мне совсем стало не до учебы. В 16 лет я познакомилась со своим гражданским мужем, и моя жизнь еще круче пошла под откос.

Мы познакомились в домодедовском парке — жарили шашлыки и отдыхали в соседних беседках. Дима, мой будущий гражданский муж, выпивал в компании своих друзей, я сидела за столом с собутыльниками родителей, пока те отмечали день рождения отчима. Мы познакомились, разговорились. На следующий же день пересеклись во дворе. Я шла покупать отчиму водку (продавцы всех магазинов в нашей округе, где отпускали алкоголь, знали, чья я дочь, и продавали мне водку без лишних вопросов), 

он окликнул меня, мы договорились встретиться и погулять. Так мы стали встречаться каждый вечер, гуляли, болтали. Я очень скоро влюбилась. 

Дима был старше меня на шесть с половиной лет, сам зарабатывал, происходил из хорошей семьи: мама у него была бухгалтером, отец — физиком-ядерщиком. Он по моим тогдашним меркам красиво ухаживал за мной, дарил цветы и приглашал в кафе. Рассказывал много нового, и я верила, что нравлюсь ему. Но что самое главное — с ним я чувствовала себя защищенной. Дима рассказывал мне, что я не должна давать себя в обиду отчиму, и даже ходил разговаривать с ним «по-мужски». 

Но чувство безопасности, которое у меня впервые появилось в отношениях с Димой, оказалось мнимым. Несмотря на то что он защищал меня от отчима, сам он не гнушался поднимать на меня руку. Во время наших с ним прогулок он непременно выпивал несколько банок пива, после чего мог обозвать меня сукой или при всех дать мне пинок под зад. Так он поступал, когда я вела себя не так, как он хотел.

Как Дима объяснял это, отчим не имел права меня бить, потому что я ему не родная дочь, взрослая девка, которую уже не пристало бить по жопе, как ребенка. Он же пытался сделать из меня человека и прибегал к силе, только когда я не понимала его «по-хорошему». 

Логика этих доводов и тогда не была мне до конца ясна. Но я все равно оставалась в этих отношениях. Дима бил меня не так сильно, как отчим, и после каждой такой вспышки агрессии просил у меня прощения, говорил, что не смог удержать себя в руках, и обещал исправиться. Это обещание он никогда не сдерживал, но сам факт того, что он готов был передо мной извиняться, был для меня очень ценен. Отчим никогда не просил у меня прощения, и я думала, что раз Дима это делает, значит, он и правда меня любит. 

В июле 2007 года мама продала принадлежащий ей участок земли в Ступинском районе Московской области, и на вырученные деньги они с отчимом и сестрой уехали на две недели на море. Эти две недели мы жили с Димой вместе в их квартире. Он уходил на работу, я готовила ему завтраки и ужины, ждала его с работы. Мне так понравилось жить с ним вдвоем, вдали от скандалов с отчимом, что я мечтала, что как только родители вернутся из отпуска, перееду к Диме. Такая перспектива казалась мне вполне себе осуществимой. Ни Дима, ни его родители, в чьей квартире он жил, не были против моего к ним переезда.

Именно тогда, во время первого опыта совместной жизни с Димой, я впервые попробовала наркотики. Дима баловался запрещенными веществами, приносил домой косяки и немного амфетамина в порошке. Давал и мне попробовать. Мне понравился и амфетамин, и трава — они меня здорово расслабили. Но привычки к ним у меня так и не выработалось, и употреблять наркотики тогда я не стала. При этом я не имела ничего против того, что Дима употребляет и делает это регулярно. Мои родители тоже изредка курили марихуану, полрайона сидело на тяжелых наркотиках, и я не относилась к употреблению как к чему-то страшному и запретному.

Родители вернулись с моря, снова начали пить и искать поводов для ссор. В один из таких летних вечеров я собиралась к Диме на свидание, а отчим запретил мне выходить из дома и обязал сидеть с сестрой. Я, наученная Димой, ответила ему, что не стану сидеть с их ребенком. Тогда отчим кинулся на меня с кулаками, я схватила в руки нож, чтобы защититься, но неловко взяла его и глубоко порезалась. 

После этого случая я собрала вещи и уехала из дома к Диме. А в сентябре узнала, что уже месяц как беременна. Я думала, Дима обрадуется новости, но он сказал, что я беременна не от него, и заявил, что не собирается воспитывать чужого ребенка. Позвонил своей матери, потребовал, чтобы она приехала из-за города (его родители на тот момент жили на даче) и разобралась со мной. 

Его мама приехала и поговорила со мной. Сказала, что не знала, что я такая маленькая, так как Дима рассказывал ей, что я давно совершеннолетняя, и посоветовала избавиться от ребенка. «Тебе стоит пожить для себя. Понять, чего ты хочешь от жизни, и только потом рожать детей», — сказала она и настояла на том, чтобы мы позвонили моей матери и рассказали ей о беременности.

Я не хотела прерывать беременность, так как переживала, что больше не смогу иметь детей после аборта. Но мама и свекровь были непреклонны. Мама после того, как я съехала от них с отчимом, стала меньше пить — должно быть, почувствовала себя ответственной за мою младшую сестру. Она была трезвой, примчалась ко мне сразу после нашего звонка и повезла меня в больницу делать аборт.

Мне сделали хирургический аборт, и в тот же вечер я вернулась домой. Свекровь очень тепло меня приняла, накормила чем-то вкусным.

Жизнь шла своим чередом. После аборта Дима перестал упрекать меня в неверности, мы переехали в однокомнатную квартиру его тети, которая находилась в том же доме, что и квартира Диминых родителей. Я устроилась работать на полставки на почту. Сортировала письма, тягала посылки, мешки с корреспонденцией и записывала все в журнал. Я проработала так две недели, а потом однажды утром почувствовала острую боль внизу живота. Пошла к гинекологу в детскую поликлинику, чтобы взять больничный. Врач почувствовала что-то неладное, повела меня на УЗИ и сообщила мне, что я беременна. 

Год назад при обследовании гинеколог сообщил мне, что у меня двурогая матка (двурогая матка — это редкая врожденная патология, при которой орган в верхней части разделяется на два рога. В очень редких случаях случаях оба рога могут быть способны поддерживать беременность. — Прим. «Холода»). Как я понимаю сейчас, у меня была двойня — по эмбриону в каждом отделе матки. А врач, который делал мне аборт, заметил только один из них. Второй же эмбрион продолжил расти и развиваться как ни в чем не бывало. 

Тогда же медсестра только сообщила мне, что у меня была двойня, а врач сделал ошибку и изъял только один плод. Остальные детали она обсуждала с моей матерью, так как я была несовершеннолетней. Несмотря на большое смятение, в глубине души я была рада, что так произошло, так как изначально хотела оставить себе ребенка. Думала, что произошло настоящее чудо, но очень переживала о том, как воспримут эту новость мои родные.

Но, как ни странно, свекровь стала главной моей защитницей. Она восприняла это как знак судьбы, что у меня должен быть ребенок, и всю беременность сдувала с меня пылинки. Заботилась обо мне, как обо мне никто в жизни никогда не заботился. Делала за меня уборку в квартире, готовила мне еду, поддерживала советами и защищала перед Димой. 

Дима, после того как узнал, что беременность никуда не делась, завел свою старую шарманку про то, что ребенок не его. Свекровь спорила с ним, говорила, что ребенок «наш», и доказывала, что я не гулящая. В какой-то момент это все надоело Диме. Он ушел в себя, стал очень поздно возвращаться с работы — и каждый раз в странном состоянии. Я думала, что он устает на работе и злится на меня, поэтому странно себя ведет. Но потом узнала, что все дело в том, что он стал постоянно принимать наркотики. 

Когда у него случались ломки, он становился агрессивным, поднимал на меня руку. Однажды в марте 2008 года Дима так сильно ударил меня в живот, что у меня пошла кровь и меня положили на сохранение в больницу. Врачи переживали, что у меня могут начаться преждевременные роды. Но все обошлось, и дочку я родила в положенный срок в мае 2008 года.

О том, что он систематически употребляет наркотики, Дима рассказал мне, когда дочке уже исполнилось три-четыре месяца. Я чувствовала, что с ним что-то не так: он пах ацетоном и не хотел заниматься сексом. Спрашивала его об этом, а он отвечал, что ацетоном от него пахнет, потому что он работает на стройке, а спать он со мной не хочет, потому что я перестала его привлекать как женщина. Но однажды, когда я уже перестала приставать к нему с расспросами, он признался, что вот уже больше полугода колется «ханкой» (жаргонное название дешевого наркотика, добываемого из мака. — Прим. «Холода») и героином. 

Я восприняла это известие спокойно, так как давно подозревала нечто похожее, да и вообще наша жизнь с Димой не была идеальной, и я привыкла мириться с тем, что мне не нравится. Дима не доверял программам по реабилитации наркозависимых, не хотел ехать в реабилитационный центр, но хотел избавиться от своей зависимости. В сентябре 2008 года мы оставили четырехмесячную дочку с его мамой и поехали на море. Там под моим присмотром Дима ничего не употреблял, мучился, но терпел ломку.

Еще месяц после нашего возвращения из отпуска он ничего не употреблял. Но вскоре опять сорвался. Я тогда пришла к свекрови, рассказала ей всю правду и попросила совета, что с ним делать. Она посоветовала уйти от него и пообещала поддержать нас с дочкой финансово, если я боюсь потерять кормильца. Говорила: «Он употребляет наркотики и бьет тебя. Зачем он тебе нужен?» Но я не понимала, как это я так запросто брошу любимого человека. И решила, что буду пытаться его спасти. Тем более что везти ребенка в дом к алкоголикам, где меня били, мне тоже не хотелось.

Вместе со свекровью мы нашли для Димы хороший реабилитационный центр, но он наотрез отказался туда ехать. Тогда свекровь перевезла нас с мужем и ребенком к ней в квартиру. Думала, что вдвоем нам с ней будет легче контролировать Диму. Но это ни к чему не привело: Дима продолжил употреблять, только теперь скандалил не только со мной, но еще и с матерью. Через несколько недель такой жизни мы вернулись к нам в квартиру.

Я все пыталась снять Диму с иглы. Прочитала где-то, что наркоманам удается потихоньку слезть с наркотиков с помощью трамала (Людмила говорит о трамадоле, опиоидном анальгетике, который в ряде стран признан наркотическим средством. — Прим. «Холода»). Якобы они заменяют этими таблетками наркотик, и поскольку их действие не такое сильное, таблетки потом оказывается бросить легче, чем героин.

Я добыла эти таблетки с помощью бабушки: сказала ей, что я употребляю и что это мне они нужны позарез, чтобы бросить. Она рассказала про меня какому-то сердобольному врачу, и он выписал ей рецепт. 

Но все мои старания пошли коту под хвост. Муж нашел таблетки и вместо того, чтобы заменить ими наркотики и принимать их маленькими дозами, съел целую пачку и просто кайфанул с них (трамадол — сильнодействующий опиоид. Передозировка им может вызывать сонливость, головные боли, судороги, угнетение дыхания, низкую частоту сердечных сокращений, кому и даже смерть. — Прим. «Холода»).

Вскоре после моего 19-летия муж впервые принес наркотики домой. Протянул мне шприц с героином и сказал: «Уколи меня». Меня так возмутило это предложение, что я решила взять его на понт. Сказала, что если он не прекратит употреблять раз и навсегда, то я вгоню себе в вену содержимое шприца. Я была уверена, что это его образумит и отрезвит: я мать его ребенка, он не захочет, чтобы я употребила наркотик. Но его это не смутило. Он пожал плечами и сказал: «Ну давай». Я решила не «сдавать назад» и сделала, как грозилась — понадеялась, что будет как с амфетамином и травой: я только попробую, и больше к этому не вернусь.

Но так не получилось. На следующий же день я встретилась с другом Димы, который, я знала, поставляет ему наркотики, и выпросила у него несколько доз. Так я стала делать себе по уколу героина в день. Наркотики действовали на меня как очень сильные успокоительные: под их воздействием меня переставали волновать все проблемы, которые у меня были в жизни. В голове становилось восхитительно тихо и пусто.

Поскольку кололась я тайком, когда мужа не было дома, Дима узнал о том, что я употребляю, только когда у меня началась первая в жизни ломка. Это были непередаваемые ощущения. Мне было очень плохо. У меня поднялась температура, ломило все тело, как при тяжелом гриппе. Я адски потела, у меня была диарея и меня рвало. 

Дима очень разозлился на меня и долго ругал за то, что я «с собой наделала». Позвонил своему другу, который дал мне наркотики, и устроил ему настоящую взбучку. Затем, чтобы отвадить меня от героина, принес домой метадон. Сказал, что слышал, что таким можно раз уколоться и обезболить себя на целую неделю, не испытывать ломку. В итоге мы подсели на метадон и стали употреблять его гораздо чаще, чем один раз в неделю. 

Периодически мы пытались бросить наркотики, уезжали жить к свекрови и там у нее ничего не употребляли. Но через несколько недель возвращались к себе и все начиналось по новой. При этом нам удавалось создавать вид, будто у нас все хорошо. Дима тогда стал устанавливать пожарную сигнализацию, приносил 150–350 тысяч рублей домой с зарплаты. А еще подворовывал на работе какие-то провода и продавал их потом на рынке. Денег нам хватало, я не работала, занималась домашними делами, водила дочку на кружки. Кайфа от наркотиков мы тогда уже не получали — они нам были нужны в качестве обезболивающего: мы употребляли, чтобы снимать ломку.

Но в январе 2012 года такой жизни пришел конец: Дима умер от передозировки.

В тот день женщина, у которой мы обычно покупали метадон, не выходила с нами на связь. У нас начались жуткие ломки, мы решили ее не ждать и написали нашему другу, который тоже барыжил, чтобы он подготовил нам дозу. В итоге наша постоянная продавщица все-таки объявилась, мы оставили дочку у свекрови и поехали закупать двойную порцию метадона — у нее и у друга. Приняли дозу в частном доме друга, попробовали у него еще и другие наркотики, уже не помню какие. Вторую порцию повезли домой. Дома меня сразу вырубило. 

А когда я проснулась среди ночи, поняла, что Димы рядом нет, как нет и второй порции метадона в нашем тайнике. Я нашла Диму мертвым в туалете.

Он сидел скрюченный на унитазе, весь верх его тела уже был синим. Но я все равно попыталась его спасти. Кое-как стащила с унитаза, притащила в комнату. Попыталась сделать инъекцию с водой и солью, так как слышала от друзей, что это спасает в таких случаях (такая инъекция не может помочь при передозировке опиоидами. — Прим. «Холода»). Но у Димы уже не было кровообращения, и у меня ничего не вышло.

Какое-то время я просто сидела над телом мужа и смотрела на образующуюся на его мертвых глазах пленку. Я не понимала, что только что произошло и что мне делать. 

В восемь часов утра мне позвонила мама, просто узнать, как у нас дела. Я сказала ей, что, похоже, Дима умер от передозировки, повесила трубку и набрала свекрови. Свекровь прибежала к нам через пять минут, стала сильно плакать. А когда чуть успокоилась, мы вызвали скорую и полицию. Врачи зафиксировали смерть. Полицейские не стали меня проверять, хотя по мне было видно, что я употребляла вместе с мужем. 

Но через несколько дней ко мне пришли с проверкой органы опеки и поставили меня на учет. 

Смерть Димы меня подкосила. Я понимала, что если не остановлюсь — закончу так же, как он, и наша дочка останется сиротой. Наши с Димой соупотребители посоветовали мне какое-то время поутреблять героин, чтобы снять метадоновые ломки. Потом сделать две инъекции метадона и все это преломить окончательно. Якобы они слышали, что такая схема помогла кому-то сняться «насовсем». 

Мне не помогла. Я просто стала употреблять героин вместо метадона. До смерти Димы свекровь верила нашим рассказам, что мы вот-вот завяжем с употреблением. Мы с Димой и сами в это верили. Когда же Димы не стало, мы с ней серьезно поссорились. Она сказала, что ей хватило того, что «эта дрянь» — наркотики — убила ее сына, и она не собирается смотреть на то, как она убивает меня. 

Я поссорилась и с тетей Димы, которая сдавала нам квартиру, и переехала с дочкой к матери и отчиму. Я так и не устроилась на работу и проводила целые дни в наркотическом забытьи в своей комнате. Мать и отчим все так же бухали, и им было плевать на то, чем я занимаюсь и как живу. Когда я уезжала ночью на «мутки», за моей дочерью присматривала моя 12-летняя сестра, которая на тот момент была единственным трезвым человеком в доме.

Думать о деньгах мне не приходилось. У нас с Димой оставались сбережения, и их хватало на базовое содержание дочери и покупку героина. Когда же эти запасы закончились, я стала продавать вещи. Сначала — дорогостоящие, такие как металлоискатель для мужниного хобби. Потом отнесла друзьям свое золото и телефон и купила себе модель попроще.

В январе 2013 года я попалась наркополицейским. Я часто покупала наркотики вскладчину со своими друзьями-соупотребителями. Так было дешевле и выгоднее. Как правило, за закладками приходилось ездить далеко, а у меня не было своей машины. Так же я «падала на хвост» своим знакомым, когда те выезжали за общими дозами. 

В один из дней мне написал знакомый, что его товарищ готов подбросить его до закладки, и позвал скинуться и поехать с ними. У меня начиналась ломка, и я, не долго думая, согласилась и сразу взяла с собой инструменты, чтобы употребить на месте. В машине помимо водителя и моего знакомого оказались еще его брат и маленький ребенок. Но это меня не удивило, так как все мои мысли были о предстоящей дозе. 

Мы поехали за город к месту закладки, и я пошла к тайнику. Забрав наркотики, я вколола себе дозу. Это очень расстроило моего знакомого: он начал расспрашивать меня, почему я не взяла дозу с собой, а употребила ее на месте. Не успели мы далеко отъехать, как знакомый попросил водителя остановить машину на обочине, вышел и позвал меня покурить. Я оставила свои вещи в машине, недолго постояла на улице и выкурила с ним сигарету, пока все остальные оставались сидеть в салоне. 

На въезде в город нас остановили полицейские. Один из них целенаправленно подошел к моей двери машины, приказал выйти, держа руки так, чтобы он их видел. А затем ко мне подошли женщина и мужчина, про которых я позже узнала, что они сотрудники наркоконтроля. Они спросили, есть ли у меня c собой запрещенные препараты, позвали понятых, достали видеокамеру и принялись проводить осмотр моих вещей — ощупывать сумку и куртку. Меня напрягло, что нас вот так остановили и сразу стали спрашивать про наркотики, но я не нервничала, так как понимала, что у меня с собой наркотиков нет и привлечь меня можно только за нахождение под их воздействием.

Сотрудники наркоконтроля меж тем вытащили у меня из сумки все вещи (какую-то косметику, паспорт и сигареты с зажигалкой), а потом открыли внешний карман на молнии, в котором у меня ничего не было, и вытащили оттуда сверток. Я думаю, что, когда мы со знакомым вышли покурить, кто-то из сидящих в машине людей подбросил мне наркотики, а знакомый изначально позвал меня с целью сдать, потому что его самого взяла в оборот полиция. 

Я пыталась доказать полицейским, что сверток с наркотиками не мой, что мне его подбросили. Но это было бессмысленно. Меня отвезли в отделение полиции, продержали несколько часов и допросили, а потом отпустили домой под подписку о невыезде. Позвонившая мне после этого следовательница объяснила, что мне, наркоманке, никто не поверит, и уговорила пойти на сотрудничество со следствием — сказала, что так я увеличу свои шансы получить условный, а не реальный срок.

Так и получилось. Мое дело рассматривалось в особом порядке (особый порядок — это упрощенная процедура рассмотрения уголовного дела, при которой обвиняемый полностью признает вину, а суд выносит приговор с наказанием не выше 2/3 от максимального на основе материалов дела и предъявленного обвинения, не проводя судебное разбирательство в общем порядке.— Прим. «Холода»), и 18 апреля 2013 года Домодедовский городской суд приговорил меня к трем годам условно за незаконное приобретение и хранение наркотиков. Как условно осужденная я должна была регулярно ходить отмечаться в уголовно-исполнительную инспекцию.

Первое время я и правда ходила отмечаться. Но потом меня с новой силой засосала моя зависимость, и делать это я перестала. В следующий раз я очнулась из своего забытья и поняла, что я конченый человек, когда вонзила нож в плечо отчиму. 

Дело было утром. Он сидел за столом и выпивал, напротив него завтракала моя дочка. Я стояла к ним спиной и готовила бутерброды. Дочка пела песни, и Владику это очень не нравилось. Он сначала пару раз на нее крикнул, чтобы она заткнулась, а потом встал, подошел к ней и сильно шлепнул по попе. 

Меня так взбесило, что он тронул моего ребенка, что я взяла кухонный нож и полоснула им ему по плечу, так сильно, что пришлось вызывать скорую. В больнице полицейские спрашивали у него, кто его порезал, но он меня не сдал — сказал, что делал дома ремонт, разбил зеркало и порезался. 

После этого случая я позвонила свекрови, рассказала ей о произошедшем и попросила забрать у меня дочку. Я очень испугалась, что в то утро, будучи под воздействием наркотиков, вполне могла убить человека. Но еще больше меня напугало осознание того, что я привезла ребенка в ад, из которого несколькими годами ранее сама убежала, сверкая пятками.

Спустя много лет дочка рассказала мне, что тот год был самым ужасным временем в ее жизни.

Ей тогда было всего четыре года, но она многое запомнила. Запомнила, как дядя Владик постоянно на нее кричал, как она просыпалась среди ночи и не находила меня рядом (по ночам я выезжала за закладками). Пугалась, сильно плакала и обнимала мою подушку, которая «пахла мамой». После этого она стала сильно нервничать и грызть ногти, так что свекровь даже водила ее к психологу. 

Свекровь выслушала меня и позвала приехать к ней. Она сказала, что оставить с ней дочку — моя первая светлая мысль за много лет, и подготовила комнату для внучки. Мы с дочкой приехали к ним со свекром вечером, и, чтобы мне не ехать домой на ночь глядя, свекровь предложила и мне переночевать у них. 

В ту же ночь я заперлась в ванной комнате и укололась героином — но просчиталась с дозировкой, и у меня случился передоз. Свекровь пошла в комнату к дочке следить за тем, чтобы она не проснулась и не увидела меня в таком состоянии. А свекр вынес дверь в ванную и сделал мне искусственное дыхание. Откачал меня, подождал, пока я приду в себя, и выставил за дверь.

Я вернулась в квартиру к маме и отчиму. К тому моменту у меня закончились все деньги, и я стала выносить их вещи из квартиры. Продавала их задешево и на эти деньги покупала героин у проверенного барыги. Мама с отчимом скоро заметили, что у них пропадают вещи, и выгнали меня. 

После этого я два месяца жила на улице — спала на выкинутом диване за домом друга. С утра ходила на автомойку на районе, просила налить мне воды. Умывалась ей там же в кустах. А днем попрошайничала на рынке и у продуктовых магазинов. На собранные деньги я покупала наркотики. О еде я не особо беспокоилась — меня подкармливал друг, за чьим домом я жила.

Но все равно выдавались такие дни, когда я за весь день съедала только одну булочку или банку консервов. 

Этого друга вскоре посадили, и тогда мне на помощь пришли другие мои друзья-соупотребитили. Они поселили меня у себя в комнате, а в качестве арендной платы забирали какую-то часть наркотиков, которые я приобретала. 

Эти ребята меня не обижали, но вообще мне не всегда везло с соупотребителями. Однажды, когда я еще жила на улице, моя соупотребительница позвала меня к себе домой отпраздновать день рождения ее молодого человека Леши, которого я тоже знала и с которым употребляла. Я рассудила, что на праздничном столе будет еда, и с радостью пришла. Но моей соупотребительницы там не оказалось: как выяснилось, накануне они сильно поругались с ее молодым человеком. 

Когда я узнала об этом, я захотела уйти: мне было некомфортно сидеть за столом с малознакомыми людьми. Я попросила Лешу открыть дверь в его квартиру, где я оставила вещи (стол был накрыт в квартире у соседей, а свои вещи гости закинули в квартиру к Леше). Он открыл мне дверь и сразу же закрыл ее за нами, сказав, что не позволит мне уйти.

Я кинулась на балкон звать на помощь, но он перехватил меня, стал трепать мне волосы и бить по лицу. Мне удалось вырваться, и я спряталась от него в туалете, позвонила в полицию, сказала, что на меня нападают, и назвала адрес. Полицейский в трубке сказал: «Ждите, пришлем наряд». Но никто так и не пришел мне на помощь. Через несколько минут Леша сломал дверь в туалет и поволок меня в спальню. Я пыталась вырваться, но несколько раз сильно получила по голове и решила, что лучше не буду сопротивляться. Он все равно сделает то, что ему нужно, а так хотя бы не изобьет меня. 

После изнасилования я, дабы задобрить Лешу, сказала ему, что он мне симпатичен и он мог бы спокойно обойтись знаками внимания — у нас и так бы все произошло. Затем попросила открыть дверь: сказала, что схожу куплю нам пива. Он мне поверил, открыл дверь, и я сбежала.

Жизнь на улице и долгие годы употребления отразились на моем здоровье и внешнем виде. Я сильно пополнела, у меня начались гормональные сбои, из-за которых пропали месячные. Я беспрестанно принимала «Тропикамид» (глазные капли, которые наркопотребители используют для того, чтобы расширить зрачки, которые сужаются при употреблении опиоидов. Они также усиливают действие опиоидов. — Прим. «Холода»), чтобы усилить действие наркотика. Из-за него у меня появилась аллергия на лице — маленькие прыщики, которые я расчесывала и расковыривала до крови, так что на лице были рытвины и дырки.

Также из-за постоянных уколов у меня начали гнить ноги.

Я колола героин в вены на ногах, и в какой-то момент не исколотых вен больше не осталось. Я стала вводить наркотик в маленькие вены, они лопались, и из-за этого ноги в некоторых местах стали загнивать. Несмотря на мой страшный вид свекровь все равно позволяла мне видеться с дочкой, когда я была трезвой. Я покупала ей какие-то подарочки, и мы все вместе гуляли. Наедине с дочкой свекровь нас не оставляла. 

8 декабря 2013 года я с двумя своими соупотребителями отправилась за новой закладкой. Мы употребили наркотики прямо на месте, но полтора с лишним грамма героина решили оставить на потом. Этот остаток решили положить мне в карман: рассудили, что я как девушка в случае чего привлеку меньше внимания. Мы поехали обратно, но по дороге заблудились. Будучи в невменяемом состоянии, мы подумали, что отличной идеей будет спросить дорогу у стоящего неподалеку полицейского. Он указал нам в нужном направлении, а когда нам оставалось дойти до станции всего полкилометра, вместе с другими сотрудниками ППС (патрульно-постовой службы. — Прим. «Холода») перегородил нам дорогу. 

Полицейские сказали нам, что подозревают, что мы находимся в состоянии наркотического опьянения, и отвезли нас в ближайший участок. Там нас с соупотребителями развели по разным помещениям, ко мне позвали сотрудницу полиции и женщин-понятых. Сотрудница предупредила, что произведет обыск. Но прежде чем она принялась за дело, я призналась ей в том, что у меня в кармане лежат наркотики, и сама их достала.

Полицейская спокойно заполнила все документы, изъяла у меня наркотики и отпустила меня, сказав, что мне позвонят и вызовут к следователю. 

В этот раз я понимала, что ничем хорошим это не закончится и от реального срока мне не отвертеться. Но все равно до последнего надеялась на чудо. Я сьездила к своим соупотребителям, узнала, что их тоже отпустили после досмотра, и купила наркотики. Через четыре дня я поехала в квартиру к маме и отчиму. Наступили морозы, и я рассчитывала взять у мамы теплую одежду. Когда я там мылась в душе, за мной приехали сотрудники уголовно-исполнительной инспекции и отвезли в суд, который ранее осудил меня условно. Я плохо помню, что там происходило, потому что была «под кайфом» — вколола себе остаток дозы, когда сотрудники ждали, что я переоденусь. 

12 декабря 2013 года суд заменил мой условный срок на реальный за неисполнение обязанностей условно осужденной и меня отправили в СИЗО. Но это был еще не конец: мне заменили срок только по первому делу, а впереди было еще второе, о котором я и думать забыла, пока сидела в СИЗО. Я не видела смысла отпираться и снова согласилась на особый порядок. И 18 февраля 2014 года суд признал меня виновной в приобретении и хранении наркотиков в значительном размере. Наказание частично сложили со сроком по первому приговору и дали мне в итоге три года и шесть месяцев колонии общего режима.

Я помню фразу, которую озвучила судья при оглашении приговора: «Приговаривается к лишению свободы сроком на три года и шесть месяцев, взять под стражу в зале суда». Следующим делом мне защелкнули на руках наручники и увезли в тюрьму. Я осознала, что это конец: меня сажают в тюрьму и следом отправят в лагерь.

Продолжение истории Людмилы Семашко читайте здесь.