28-летняя фельдшер скорой помощи в уральском поселке городского типа Ачит Светлана Кинева рассказала Лизе Миллер о том, как пациенты обманывают диспетчеров, о защитных масках, которые приходится совершенствовать с помощью степлера, и о любви к профессии, несмотря ни на что.
Я работаю в скорой помощи со 2 августа 2012 года. Образование получала в своем родном городе, в Красноуфимском медицинском колледже, а теперь езжу на работу в поселок в 20 километрах. Раньше я работала еще в другом городе — Нижние Серги, это тоже Свердловская область.
Изначально я не пошла [в вуз учиться на врача], потому что родители не имели таких средств, для них это было бы очень тяжело. [После окончания колледжа] я сначала решила поработать, [понять], что это вообще из себя представляет. В итоге решила, что, наверное, не стоит [поступать в медицинский университет], мне достаточно того, что я спасаю жизни, мне это нравится. Получается, что мы четыре года на фельдшера учились — и потом еще тратить шесть с лишним лет, зная, какое у нас отношение вообще в России к медицине… Я думаю, что многого не потеряла.
«Мы планировали ребенка, которого мы так и не спланируем, наверное, из-за этой ситуации»
Я живу с мужем, он сейчас на вахте находится, работает на заводе в Екатеринбурге. Но мне это только на руку по той причине, что я не знаю, что принесу домой с работы. Я одна, мне очень удобно это. [С мужем мы общаемся] по видеосвязи, созваниваемся иногда. У него тоже довольно плотный график, не так часто получается просто поговорить. [К родителям] я сейчас не хожу, с марта их вообще не посещаю. Мы общаемся только по телефону. Я работаю сутки через трое — сижу три дня дома, не хожу никуда, кроме аптеки и магазина.
[За свое здоровье] я на самом деле опасаюсь, потому что есть что терять. У меня есть родители, муж. Мы планировали ребенка, которого мы так и не спланируем, наверное, из-за этой ситуации. Я езжу по людям, которые болеют, — конечно, непредсказуемо, что ты можешь подхватить. Например, у меня вызов был — диспетчер спрашивает: «Контактировали ли вы с зараженными или в окружении кто-то был из зараженных, приехали ли вы откуда-то?». Девушка сказала: «А какая вам вообще разница, кто вы такая, вы в географии ничего не понимаете, вас не касается, откуда я приехала». У нас доходило до такого, что диспетчеру сказали: «Нет, не контактировали», — а я приехала на вызов, и там — сюрприз. Сами сказали, что контактировали с подтвержденным, а теперь боятся, что заразились. Вызвали на головную боль. Я у них мазки взяла, результат отрицательный пришел.
У нас маленькое отделение, всего две бригады. Нагрузка на скорой всегда большая, но за последнее время она возросла в плане вызовов на ОРВИ, температуру, кашель, одышку. Количество вызовов за сутки возросло, но это как повезет. Особенно это в выходные чувствуется, — когда не работает поликлиника, становится очень весело.
Вот смена была, я работала сутки на ОРВИ, а [мой напарник] — сутки на скоростных вызовах. Это ужасно. До коронавируса мы работали вдвоем. Естественно, мы как-то пытаемся друг другу помочь: если вызов тяжелый, например, боль в грудной клетке, низкое давление, — тогда мы стараемся ехать вдвоем, если у меня вызовов [других] нет. Бывает так, что мой напарник побывал один на судорогах, а я ездила на температуру в это же время. Риск осложнения в судорогах, конечно, [выше], для пациента это тоже не очень хорошо. Если, например, какое-то состояние клинической смерти в одни руки — очень тяжело справиться. Я работала два года одна, знаю, что это такое: ты либо качаешь человека, либо ставишь препараты — все, тут больше ничего не сделать, а исход — сами понимаете… Крайне редко чем-то можно помочь. Да даже втроем из этого состояния вывести очень тяжело, а когда фельдшер один на один с этой проблемой, ничем хорошим это, чаще всего, не заканчивается.
«Костюмы у нас одноразовые, но они просвечивающие. У нас есть мальчики под два метра ростом, если они садятся, эти штанишки чуть ли не до колен задираются»
Насчет оснащения — плачевно достаточно, конкретно у нас не хватает масок. Маски есть, но очень плохого качества, такое чувство, что кто-то их шил просто на коленке в подвале или у себя дома. Они, во-первых, очень тонкие, вот эта штучка металлическая, которая должна быть на носу, — она какая-то кривая, заушники отваливаются у каждой третьей маски. Мы их закрепляем степлером. Респиратор нам дали один до конца месяца, а он носится беспрерывно [только] до восьми часов. Я задавала вопрос нашему главному врачу: «А нам как носить, будут еще маски?». Он сказал: «Ну вы же не на каждый вызов ее надеваете?». То есть я приезжаю со скорой помощи на базу и не знаю, как я могу этот респиратор обработать: чисто обрызгать спиртом сверху, изнутри и дать ему просушиться, — а потом мне приходится снова надевать его же. Как бы не очень приятно.
Костюмы у нас одноразовые, но они просвечивающие. У нас есть мальчики под два метра ростом, если они садятся, эти штанишки чуть ли не до колен задираются. Поэтому о какой безопасности вообще может идти речь?..
У нас коллектив маленький, все с кредитами, все с малыми детьми — и бунт поднимать боятся, потому что не хотят терять работу. В этом поселке [работают] местные, им некуда пойти. Это только в другой город [переезжать], больше никуда не пойдешь, не наездишься.
Я была на больничном с 5 по 20 мая. Во время самой болезни я сдавала два раза [тест]. В первый день, 5 мая вечером, я почувствовала все симптомы [Covid], мне было плохо. Я сразу же поставила в известность старшего фельдшера, дежурного врача и уехала в свой город [Красноуфимск]. Обратилась там в «красную зону»: мне провели для исключения пневмонии КТ, взяли мазки, затем я уехала домой. На КТ было все нормально, но это был первый день, когда у меня проявились симптомы. Наверное, не совсем было целесообразно делать КТ, потому что там все равно ничего бы не было видно.
На следующий день я вызвала участкового терапевта на дом. Ко мне пришла женщина, сказала: «На данный момент я у вас симптомов не вижу, температура нормальная, да, жесткое дыхание в легких, да, горло красное, глаза красные, но давайте, вы трудоспособная, я вам сначала открою, а потом закрою больничный по остеохондрозу». Я сказала — нет, так нельзя делать, я болею, я работаю с «ковидными», вожу «ковидных», езжу к контактным, беру мазки. Она согласилась: «Давай тогда больничный у тебя будет по ОРВИ». Я сказала «хорошо», и она меня на следующий день отправила сдавать анализы крови. На прием я ходила раз пять, а симптомы все сохранялись. Мне ставили ОРВИ, отправляли к ЛОРу, все смотрели. В общем, лечили меня, лечили — мне кажется, оно уже просто само по себе прошло. КТ мне больше не делали, врач посчитала, что необходимости нет, что в легких все чисто.
Второй мазок мне не хотели брать. То есть 5 мая взяли, а последний мазок взяли где-то числа 15 — пришлось нажать. Результатов все так же нет, как и результатов первого мазка. Больше тестов никто мне делать не будет, — может быть, возьмут на работе, я на это надеюсь. Завтра я уже выхожу на работу. Симптомов у меня никаких нет, только крайне редко сухой кашель.
Сейчас по Ачитскому району [выявили заражение] у трех человек. У нас не лечат таких пациентов, мы госпитализируем их в соседний город в инфекционное отделение, мазки берем прямо на вызове. Это при условии, что у меня есть подозрения. То есть я сама такой диагноз поставить не могу. Если люди приехали из Москвы, из Московской области, то у них мы обязательно берем мазки на вызове. Питер, Ленинградская область, люди с симптомами от 65 лет и старше — им всем сто процентов [берем мазки]. В больнице, куда мы привозим пациентов, есть, по-моему, восемь или десять аппаратов ИВЛ. В принципе, квалифицированную помощь оказать смогут, но, я так понимаю, в любом случае это перевозка в Екатеринбург.
Я работаю на норму часов и зарабатываю в пределах 20 тысяч рублей. С подработками получалось где-то тысяч на 10 больше. Сейчас я не подрабатываю, я от этого отказалась, потому что выгорание: просто устаешь очень сильно психологически и физически. Я нахожусь на ставке, значит, в месяц отрабатываю ровно столько часов, сколько положено, — в этом месяце это 131,6 часа. У коллег, которые работают [сверхурочно], есть переработки. Это было кошмарно, поэтому я и перестала себя насиловать — это на здоровье очень сильно сказывается. Я и так мало мужа вижу, а с подработками мы максимум неделю видимся в месяц. Для семейной жизни это вообще нехорошо.
Денег не хватает. Я понимаю, что есть люди, которые зарабатывают еще меньше и могут сказать: «Да мы вот вообще прожиточный минимум зарабатываем». Сколько у нас он? 12 тысяч, по-моему (10871 рубль — прим. «Холода»). Я бы не сказала, что меня это устраивает, но у меня сейчас нет возможности что-то с этим сделать. [Зарплату во время эпидемии] нам не повысили — я надеюсь, что она меньше не станет. Мне приходили какие-то 4900 рублей к заработной плате плюсом, за что — непонятно. А некоторым даже две тысячи не заплатили. Как делали выбор и что это за распределение — не знаю. У меня нет пока квитка на руках. (Согласно указу губернатора Свердловской области от 7 апреля, среднему медицинскому персоналу, участвующему в оказании скорой медицинской помощи, положена выплата в 15 тысяч рублей. Согласно апрельскому распоряжению президента, фельдшерам скорой помощи, которые работают с больными коронавирусом, положена выплата в размере 25 тысяч рублей. — Прим. «Холода»).
Несмотря на всю рабочую рутину и трудности, я очень люблю свою работу. Скорая — это такой особый стиль жизни. Случайных людей в этой профессии нет.
«Мы не оказываем услуги — я же не приду к умирающему пациенту, не скажу его родственникам: "Знаете, я вот вам хочу оказать услугу реанимации, вы согласны или нет?"»
Отношение пациентов не очень хорошее, я думаю, в большинстве случаев — потребительское. Кто-то благодарен, кто-то не очень благодарен, есть очень борзые пациенты, которые считают нас обслуживающим персоналом, с чем я в корне не согласна. Мы не оказываем услуги — я же не приду к умирающему пациенту, не скажу его родственникам: «Знаете, я вот вам хочу оказать услугу реанимации, вы согласны или нет?». Нет, я все-таки в первую очередь оказываю помощь.
[Эпидемия] не повлияла на [отношение к медикам], в каких-то моментах стало даже хуже: «А почему вы не делаете мне тест? Да вы мне должны, вы мне обязаны». Очень много проблемных людей. Я, конечно, понимаю, что все сейчас боятся, но у некоторых характер, скажем, испортился окончательно. Есть очень хорошие пациенты, которые вызывают [скорую помощь] крайне редко, всегда есть [у них реальный] повод для вызова, соблюдают все рекомендации.
Большинство наших вызовов — это просто смешные причины: просто проконсультировать, просто посмотреть, просто послушать, просто измерить давление, просто измерить температуру. Бывает, что вызывают на боли в сердце, ты приезжаешь, а там температурка неделю 37,1. Спрашиваешь: «Почему вы так вызвали?». «А вы так быстрее просто приедете».
[При этом], если что-то вдруг пошло не так, [лучше] вызывать скорую помощь, потому что некоторые терпят до последнего, а когда мы приезжаем, уже может быть поздно. Есть пациенты, которые отказываются от госпитализации. У меня вот девушка недавно была с пневмонией, у нее действительно были показания, чтобы уехать в больницу, — нет, она ни в какую, написала отказ.
[Количество пациентов с алкогольным опьянением] осталось на том же уровне. Они есть всегда и везде. Человек, который хочет напиться, найдет способ это сделать. Совсем прожженные алкоголики не пьют алкоголь из магазина, они пьют фанфурики, антисептики, всякую штуку разбавленную, бодяжат все, что можно.
У нас есть сеть заправок «Газпром», у них бесплатный кофе [для медицинских сотрудников], если мы заезжаем на заправку, мы можем зайти, нам дадут. Но в последнее время кофе стали давать под роспись. Очень неприятно. То есть: «Вот вам стаканчик, распишитесь, пожалуйста». Говорят, что это сделано, чтобы сотрудники «Газпрома» не злоупотребляли бесплатным кофе.
Помощь [другим странам в борьбе с коронавирусом] — это, конечно, хорошо. Но все-таки, наверное, хотелось, чтобы проблемы сначала решились внутри страны, нужно, наверное, своих защитить, потом остальных. Все-таки это наша страна. Помоги сначала своим, потом помоги другим. С другой стороны, наши отправили гуманитарную помощь, оттуда [тоже] что-то возвращается. Может, в этом есть плюсы. Но все-таки я придерживаюсь того, что нужно сначала своих обезопасить, а потом уже все остальное.
Мне кажется, все-таки распространение [коронавируса в России] идет за счет того, что не соблюдаются меры самоизоляции. Наши люди не все такие послушные, многие относятся со скепсисом, многие не верят, что [это действительно] пандемия, что действительно существует коронавирус, что он угрожает человечеству. Я понимаю людей: дома сидеть тяжело, но, если можно спасти нашу Россию, сидя на диване дома, смотря телевизор, я думаю, стоит это попробовать.
Уже после разговора с «Холодом» Светлана Кинева рассказала, что на станции скорой помощи «появились хирургические маски, хирургические халаты поверх одноразовых, бахилы до колен, начали кормить бесплатно». «С оплатой пока ничего непонятно. Когда я уходила на больничный, респираторов так и не было. Очки герметичные мне муж с работы привез, респираторы тоже муж купил», — сообщила она.
Уже после разговора с «Холодом» Светлана Кинева рассказала, что на станции скорой помощи «появились хирургические маски, хирургические халаты поверх одноразовых, бахилы до колен, начали кормить бесплатно». «С оплатой пока ничего непонятно. Когда я уходила на больничный, респираторов так и не было. Очки герметичные мне муж с работы привез, респираторы тоже муж купил», — сообщила она.
