Чисто панк

В 2021 году российское государство начало куда активнее, чем прежде, бороться с независимыми СМИ. Одним из первых сигналов того, что будет хуже, оказался февральский арест Сергея Смирнова — главный редактор сайта «Медиазона» получил 25 суток за ретвит чужой шутки о том, что он похож на солиста панк-группы «Тараканы!». А уже в июне Фонд защиты национальных ценностей попросил Госдуму признать «иностранными агентами» и «Медиазону» как издание, и Смирнова лично. 46-летний Смирнов, бывший футбольный фанат и экс-член НБП (запрещена в России), стал одним из самых ярких лиц российской независимой журналистики тогда, когда от этой журналистики мало что осталось, — а то, что осталось, все труднее отделять от активизма. Спецкоры «Холода» Мария Карпенко и Виктория Ли рассказывают его историю.

2 августа 2004 года из окна здания Минздрава в центре Москвы вылетел портрет Владимира Путина в рамке. «Поцелуйте вашего президента в жопу!» — крикнул мужчина, высунувшись из окна. В проеме было видно красное знамя с серпом и молотом — флаг Национал-большевистской партии (НБП). В тот день 20 нацболов ворвались в министерство здравоохранения и захватили несколько кабинетов: так они протестовали против монетизации льгот.

Портрет президента упал на тротуар. Люди, которые стояли под окнами, стали его топтать. Это была группа поддержки захватчиков — четыре девушки и пятеро парней. Они вскидывали сжатые в кулак руки и кричали: «Народу — льготы, министрам — эшафоты!». В их числе был 29-летний Сергей Смирнов, один из лидеров московского отделения НБП, работавший в школе учителем истории.

Для семерых участников захвата Минздрава эта акция закончилась реальными сроками. Спустя четыре месяца, после другой акции — захвата приемной администрации президента — соратников Сергея Смирнова арестовали по обвинению в попытке госпереворота и тоже отправили в колонию. Сам он, поскольку оба раза не заходил внутрь, остался на свободе.

Теперь, спустя 16 лет, Национал-большевистская партия в России признана экстремистской и запрещена; бывший лидер ее московского отделения Роман Попков, отсидевший в 2000-х два года за драку во время акции, работает в издании, принадлежащем Михаилу Ходорковскому; участник захвата администрации президента нацбол Юрий Староверов поддерживает Донбасс и выступает против «пятой колонны»; еще двое захватчиков АП, Алексей Девяткин и Михаил Ганган, живут в эмиграции, опасаясь репрессий; их соратник Юлиан Рябцев, который тоже участвовал в акции на Старой площади, — православный священник в США.

Сергей Смирнов вскоре после того, как захватчикам Минздрава и АП вынесли обвинительный приговор, покинул НБП. В прошлом у него было несколько лет в футбольном фанатском движении, в будущем — попытки заниматься гражданским активизмом в эпоху, когда на него обращали внимание только полицейские, и почти случайный приход в журналистику в тот момент, когда власть начала громить неподконтрольные СМИ. К началу 2020-х Сергей Смирнов — один из символов независимой журналистики в России, главный редактор издания «Медиазона», которое первым обозначило, что теперь общественная жизнь в стране разворачивается вокруг задержаний и судов, и ведущий больших оппозиционных митингов. А еще — почти как 17 лет назад — человек, которого российское государство считает своим врагом. Только теперь уже как журналиста, а не как политика.

«На тебя смотрят как на сумасшедшего — приятное чувство»

Когда распался Советский Союз, Сергей Смирнов учился в 11-м классе заурядной школы на окраине Москвы, в Алтуфьево. Чем заниматься в жизни, он понятия не имел. Учиться к тому моменту уже надоело — интересней было играть в футбол во дворе и следить за тем, как меняется страна: на переменах он бегал в ларек за «Спорт-Экспрессом» и либеральным изданием «Куранты». Вместе с отцом Сергей болел за московский клуб «Торпедо» и весной 1992 года впервые поехал с другими фанатами на матч команды в Ярославле. «Тогда никто не носил на футбол шарфы, а мы носили, — объясняет Смирнов привлекательность фанатской культуры. — Идешь в шарфе, на тебя смотрят как на сумасшедшего — приятное чувство. Такой вызов обществу, чисто панк».

Кроме футбола, 17-летнего Сергея Смирнова не интересовало ничего. На геологический факультет МГУ он поступил только из-за того, что вступительные экзамены там были несложными и к тому же проходили на две недели раньше, чем везде, — значит, можно было посвятить лето выездам на матчи «Торпедо». Учился он плохо, после первого курса — в 1993 году — ушел в академический отпуск и стал торговать на рынке в «Лужниках» сигаретами и жвачкой: «Зарабатываешь, часть пропиваешь в Москве, часть пропиваешь на выезде». Смирнов был «выездным романтиком», говорит болельщик «Торпедо» Михаил, ровесник журналиста: наслаждался дорогой, бессонными ночами, прогулками на рассвете. «Пили очень много. Ты приехал на выезд, и надо быть пьяным, — описывал Смирнов тогдашнюю фанатскую культуру. — Это праздник, событие, которое надо сразу отмечать».

В 1992 году, когда Смирнов влился в фанатскую субкультуру, в России она «переживала полный развал», говорит спортивный журналист, основатель «Русского фан-вестника» Андрей Малосолов. Если раньше фанаты ездили на матчи в столицы союзных государств, то после распада СССР им пришлось довольствоваться поездками по российским окраинам, где команды играли на заводских стадионах с деревянными лавочками в три ряда, а вокруг была нищета и разруха. К середине 1990-х околофутбольная субкультура стала расцветать именно на фоне «отсутствия государства», говорит Малосолов: «Есть нечего, во дворах — пьяная резня, одноклассники скололись, половина всех денег — фальшивая, в магазине ценники в долларах. А мы себя стали позиционировать как передовой отряд молодежи в этой разрушающейся стране. Ставим себе целью достичь ее процветания, выступаем за русское государство». Так правая идеология, давно к тому моменту распространенная среди фанатов в Западной Европе, прижилась и в российском околофутболе.

Фаната от скинхеда в те времена отличить было тяжело, вспоминает Михаил: «Одевались примерно одинаково: куртка-бомбер, джинсы зауженные». При этом правые идеи, по его словам, среди фанатов разделяли далеко не все. Сергей Смирнов говорит, что идеологии большого значения не придавал: «Ты либо ходишь на футбол, либо ходишь бить мигрантов. Меня больше интересовала поддержка команды».

Главным драйвером развития околофутбола была все же не идеология, а драки, признает Андрей Малосолов: у клубов стали появляться боевые группировки, заточенные на то, чтобы давать отпор фанатам других команд (а к концу девяностых — и ОМОНу). Большие организации появились у «Спартака», ЦСКА, «Зенита». «Торпедо» отставало: как вспоминает Смирнов, болельщики его команды «были самыми малочисленными, самыми неорганизованными» (а по словам Малосолова, «чаще были биты, чем били»). Возможно, одной из причин такого положения дел был упадок самой команды: у ее собственника, завода ЗИЛ, были проблемы поважнее: денег не хватало, и в конце концов клуб продали. Быть фанатом «Торпедо» означало наслаждаться романтической обреченностью на провал: «Если ЦСКА мог позволить себе вывезти на матч человек 50 фанатов, то “торпедоны” — человек восемь, — объясняет Малосолов. — Разница в противостоянии с соперником огромная. В этом есть невероятная героика: кроме себя, не на кого надеяться». 

«Веселый и радикальный протест» 

В 1994 году, возвращаясь «подпитым с выезда», Смирнов попал в аварию: тяжелая машина проехала по его стопе и переломала ее. На второй неделе госпитализации начался некроз. От ампутации ноги 19-летнего фаната спасли в последний момент. Он перенес четыре операции, после которых пришлось два года заново учиться ходить.

После аварии, оказавшись на полгода запертым в больнице, Смирнов начал от скуки читать книги. «Читал все подряд: Стругацких, Ремарка. И тогда стал хоть что-то соображать», — рассказывает он. Выписавшись из больницы, Смирнов поступил на истфак Московского государственного педагогического университета. Если раньше он выбирал вуз наобум, лишь бы не попасть в армию, то теперь подошел к процессу более вдумчиво: «Чтобы было не очень сложно и близко к дому».

Хотя в новом вузе он «так же бухал и так же *********** [бездельничал]», учиться на этот раз было интересно, и университет он закончил с красным дипломом. «С одной стороны, обидно, что такие хорошие годы потратил на ерунду — выезда и разведение спирта “Рояль”. С другой — меня, наверное, и сформировала выездная культура, общение с маргинальными людьми, — размышляет Смирнов. — Меня до сих пор дико привлекают какие-то безумцы». 

В начале нулевых Смирнов успел два года поработать в фан-клубе «Торпедо» — но с больной ногой драться с фанатами ему не хотелось, пить столько, сколько раньше, организм больше не позволял, и постепенно он стал участвовать в выездах все меньше. В 26 лет он устроился в школу учителем истории и обществознания. Работа нравилась — преимущественно тем, что уже к двум часам дня можно было ее закончить. Но Смирнов заскучал. «Хотелось чего-то еще, — вспоминает он. — Интереса какого-то».

Этот интерес он нашел в политике. В стране сменилась власть, и Смирнова бесило, что многие противники Ельцина стали поддерживать его преемника Путина. В 2003 году он присоединился к организации, наиболее радикально выступавшей против нового президента, — Национал-большевистской партии под руководством Эдуарда Лимонова. В правом фанатском сообществе этот демарш восприняли как «съезд с идеологических катушек». Сам он говорит, что выбрал ту партию, которая казалась ему более слабой: «Всегда симпатичны те, кто под прессингом», — и при этом более энергичной — по взглядам Смирнову было ближе «Яблоко», но его смущало, что партия находилась «в поиске вечных договоренностей с властью».

Прессинг НБП в те годы ощущала по полной. Ее лидер Эдуард Лимонов отбывал срок в колонии — его обвиняли в попытке захвата власти в северном Казахстане, но в итоге приговорили к четырем годам лишения свободы за незаконную покупку оружия. Тем временем его сторонники забрасывали Владимира Жириновского смесью горчицы с мороженым и обстреливали Геннадия Зюганова помидорами. Тогда нацболы были единственными, кто занимался «уличной политикой», говорит бывший активист НБП Дмитрий Селезнев: «Кроме нас, на улицы больше не выходил никто — тем более несанкционированно. Это сейчас улицы бурлят. А тогда либералов не было на улицах абсолютно, они научились выходить протестовать благодаря нам». По словам Селезнева, тогда «нацболы были единственной яркой, подвижной, гибкой и взрывоопасной силой на политическом горизонте».

В партийных рядах школьный учитель выделялся. Смирнов был не просто старше основной массы нацболов — он был «явно образованнее и умнее», а на политику смотрел «по-взрослому», говорит Роман Попков, который тогда возглавлял московское отделение. Вскоре Смирнова назначили командиром одной из районных бригад. «У него не было какой-то особенной митинговой харизмы, но он был вдумчивым организатором», — продолжает Попков. Смирнов фонтанировал идеями: например, предложил принести на ноябрьскую демонстрацию коммунистов гроб для их лидера Геннадия Зюганова (и принес), а президента Латвии за пренебрежительные слова о ветеранах хотел облить кровью вскрывших вены нацболов. Эпатажные жесты ему нравились — они лишали политику сакральности, сокращали дистанцию между элитой и реальной жизнью. И создавали атмосферу «веселого и радикального протеста». 

«Самая ценная пятерка»

«НБП в двухтысячных по степени иронии была как сегодняшний твиттер. Абсолютно пост-пост, — объясняет сам Смирнов. — Там были люди разной степени адекватности и разных политических взглядов: одни называли крутым Муссолини, другие думали: “Какие идиоты, что они несут”. Были те, кто воспринимал [деятельность НБП] всерьез, но большая часть глумилась. Четких идеологических правил не было: мы против Путина, и любая вещь, которая может потроллить Путина и режим — это хорошо».

Планировать акции Смирнову помогал его фанатский опыт. В годовщину Ледового побоища, 5 апреля 2003 года, нацболы планировали отпраздновать «день русской нации» у Храма Христа Спасителя. Но полицейские акцию запретили, оцепив Гоголевский бульвар. Тогда Смирнов поступил так же, как поступали болельщики на фанатских выездах — посадил сторонников в арендованный автобус, беспрепятственно провез через оцепление и высадил у самого храма. «Менты ****** [обалдели] от такой дерзости, — вспоминает бывший член политсовета НБП Алексей Сочнев. — Потом было, как обычно, жесткое винтилово. Но это была победа — благодаря тактике Сереги».

Футбольное прошлое пригодилось снова, когда фанатов начали использовать в политических целях. В 2005 году члены НБП стали подвергаться нападениям, в организации которых обвиняли только что созданное российскими властями движение «Наши». Среди нападавших были фанаты «Спартака». Несколько раз вооруженные битами и травматическими пистолетами люди совершали налет на офис НБП; однажды люди в масках напали на лимоновцев, возвращавшихся с митинга, в метро. Именно тогда соратникам Сергея Смирнова пригодилось его умение скрываться от полиции и враждебных фанатов, которое он приобрел в юности. «Любой отход с акции в то время был чреват нападением, — вспоминает Сочнев. — А Серега знал, как вести себя в метро, как контролировать двери вагона, как уходить с мероприятия. До него с акции народ разбредался кто как. А с ним — всегда все вместе, чуть ли не строем уходили, хер нападешь. Кто-то прикрывает отход, кто-то идет впереди и смотрит, нет ли засады. Думаю, Серега помог спастись не от одной стычки». 

В перерывах между акциями и стычками Смирнов продолжал работать учителем — в школе №214 в родном Алтуфьево. Однажды, вспоминает его бывший ученик, Смирнов не пришел на урок — и все обсуждали, что учителя задержали после очередной акции. На фоне остальных преподавателей он выделялся: почти не давал домашних заданий и не заставлял зубрить учебники, предпочитая устраивать на уроках дискуссии, а после — играть с учениками в футбол. Одиннадцатикласснику Юрию Дарцову он разрешил написать выпускную работу по обществознанию про ультраправых футбольных фанатов.

Выпускница школы №214 Екатерина Пастухова вспоминает, что впервые пришла на урок к Сергею Смирнову «в обмундировании панк-рок-девочки: в черном кожаном плаще с шипами, больших ботинках Dr. Martens с железным колпаком, с выкрашенной зеленкой челкой и боевым раскрасом глаз». Демонстративно выложила на парту книгу о группе Sex Pistols. «Сергей Сергеевич подошел и сказал: “Катя, я все смотрю, какую интересную книжку ты читаешь. Мне вообще близка панк-культура — мы сейчас с преподавателем МХК собираемся на концерт Misfits. Было бы здорово, если бы ты сделала по этой книге доклад. Ты пришла в костюме радикальной молодежной субкультуры — было бы увлекательно про нее послушать”». Екатерина вспоминает, что за доклад Смирнов поставил ей пять: «Это была самая ценная пятерка, после которой я поняла, что безопасно быть самой собой, нет смысла кричать и протестовать, можно адекватно делиться своими идеями».

Дважды в школу, где работал Сергей Смирнов, приходили сотрудники ФСБ. «Пятый урок, стук в дверь — завуч и ФСБшник. Мне сказали, что “родитель” хочет посмотреть, как я урок веду», — рассказывал он об одном из визитов. Смирнов специально поменял тему занятия: стал рассказывать о Конституции, сделав акцент на свободе собраний и праве не свидетельствовать против себя. 

Строить карьеру в политике, говорит Смирнов, ему не хотелось никогда — даже в выборах муниципальных депутатов в 2004 году он участвовал не ради статуса, а в качестве «шутки». В одной из бесед сотрудник ФСБ попытался воззвать к его амбициям, со смехом вспоминает Смирнов: «Ну чего ты, типа, в НБП делаешь, вот иди в какие-нибудь перспективные партии, в “Родину”, например! Ты же взрослый человек, ну чего ты делаешь в этой херне?». Тогда Смирнов отшутился. Но ответа на этот вопрос он не знал: «Серьезно говорю, никак не рефлексировал. Ну, занимаюсь и занимаюсь».

«Осталось 500 метров до Кремля»

7 мая 2004 года, в день второй инаугурации Владимира Путина, в Большом театре давали оперу «Мазепа». Когда начался антракт, несколько нацболов выбежали на сцену и развернули плакат «Долой самодержавие Путина!». В это время Сергей Смирнов и несколько его соратников приковали себя наручниками к креслам в зрительской ложе. Это одна из немногих «акций прямого действия», в которой Сергей Смирнов принял участие лично. На баррикады он не рвался (и даже в Большом театре не выбегал на сцену — поэтому из полиции его отпустили, в то время как нескольких нацболов арестовали и оштрафовали). «Понятно, что это героическая фигня, но не очень правильно было садиться на какой-то срок не очень понятно за что», — объясняет Смирнов.

Задержаниями и административными арестами заканчивались чуть ли не все акции НБП. Но в августе 2004 года, когда нацболы ворвались в здание Минздрава, против них начали заводить уголовные дела. Прокуратура запросила для них по пять лет колонии. Пока шел судебный процесс, товарищи арестованных пошли захватывать новую цель — приемную администрации президента.

К зданию на Ильинке нацболы подъехали 14 декабря на специально арендованном автобусе. Они прошли в вестибюль, потребовали переговоров с президентом и вывесили в окнах транспарант «Путин, уйди сам!». В отделе полиции после этой акции оказались 40 человек. Им предъявили еще более серьезное обвинение, чем по делу о Минздраве: статью о попытке насильственного захвата власти — до 20 лет лишения свободы.

Эдуард Лимонов велел лидерам московского отделения НБП уехать из страны, чтобы не попасть под репрессии, вспоминает Роман Попков. За главного остался Сергей Смирнов, который в приемную не заходил, лишь скандировал лозунги снаружи. «Я стал исполняющим обязанности командира отделения — но отделения не осталось! Все сели!» — вспоминает он. «Захватчиков АП» осудили в итоге по более мягкой статье —  об участии в массовых беспорядках. Восемь человек получили от года до трех с половиной лет лишения свободы, еще 31 — условное наказание.

Отношение Лимонова к преследованию соратников Смирнов считал «циничным»: «Условно говоря, “новых наберем и новых посадим”». Смирнову казалось, что лидеру партии выгодно иметь много политзаключенных, чтобы выстроить образ НБП как «главной оппозиционной партии» и с этой позиции вести переговоры с либералами. «Тактика была такая: “Режим вот-вот падет, сейчас мы зато объединимся с либералами и устроим Майдан”. Была шутка — “осталось 500 метров до Кремля”. Годами это говорилось, это было очень смешно. И я, честно говоря, не мог произносить слова о том, что мы вот-вот всех победим, — вспоминает Смирнов свои эмоции в период уголовного преследования соратников. — Ну, блин, потому что это фигня была. Это очень сильно фрустрировало».

Ситуацию, когда политические цели достигаются ценой посадки соратников, Смирнов в итоге счел для себя неприемлемой. Он перестал заниматься партийными делами и в начале 2006 года ушел из НБП. 

«Чувствуешь себя неудачником»  

Журналист Олег Кашин в 2006 году написал текст о том, что у молодежи в России не осталось возможностей заниматься политикой. В качестве иллюстрации этого тезиса он выбрал историю Сергея Смирнова, только что покинувшего НБП: «Без политики он себя уже не мыслит, тем более что и опыт вполне приличный есть, а куда идти — совершенно не знает».

Сам Смирнов говорит, что главное, чего ему хотелось после разрыва с НБП, — это «свалить настолько далеко, насколько можешь»: «И свои раздражали, и власти раздражали. Чувствовал, как из-под ног уходит земля». Но ни знания языка, ни денег, чтобы уехать из страны, не было, так что он «по инерции» продолжил публичную активность: «Вроде раз ЖЖ веду, значит, должен что-то делать». Он создал социал-демократическое движение «Действие», которое, как рассказывает Кашин, провело всего одну акцию протеста — пикет у Исторического музея с требованием похоронить Ленина, потому что он «тянет русских левых в советскую ностальгию». Участников движения, бывших нацболов, было не больше пяти человек — и вскоре они предпочли политике обыденную жизнь, оставив Смирнова в одиночестве. 

В 2008-2009 годах Смирнову, на тот момент — блогеру с тысячей подписчиков, удалось вывести людей протестовать против давления на телеканал «2x2» и против браконьерства чиновников на Алтае. Теперь он вспоминает эти малочисленные акции как «самое здравомыслящее, что сделал за все время»: «Это был не политизированный протест, а общественный. Цель была — показать, что не только классические оппозиционные или кремлевские силы могут [организовать людей]. Есть самоорганизация, для которой достаточно пары постов в ЖЖ». 

Когда в подмосковных Химках летом 2010 года активизировалась кампания против вырубки леса ради строительства магистрали, Смирнов писал о протесте в своем блоге. В конце июля противостояние в Химках обострилось. Протестующих стали разгонять люди, похожие на футбольных фанатов; несколько сотен анархистов и антифашистов приехали дать последним отпор — но вместо этого устроили налет на здание химкинской администрации: закидали его дымовыми шашками, выбили стекла и расписали стены. 

Спустя несколько дней силовики обыскали квартиру, где жили Смирнов и его жена, фотограф Анастасия Кривошанова. «К акции, которую принято называть разгромом администрации, Смирнов никакого отношения не имел, — говорит журналист Максим Солопов, в прошлом левый активист. — Они [с женой] были там как блогеры, понятия не имели про эту движуху, весь этот экшн был спонтанным». «Полицейские знали, что есть [левацкая] тусовка, в которой все общаются. А Смирнов — взрослый чувак, поэтому думали, что он играл важную роль в этой истории», — добавляет антифашист Алексей Гаскаров.

На допросе Сергея Смирнова продержали 10 часов. В соседнем кабинете все это время допрашивали его жену. Адвокатов к ним не пустили. По словам Кривошановой, следователи в подробностях описывали, как ее будут насиловать на зоне. Как рассказывает Смирнов, ему угрожали посадкой жены.

Под уголовным преследованием по делу о хулиганстве после акции в Химках оказались Максим Солопов и Алексей Гаскаров. Показания, которые подписали на допросе Смирнов и Кривошанова, позволили следствию причислить их к свидетелям обвинения. Но в суде и Смирнов, и его жена отказались от этих показаний: они заявили, что дали их под давлением, и обвиняемые на самом деле ничего противоправного не совершали.

Суд оправдал Гаскарова, а Солопов получил два года условно. В основу обвинительного приговора, как говорил Солопов, легли в том числе показания Анастасии Кривошановой — тот факт, что она отказалась от них, суд не учел. 

Смирнов говорит, что до сих пор чувствует перед Максимом Солоповым вину — хотя полагает, что на самом деле не виноват никто: «Просто такая ****** [никчемная] ситуация». «У меня абсолютно не было вопросов к Смирнову по этой истории, нет и сейчас, — говорит Солопов. — Я бы даже не называл это “показаниями против”, это были скорее “показания не за”. Оба повели себя порядочно, далеко не каждый на их месте смог бы так».

К тому моменту, когда завершился процесс над «химкинскими заложниками», Сергею Смирнову исполнилось 35 лет. Работал он по-прежнему школьным учителем. Платили мало, и приходилось подрабатывать «всякой херней»: приходить тайным покупателем в автосалоны на тест-драйв машин, развозить промоутерам рекламные стенды. 

Перспектив в жизни Смирнов не видел — и по-прежнему «никем и ничем не хотел быть». «Вроде не особо хочется [чего-то добиваться], а потом думаешь: какой же херней ты занимаешься, — рассказывает он. — Ни профессии, ни работы, детей нет, с женой развелся, зарабатывать не умеешь и вряд ли научишься. Учитель истории в школе на окраине до конца жизни — так себе расклад. Чувствуешь себя неудачником».

«Он хорошо чувствует болевые точки власти»  

В 2010 году редактор отдела новостей «Газеты.ру» Айдар Бурибаев искал новых авторов среди людей, которые разбирались в политике. Тогда существовало негласное правило, что активистов в журналистику приводить нельзя, вспоминает он: считалось, что они продвигают в текстах интересы своих организаций и делят мир на черное и белое. «Я подумал и решил, что Сергей Смирнов точно не такой, — говорит Бурибаев. — У него не было сектантского узколобого видения».

Узнав, кого Бурибаев позвал работать в отделе, некоторые сотрудники «охали»: «Боже, красные, нацболы, фанат». Но Сергей пришел и «через час всех очаровал», вспоминает редактор. Позже, увидев Смирнова в ньюсруме, журналистка «Газеты.ру» Ольга Кузьменкова поразилась, насколько органично он смотрится в новой роли: «Было странно, что он не додумался стать журналистом раньше».

На предложение поработать новостником Смирнов согласился сразу и тут же уволился из школы — хотя как раз в то время учителям в Москве наконец повысили зарплату. В «Газете.ру» предлагали в полтора раза меньше. «Надо быть полным идиотом, чтобы 10 лет ждать, пока зарплата станет нормальной, и все ******** [просрать]», — иронизирует он.

Поначалу Смирнову тяжело давалась новая профессия: он писал новости по 40 минут, боялся ставить громкие заголовки. Зато быстро стало понятно, что он умеет отделять «новостной шлак» от событий, которые повлияют на будущее, говорит Кузьменкова: «Как историк и как бывший политик он хорошо чувствует, какие у власти болевые точки, а что им вообще по барабану».

Меньше чем через год из отдела новостей Смирнов перешел в отдел политики на должность военного корреспондента. Бывшему нацболу пришлось войти в пул журналистов при Минобороны и летать вслед за чиновниками на ведомственных самолетах. Новая роль его бесила — поэтому, когда после выборов в Госдуму 2011 года по всей стране начались протесты, он ринулся писать о них. 

Своей главной заслугой в журналистике Смирнов считает то, что первым обратил внимание на «болотное дело» — уголовное преследование участников «Марша миллионов» на Болотной площади. «Он дико бесился от того, что у либеральных политиков поначалу был позорный консенсус, что “беспорядки” на акции 6 мая 2012 года устроили какие-то провокаторы», — рассказывает Кузьменкова. Смирнов ходил на каждое судебное заседание, общался со всеми адвокатами и одним из первых получил доступ к материалам уголовных дел, вспоминает Дмитрий Ткачев, в то время — редактор The New Times. Именно тогда у Смирнова и его коллеги Егора Сковороды, вместе с которым они освещали процесс над «болотниками», появилось ощущение, что все самые важные для российского общества события скоро будут происходить именно в судах. «В каком-то смысле “Медиазона” выросла из “болотного дела”», — говорит Сковорода.

Среди людей, задержанных по подозрению в организации беспорядков 6 мая, оказался знакомый Смирнова по НБП Александр Каменский. Но на Болотной площади в тот день Каменского не было. Именно об этом Смирнов написал свой первый большой текст, посвященный «болотному делу». Через 10 дней Каменского отпустили, не предъявив обвинения. Этот момент Смирнов вспоминает как один из самых эмоциональных за первые годы журналистской карьеры: «Была эйфория. Чувство справедливости — когда ты сделал что-то полезное и это привело к хорошему результату. Ни одна политическая акция такого не давала».

Спустя две недели Сергей Смирнов взял интервью у еще одного своего знакомого по НБП, активиста Александра Долматова, который из-за «болотного дела» бежал в Нидерланды. Тогда журналист тоже надеялся, что «делает важное дело». Долматов пытался получить политическое убежище и в интервью рассказал о слежке со стороны спецслужб и обысках дома у родителей. После публикации в «Газете.ру» имя Долматова оказалось на слуху, про его историю заговорили. Но спустя полгода стало известно, что Нидерланды отказали ему в политическом убежище. Не дождавшись апелляции, Александр Долматов покончил с собой. Заметку об этом тоже пришлось писать Сергею Смирнову.

В прошлом, когда на глазах Смирнова сажали его соратников-нацболов, вины перед ними он не чувствовал: «Им я ничего не обещал, на акции не я их отправлял». Долматову же именно он дал публичность. «Он думал, что это позволит ему получить убежище. Вдруг, если бы я не брал у него интервью, то он не отреагировал бы так резко?» — объясняет журналист. Поехать к матери активиста и сообщить о его самоубийстве, чтобы она узнала о нем не из газет, Смирнов не смог — «проявил малодушие». «За это мне до сих пор стыдно, очень стыдно, — говорит он. — Да, Долматову я тоже ничего не обещал. Но когда берешь интервью, которое собирает 200 тысяч просмотров, и такое происходит — невозможно не чувствовать ответственности». 

Новая профессия позволила Смирнову ощутить, что у него есть возможность влиять на происходящее, — то, чего не давала политика. Хотя ей он пытался заниматься и после того, как стал журналистом. В 2012 году вместе с Павлом Пряниковым, на тот момент главредом сайта РИА Новости, Смирнов (будучи корреспондентом «Газеты.ру») баллотировался в Координационный совет оппозиции — политический орган, придуманный организаторами «Марша миллионов». Два журналиста создали «блок евросоциалистов» с программой «преобразования России в полноценное европейское государство», но в итоге в КСО не прошли — впрочем, и сам совет просуществовал совсем недолго. «В 2012 году была надежда, что власть не будет совсем громить, оставит какие-то ниши хотя бы для общественной деятельности, — объясняет Павел Пряников. — В 2014 году стало понятно, что лучше оставаться в медиа, [чем в политике]. А сейчас, кажется, уже есть мысль — а стоит ли оставаться и в медиа».

«Не поклонимся антихристу»

Смирнов был не единственным, кто на рубеже 2000-х и 2010-х сменил политику на журналистику — в ту же «Газету.ру» вскоре пришел его старый знакомый Максим Солопов, в одном отделе с ними работал член движения «Солидарность» Александр Артемьев. «Было разочарование в активизме, потому что никогда ничего не добиваешься, — рассуждает Смирнов. — Чем дольше прессинг власти, тем более токсичной становится оппозиция, тем больше там сумасшедших».

Прессинг власти вскоре предстояло испытать и независимым СМИ. В ноябре 2011 года из «Газеты.ру» уволился, заявив о цензуре, первый замглавреда Роман Баданин (персонально объявлен СМИ — «иностранным агентом»), через полгода у сайта сменился собственник, вслед за ним — главный редактор, и про судьбу издания Смирнову стало «все понятно» (вскоре после этого были уволены руководители нескольких крупных изданий — и журналистам казалось, что государство взялось за них всерьез). «По-хорошему, после этого давления [на редакцию “Газеты.ру”] нужно было уходить из журналистики. Но куда можно было уйти в 2011 году? На Болотную площадь, — рассуждает Смирнов. — А работать где-то надо, зарабатывать чем-то надо — в школу, что ли, возвращаться?». Поэтому, когда в феврале 2013 года знакомый журналист Павел Пряников предложил ему должность заместителя главреда в новом медиапроекте, Смирнов согласился не думая.

У строительной компании «Мортон», которая вложилась в создание нового СМИ, уже был медиаактив — «патриотический сайт» под названием «Платформа Русь». Павел Пряников собирался перезапустить его в качестве издания с левым уклоном под новым брендом — «Русская планета». Сотрудники понимали, что инвесторы придерживаются консервативных взглядов, но в «Мортоне», по словам Смирнова, обещали свободу с единственным условием — «не трогать» лично Владимира Путина и патриарха Кирилла. Условия он принял: «В тяжелые для журналистики времена делать стартап с возможностью невмешательства в редакционную политику — вы не согласились бы, что ли?».

Так за два года с начала журналистской карьеры Сергей Смирнов из новостника превратился в заместителя главреда. Опыт работы в школе помогал ему справляться с «коррекционным классом», в который иногда превращался молодой коллектив, вспоминает Егор Сковорода, работавший в «Русской планете» корреспондентом. Иногда замглавреда по-учительски включал менторский тон, говорит бывший корреспондент издания Максим Солопов, — но резкие выражения всегда сопровождал самоиронией. «Я на пресс-конференции, звонок Смирнова: “Привет, Сереж, как дела? Слушай, как думаешь, сколько наших читателей не знает, что такое картофель?”. — “Я думаю, все знают”. — “Так какого *** [черта] ты начинаешь текст с "Картофель — это плод семейства пасленовых”?» — приводит пример бывший корреспондент «Русской планеты» Сергей Простаков.

«Он не тот редактор, который перепишет корявое предложение. Он редактор, который понимает логику развития ситуации, знает, как устроено российское общество, — объясняет журналист Дмитрий Трещанин, в прошлом редактор «Русской планеты», а сейчас — “Медиазоны”. — Знаете анекдот про мужика, который пилит под собой сук? Под ним проходит другой человек и говорит: “Что ж ты делаешь, ты сейчас упадешь”. Он говорит: “Иди нафиг”. Тот уходит, ветка допиливается, мужик падает и грозит ушедшему вслед кулаком: “У, колдун!”. Вот Смирнов — такой колдун: видит, что человек пилит ветку под собой, и говорит об этом. Его политическое чутье, понимание, куда что будет развиваться, — его уникальная способность. Именно такие редакторы нужны, когда делаешь новое медиа».

Редакцию, которую построили Павел Пряников и Сергей Смирнов, бывшая корреспондентка «Русской планеты» Мария Климова называет «утопией». Денег хватало, чтобы иметь штат из нескольких десятков журналистов, каждый мог позволить себе подолгу работать над темами: «Интересно тебе про Африку — пиши про Африку». «В “Русской планете” был обаятельный раскольничий, партизанский пафос — на большие медиа наступает цензура, гиганты вроде “Коммерсанта” обречены, а мы укроемся в лесном скиту и не поклонимся антихристу», — говорит бывший редактор «Русской планеты» Дмитрий Ткачев.

Однако вскоре «утопия» начала рушиться. Инвесторы, которые, как говорит Смирнов, рассчитывали раскрутить издание, чтобы с его помощью заходить на строительный рынок разных регионов России, стали вмешиваться в работу редакции. Доходило до смешного, вспоминает Сергей Простаков: «Я написал, сколько спирта выпили советские солдаты во время Второй мировой войны. Инвесторы спросили: “А почему он не написал, сколько немцы выпили шнапса?”».

Первое время Павел Пряников вместе с Сергеем Смирновым — последний, как утверждает Егор Сковорода, был менее склонен к компромиссам — отбивали редакцию от попыток вмешательства. Но в 2014 году, незадолго до присоединения Крыма, в «Русской планете» произошел первый публичный скандал. Корреспондент Павел Никулин прислал репортаж из Крыма, и «внешнему руководству» он показался пристрастным. «Не понравилось, что жители Севастополя, с которыми я говорил, хотели войны, а защитники памятника Ленина пили коньяк и пиво под песни группы “Любэ”», — объяснял Никулин. «Инвесторы делали ставку на “русскую весну” и даже поддерживали [будущего губернатора Севастополя] Алексея Чалого. Они хотели более взвешенной точки зрения на то, что происходит в Крыму», — говорит Павел Пряников. 

Инвесторы угрожали закрыть редакцию, текст отредактировали, Никулина вызвали обратно в Москву, но он отказался возвращаться. Его новые репортажи публиковали только частично, а когда на Никулина напали представители движения «Самооборона Крыма», новость об этом на сайте «Русской планеты» вышла без указания, в каком издании работает журналист.

В разгар скандала Сергей Смирнов уехал в отпуск в Сербию: «Я заболел, периодически включал телефон и понимал, что там хаос, а я с температурой 39 ничего не сделаю». А когда вернулся, был «в бешенстве, что редакцию превратили в руины». К моменту его возвращения из «Русской планеты» приняли решение уволиться не только Павел Никулин, но и несколько его коллег — как раз те, кого привел в редакцию Смирнов. Подчиненных он не поддержал и встал на сторону Пряникова, который считал, что с инвесторами нужно идти на компромисс. «Мне казалось, все понимают риски и ограничения, мы их проговаривали вначале, — объясняет он. — [Я повел себя] логично для руководителя, но по отношению к редакции — хреново». Но отношение к Смирнову не поменялось, говорят его подчиненные. «Мне было проще — хлопнул дверью, выматерился и пошел с чистой совестью на все четыре стороны, — объясняет Дмитрий Ткачев. — Как зам главного редактора ты отвечаешь за других, должен держать в голове соображения типа “сохранить издание”. Не позавидуешь».

Уход команды Смирнов переживал «чрезвычайно тяжело» и запил, вспоминает Сергей Простаков. Однако иллюзий, что «Русская планета» продержится долго, у заместителя главреда не было. Через два месяца Сергей Смирнов уволился, согласившись на предложение участника группы Pussy Riot Петра Верзилова делать медиастартап — будущую «Медиазону». Спустя полгода издатели «Русской планеты» объявили сотрудникам о «резкой смене курса», Пряников уволился, вслед за ним ушла большая часть журналистов, а сейчас на этом сайте выходят новости с заголовками вроде «Джо Байден назвал май пятнадцатым месяцем года — разучился считать». 

«Будет хуже» 

После того, как участницы Pussy Riot Надежда Толоконникова и Мария Алехина освободились из заключения, группа поехала в международное турне и собрала около 700 тысяч долларов. Часть этих денег акционисты хотели использовать, чтобы создать интерактивную карту колоний, которая сопровождалась бы текстами о нарушениях в каждой из них. Когда Pussy Riot размышляли, кого позвать руководить проектом, перед их глазами «гармонично» возник образ Сергея Смирнова, говорит издатель «Медиазоны» Петр Верзилов: «У него был журналистский опыт —  он освещал “болотное дело” так, как это не делал никто другой, и ратовал за высокие стандарты в журналистике. И одновременно у него был опыт активизма, близкий нам». Сам Смирнов говорит, что был знаком с Верзиловым — заметным в левой тусовке человеком, сооснователем акционистской группы «Война» — с середины нулевых: «Петя в какой-то мере был воспитан на акциях НБП».

Поначалу предполагалось, что Смирнов станет единственным штатным сотрудником нового медиа. Но он настоял, что «так не пойдет»: ему нужна пусть маленькая, но команда, и делать он будет издание о судах и уголовных делах. Объяснял журналист свою идею так: политики и общественной жизни в России почти нет, а как только появляется — сводится на нет репрессиями.

Выбрать столь узкую нишу для нового медиа в 2014 году «казалось перегибом», вспоминает Сергей Простаков: «Но Смирнов зрил в корень и выбрал тему, которая стала ключевой для страны». Уже спустя год после запуска журналист Олег Кашин назвал «Медиазону» самым важным новым изданием, занявшим место журнала «Афиша»: «Главное теперь — не музыка и альбомы, а суды и ментовки». Спустя четыре года издание, по заявлению главреда, собрало первый миллион рублей ежемесячными пожертвованиями. В среднем на сайт «Медиазоны» ежемесячно заходят 1,3 миллиона человек.

Первыми в команду Смирнов позвал бывших коллег по «Русской планете». Бюджет нового издания с суммами, которые выделял «Мортон», в сравнение не шел. «“Русская планета” притворялась каким-то предприятием, что было смешно. Там были атрибуты взрослой серьезной работы: отдел кадров, где лежали наши трудовые, бухгалтерия, где мы стояли в очереди за зарплатой, какой-то дундук в костюме и галстуке, который называл себя издателем, сидел в просторном кабинете. “Медиазона” все эти наросты с себя сбросила и показала, что медиа можно делать назло, поперек, в гараже и за три копейки», — говорит Дмитрий Ткачев, который пришел работать в издание спустя несколько месяцев после его запуска.

На первых порах главред наравне с подчиненными дежурил на новостях и ходил в суды — «никогда не говорил, что он главред и начальник», говорит редактор «Медиазоны» Егор Сковорода. Демонстрацию статуса Смирнов вообще не любит, говорит журналистка Ольга Кузьменкова: «Искренне не понимает привилегии и всю эту шелуху. Несколько лет ездил по Москве на смешном “Смарте”, который занимает половину парковочного места, потому что — “А зачем мне большая машина?”».

Будучи руководителем издания, которое пишет о репрессиях, и к тому же имея за плечами опыт активизма, Смирнов часто получал предложения выступить на протестных митингах. Он не видел проблемы в том, что это может вызвать обвинения в ангажированности: «У нас такие издатели, что нечего и говорить о том, что аффилироваться с оппозицией — стремно». В сентябре 2015 года, спустя год после запуска «Медиазоны», Смирнов выступил на митинге, организованном Алексеем Навальным: произнес речь против преследований журналистов. В 2018 году, когда москвичи вышли на акцию против блокировки Telegram, главред «Медиазоны» вместе с сыном запускал со сцены бумажные самолетики. Тогда же он начал вести на YouTube-канале Навального авторскую программу под названием «Будет хуже», где рассказывал об уголовных делах и политзаключенных. На митинге в поддержку фигурантов «московского дела» в 2019 году Смирнов и вовсе был ведущим.

В редакции «Медиазоны» возникали дискуссии о том, имеет ли главный редактор право участвовать в митингах, — и, как говорит Дмитрий Ткачев, несколько приглашений Сергей Смирнов после обсуждения с коллегами отклонил. «Я считаю, что если митинг посвящен политзаключенным — да, [на нем можно выступить]. А выступать на митингах, посвященных предвыборной кампании, где мое присутствие может быть воспринято как поддержка конкретной политической силы, — нет, — объясняет Смирнов. — Надо разделять поддержку политиков и поддержку людей, которых прессуют». Впрочем, Алексея Навального Смирнов, по его словам, еще несколько лет назад воспринимал не как политика, а как «потенциального политзаключенного»: «Было понятно, что он окажется в колонии, а не в Госдуме. Если относиться к этому именно так, а не пытаться теоретизировать, жить становится проще. И давайте не будем делать вид, что мы тут продолжаем играть в объективную журналистику».

Как говорит главный редактор «Важных историй» Роман Анин (и издание, и персонально Анин объявлены СМИ — «иностранными агентами»), журналисты независимых изданий в России долгие годы воспитывались на традициях американской прессы и оттуда впитали идею о том, что журналист — это хирург, который вскрывает проблему и называет диагноз, но не дает ему оценку, сохраняя отстраненную позицию. «Я тоже долгое время был адептом этого подхода. До тех пор, пока власть в России, извините, не сошла с ума, — продолжает Анин. — С 2014 года, когда власти стали устраивать войны, массово сажать людей по тюрьмам и травить их, мне стало очевидно, что позиция “над схваткой” преступна: так ты либо становишься пособником власти, либо ее полезным идиотом».

При всем скептическом отношении Смирнова к «объективной журналистике» в редакции «Медиазоны» выдерживают нейтральный стиль публикаций, а «оправдательный уклон» в сторону героев материалов главред считает браком, говорит Дмитрий Ткачев. «Можно по-разному оценивать успешность изданий: кто-то смотрит на прибыль, кто-то — на клики, кто-то — на цитируемость, “Медиалогию”, а Смирнов озабочен репутацией издания. По шкале от “если так написано на Медиазоне, значит, так и есть” до “это не журналистика, а блогерство”. Он постоянно смотрит на этот воображаемый счетчик репутации, ошибки “Медиазоны” переживает очень тяжело и за каждую казнит себя. В такие моменты рядом с ним лучше не оказываться, это похоже на четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС», — говорит замглавреда. «Ему важен имидж, что он не обосрался», — резюмирует жена Сергея Смирнова Татьяна.

С Татьяной, которая работает видеомонтажером, Смирнов познакомился в 2012 году, спустя два года после развода с бывшей женой; сейчас у них растет сын. Она не помнит, чтобы за время существования «Медиазоны» муж хоть раз заговаривал с ней о страхе перед репрессиями. К ужесточению режима в стране, по ее словам, в семье относились без паники: «Идет дождь — трава мокрая. Это Россия — тут активистов убивают». Известных журналистов, казалось ей, репрессии коснуться не должны, и тот факт, что Сергей Смирнов выступал на митингах, не заставлял ее сильнее бояться за судьбу мужа: «А кто не ходил на митинги? Все приличные люди ходили». Поэтому когда 30 января 2021 года, спустя несколько дней после митинга сторонников Алексея Навального, Сергея Смирнова во время прогулки с сыном задержали за «призывы к участию в несанкционированной акции», Татьяна даже не могла подумать, что его отправят под арест.

Но суд 3 февраля постановил, что Сергей Смирнов выступил организатором акции протеста, когда репостнул в Twitter шуточную картинку о самом себе, на которой было указано время митинга. И главный редактор «Медиазоны» отправился в спецприемник на 25 суток. «Мне вообще было не до этого — и так жопа горит с работой, а тут мне надо ходить на суды, в спецприемники, думать, кто будет гулять с собакой и забирать ребенка из сада», — вспоминает Татьяна. Муж, по ее словам, к аресту тоже отнесся без драматизма: «Чего пугаться? Это рушит твои планы, но ты вышел, и все».

На апелляции — после того, как десятки российских медиа, включая самые крупные, опубликовали заявления в поддержку Смирнова — срок ареста ему сократили до 15 суток. В числе изданий, которые потребовали освободить главного редактора «Медиазоны», были «Медуза», студенческий журнал DOXA и расследовательский проект «Важные истории». Спустя два месяца после этого взаимоотношения российских медиа с российскими властями стали развиваться в соответствии с афоризмом Сергея Смирнова, который стал неформальным девизом «Медиазоны», — прогнозом «Будет хуже». К главному редактору «Важных историй» Роману Анину пришли с обыском из-за опубликованной шесть лет назад статьи. Четырем сотрудникам журнала DOXA предъявили обвинение в вовлечении несовершеннолетних в протесты и запретили им выходить из дома и пользоваться интернетом. «Медузу» признали «иностранным агентом», и издание оказалось на грани закрытия; основанное экс-журналистами «Ведомостей» издание VTimes ликвидировалось, получив тот же статус. Журналистов издания «Проект» обыскали и допросили сотрудники СК. Сотрудников «Радио Свобода» и телеканала «Настоящее время», которых объявили «иностранными агентами» еще раньше, вывезли из России работодатели. Госдума резко ужесточила правила для журналистов, работающих на акциях протеста, — уже после того, как на самих акциях журналистов начали избивать и задерживать даже при наличии всей необходимой атрибутики.

В условиях, когда «журналистика объявлена в уголовный розыск», грань между журналистикой и активизмом окончательно размывается, уверена редакторка журнала DOXA Екатерина Мартынова. «Я часто слышала упреки от старших коллег: “Вы определитесь, вы журналистикой занимаетесь или правозащитой. Вроде, и расследования пишете, и деньги студентам на штрафы [за участие в митингах] собираете”. Но активизм не означает потерю качества и журналистских стандартов, — говорит Мартынова (к тому, как DOXA соблюдает журналистские стандарты, возникали претензии). — Не заниматься активизмом в России становится невозможным, иначе никого не останется: ни медиа, ни студентов, ни свободной площадки, ни свободных людей». «Грань между журналистами и активистами сегодня — по крайней мере, в представлении властей — точно стерлась, — соглашается Роман Анин. — Занимаясь независимой журналистикой сегодня, вы уже выражаете свою политическую позицию».

Журналист «Медузы» Иван Голунов, которому в 2019 году полицейские подбросили наркотики, думает иначе. «А в нынешней политической ситуации позиция врача над схваткой возможна? Или ему не стоит делать операции врагам? Чем журналисты отличаются от врачей? Да, мы четвертая власть, но не стоит ею злоупотреблять. Вы либо работаете журналистом, либо занимаетесь чем-то другим, — говорит Голунов. — Мне довольно часто пишут: "А мы прочитали заметку и не поняли, они козлы или нет". Я вам рассказал информацию, а вы сами решайте, кто прав, кто виноват. Вердикты выносит правоохранительная система. Я делаю свою работу».

Рассуждая о том, что произошло бы, не окажись он в журналистике, Сергей Смирнов предполагает: «Был бы неизвестным, никому нафиг не нужным активистом». Он говорит, что быть главредом издания, которое пишет о несправедливости, но при этом справедливости не добивается, «очень тяжело»: «Но есть бытовые истории, которые ты описываешь, и в них иногда что-то сдвигается — очень редко, но каждый раз это праздник». Он вспоминает, что после одного из текстов «Медиазоны» силовики прекратили уголовное дело против жителя Забайкалья, которого несправедливо обвиняли в попытке убийства: «Помощь людям, которые столкнулись в одиночку с репрессивной машиной, — для меня это более важно, чем политические вещи, на которые ты повлиять не можешь».

В политике главред «Медиазоны» себя бы не нашел, согласен его друг, журналист Илья Васюнин, в прошлом — сотрудник телеканала «Дождь» (объявлен «иностранным агентом»), а сейчас — государственного телеканала Russia Today (Васюнину регулярно предъявляют за это претензии, но дружбе со Смирновым его место работы не мешает). «Если ты делаешь вид, что занимаешься политикой, когда политики нет — это печальное положение, — говорит он. — Каждый политический активист, представляя, что пытается что-то в стране поменять, вынужден вести иллюзорную жизнь. На данный момент реальнее повлиять на что-то в качестве главного редактора судебного издания. Вместо настоящей жизни вести жизнь воображаемую — не думаю, что Смирнов внутренне согласился бы на эту фальшивую замену».