Я боролся за русскоязычных в Украине и отсидел за антивоенные посты в России

Дмитрий Курмояров родился в России, но долгое время жил в Украине. В 2011 он принял монашеский постриг под именем Иоанн, в 2014 году выступил против притеснения русскоязычного населения Донбасса, а в 2018 году эмигрировал в Россию из-за давления украинских спецслужб. В России отец Иоанн продолжил мирную проповедь — и в 2022 году это стало поводом для его задержания. Курмояров рассказал «Холоду», как ему запретили служить и в Украине, и в России, и описал свои будни в СИЗО.

Я родился в 1968 году в семье военного. Мы жили в закрытом городке в Пермской области. Городок был маленьким с населением около пяти тысяч человек, в основном — военные и их семьи. 

В 1980 году отца перевели в Белорусскую ССР, а вскоре мы переехали в Украину — в Винницу. Там я в 1985 году окончил школу. Мне хотелось уехать от родителей, быть самостоятельным и путешествовать. Мой дядя жил в Волгограде — он пригласил меня к себе. Там я поступил на архитектурный факультет Волгоградского инженерно-строительного института. 

После первого курса мне исполнилось 18 лет, и меня забрали в армию. До сих пор считаю эти два года потерянным временем. Меня определили в пограничные войска. Учебка была в Азербайджане, где в 50-градусную жару нас гоняли в марш-броски. Это был, конечно, мрак.

Представьте: вас трое молодых ребят, а вы попадаете в роту, где 100 человек дедов. Мою новую форму в первую же ночь украли: лег спать, проснулся — а у меня форма старая. Но Господь меня пожалел: на границу, где жесткая дедовщина была, я не попал. 

Я какое-то время поработал в штабе, потом меня отправили в Баку художником в оперативно-войсковой отдел. Я туда приехал — а там уже есть художник. Меня посадили на телефон боевого информационного поста. Это было завидное и престижное место: оно находилось в центре Баку, я ходил в парадной форме, а на службу меня возили на «Волге». Я был на дружеской ноге с офицерами, много гулял по городу и ходил на концерты. На барахолке, помню, пластинки покупал — в Баку завозили югославские, можно было найти, например, Стинга и Led Zeppelin. 

ИНН — это печать Антихриста

Я демобилизовался в 1988 году, окончил институт. Пока я учился, СССР разваливался. Работы не было, и я несколько лет крутился как мог — занимался бизнесом.

Жил на две страны, и осел я лишь к середине 1990-х, сделал тогда себе украинское гражданство: мои родители продолжали жить в Виннице, поэтому я решил тоже остаться там.

В этот период я занялся религиозным поиском. Когда я пришел из армии, мне друг дал книгу Тейяра де Шардена «Феномен человека» (опубликованный в 1955 году труд французского католического философа и теолога в духе христианского эволюционизма. — Прим. «Холода»). Она меня потрясла. Многие тогда занимались религиозными исканиями, философскими учениями о смысле жизни. Я интересовался восточной философией, читал о буддизме. Кастанеду, когда он только вышел в «Науке и религии», изучил сразу. Короче, искал истину.

А в 1999 году в моей жизни случилась череда испытаний: ситуация в семье была сложная. В православии верят, что Господь приводит к себе людей, которые искренне ищут. В принципе, со мной так и получилось. Через полгода я уже стал церковным старостой.

Я продолжал заниматься бизнесом, но мне хотелось уединенной духовной жизни. Поэтому в 2007 году я решил жить один, как мирянин, в селе. Купил дом в Винницкой области — в живописном месте на отшибе, переехал, разбил виноградник. В Виннице у меня осталась квартира, я ее сдавал — на жизнь хватало.

Я начал публиковаться в местной православной газете и в то время много говорил с разными священниками. Кто-то бесов изгонял, кто-то тучи разгонял — такое вот колдовство. Были те, кто серьезно считали, что ИНН — это печать Антихриста. Однажды я пришел к одному «старцу» благословение на статью взять, а он меня спросил: «А как вы относитесь к НЛО?» Я ответил: «Ну, бесовщина, что там разбираться». «А вот и нет! — сказал он. — Соборного решения про НЛО нет. Значит, все — свобода выбора». Я ему тогда сказал: «Батюшка, так ведь и соборного решения, что марихуану курить нельзя, тоже нет». На том мы и разошлись. Он мне потом письмо написал, что я как-то не так разговариваю со священником.

После этих разговоров мне было обидно, что великую мировоззренческую идею, учение Христа, извращают. Но мне нужно было лучше понять религию: я закончил Черновицкий православный богословский институт и написал работу о крещении Руси.

«Звонили наши друзья из СБУ»

Монахом я стал чудом. К нам в епархию приехал епископ Ионафан (Елецких), и ему местные жители рассказали про мою отшельническую жизнь. Я работал в саду, когда раздался звонок и мне сказали: к вам едет епископ, будет через два часа. Я его принял, угостил виноградом и клубникой и рассказал, что мечтал принять постриг. Он позвонил секретарю и сказал мне готовиться. 

Назначили день: 17 декабря 2011 года. Я пытался угадать, какое имя дадут: боялся, что буду каким-нибудь отцом Доримедонтом. А потом посмотрел, что это день памяти Иоанна Дамаскина, одного из моих любимых святых. Меня постригли с именем Иоанн, я несколько дней пробыл в монастыре, а потом вернулся в свой скит. Через несколько месяцев меня рукоположили в диаконы. От священнической хиротонии отказывался четыре раза, считал себя недостойным. Но в 2016 году согласился принять иерейский сан.

Я получил приход — бедненький, сельский, но хороший. На первой встрече с прихожанами я сказал: «Дорогие друзья, я украинский язык понимаю, читаю, но говорю на нем плохо, поэтому буду проповедовать на русском. Если вы недовольны — скажите благочинному, я не навязываюсь». Сначала они настороженно ко мне относились, а потом мы подружились. В дружеских отношениях забываешь, что ты говоришь на русском, а они — на украинском.

Но в 2014 году случился Майдан и началась антитеррористическая операция на востоке Украины. Я не занимался политикой, но у меня была христианская позиция по этому вопросу, и я об этом высказывался в фейсбуке. Я до сих пор верю, что ту ситуацию можно было мирно решить, дав Донбассу какие-то поблажки, например, открывая русскоязычные школы. Можно было действовать дипломатически — но туда погнали войска. 

Я пацифист, я против насилия, я не могу такое поддержать. Моя позиция не всем нравилась. Посыпались угрозы в интернете: «сдохни в своей Москве», «приедем и застрелим тебя». Я даже в полицию заявление подавал, но там, конечно, ничего делать не стали.

В 2017 году я опубликовал в фейсбуке открытку на 9 мая, где была изображена георгиевская ленточка. После этого по инициативе СБУ против меня возбудили дело, хотя закон, запрещающий демонстрировать ленту, вступил в силу после моей публикации (15 июня 2017 года, спустя месяц после того, как Верховная рада Украины одобрила законопроект о запрете «пропаганды» георгиевской ленты. — Прим. «Холода»). Поднялся шум в интернете, приезжали журналисты с каких-то телеканалов, стали выходить материалы, что я засланный московский провокатор. Был эфир с Анатолием Шарием (пророссийский блогер, в отношении которого в Украине возбудили дело о госизмене. — Прим. «Холода»), который меня поддержал. 

После этого мне позвонил секретарь епархии и сказал: «Звонили наши друзья из СБУ, сказали, чтоб ты ничего не писал больше». Я ему ответил, что при всем уважении молчать не буду, и мне запретили служить в этой епархии. А в это время друг позвал меня в Россию. И я поехал.

«РПЦ — это милитаристская тоталитарная секта»

В 2018 году меня приняли в Новосибирскую семинарию, где я начал преподавать несколько курсов — сравнительное богословие, апологетику и новейшие документы РПЦ. Но мне не нравилась бюрократия, и спустя два года работы я задумался, что пора уходить.

Летом 2020 года я поехал в отпуск к родителям в Украину. В ожидании поезда я сидел в интернете, где увидел, что в Москве открылся храм Министерства обороны с фресками Сталина и Путина. Мне было непонятно, зачем в храме красные звезды, Буденный, Ворошилов, парад Победы, солдаты Великой Отечественной, автоматы и пулеметы.

Я написал на своей странице в фейсбуке, что это не христианский храм, а языческое капище. Мне позвонил ректор и сказал написать объяснительную. Я был в дороге, поэтому решил сделать это утром, но, когда проснулся, увидел новость: мне запретили служить. Я написал объяснительную и поехал в отпуск. Когда вернулся, мне сказали, что преподавать в семинарии тоже больше нельзя будет. Меня уволили задним числом и с нарушениями, но я закрыл на это глаза.

Я уехал в Петербург, где устроился менеджером в охранной фирме, а еще садовником и помощником по хозяйству у одного человека. Осенью 2021 года подал заявление в суд на министра обороны за оскорбление чувств верующих. Меня оскорбляет глумление над православной верой, а этот храм был построен людьми, которые над ней глумятся. 

Конечно, я понимал, что не выиграю. Мне сам процесс был интересен, чтобы рассказали, кто делал эти фрески, кто утверждал эскизы, кто давал благословение. Сразу после этого в Новосибирской епархии против меня открыли дело о лишении сана, а телеканал «Спас» выпустил про меня «разоблачение», где выставил меня негодяем.

Еще до лишения сана я понял, что не хочу иметь ничего общего с РПЦ, и перешел в Русскую православную церковь заграницей Агафангела (Пашковского) — это самая крупная ветвь РПЦЗ, которая не подчиняется Московскому патриархату. Но я не хотел уезжать: надеялся организовать в Питере приход РПЦЗ. Работал, вел блог на ютубе и надеялся, что с весны 2022 года начну служить. Я не мог даже представить, что начнется война. 

Я даже не видел указ о лишении меня сана — только новость об этом. Сам указ так и не был опубликован. Я считаю лишение меня сана Русской Православной Церковью абсурдным: я на тот момент был священником РПЦЗ, которая находится вне ее юрисдикции. Не могут же в Москве лишать сана грузинских, польских, румынских священников.

На самом деле, мне глубоко наплевать на то, что обо мне думают в РПЦ. Я считаю, что РПЦ — это милитаристская тоталитарная секта, это люди, не живущие христианской жизнью. Я не вижу там любви и братства и не хочу с ними причащаться. В РПЦ были хорошие священники — те, кто в 2022-м году антивоенное письмо подписали, — но их было мало, и большинство из них сейчас не в России.

«Нет никакого следствия. Это все театр абсурда»

26 февраля 2022 года я выложил ролик под названием «Почему Путин не выиграет эту войну». В нем я дал христианскую оценку происходящему и назвал эту войну преступной ошибкой. Я цитировал там Евангелие: «Блаженны миротворцы». Я продолжил публиковать видео с критикой войны, один из роликов назывался «От Бога ли власть Путина?». Я думаю, что Путин верит в Бога, но в своего, чекистского. Думаю, он верит в то, что миссию божественную выполняет на этой земле.

7 июня 2022 года мне постучали в дверь в шесть утра. Я подумал: наверное, соседи. Когда постучали во второй раз, я встал и открыл дверь. Мне сунули удостоверение в лицо. В комнату вломилась толпа: четыре оперативника центра «Э», следователь из Калининского отделения СК и понятые. 

Я спросил: «Что вам нужно? Я вас не приглашал. Чего вы сюда пришли?» Они начали обыск, вопросы стали задавать. Я надел рясу, крест, и мы поехали в следственный комитет.

Допросы продолжались до 12 ночи. Спрашивали, как отношусь к войне, рассказывали всю ерунду киселевскую из телевизора. В основном у нас не допрос был, а дискуссия. Я им оппонировал: говорил, что это бред, что царь-батюшка с ума сошел. Они обижались, спрашивали: «Почему вы его так называете?» А я им: «Для краткости». 

Мне начали рассказывать, какие все украинцы националисты — мне, человеку, прожившему в Украине полжизни. Я им объяснил, что у меня мотивация не политическая, а религиозная, что им, неверующим, это не понять. В ответ они мне крестики достали: «Мы православные», — говорят. Я им: «“Символ веры” пусть кто-нибудь из вас прочитает. Нет? Так вы не православные, не христиане. Вы просто крещеные люди». 

Один следователь потом подошел и сказал, что у него на душе кошки скребут. Они думали, что едут брать националиста украинского, а оказалось — священника. Я думал, что до них что-то донесу, но я тогда не знал, как вся система устроена. Никому не важно докопаться до правды — им нужно было только признание вины. Нет никакого следствия. Это все театр абсурда. Из ФСБ приходили, допрашивали: «А почему так много роликов? А кто тебе помогал? Тебя СБУ заслала к нам?» 

Я пытался их переубедить, говорил, что Путин — человек, он грешен, он может ошибаться. Тогда следователь сказал мне: «Вы хуже наркомана. Те против конкретных людей преступления совершают, а вы против государства». И я понял, что разговор закончен. 

Вину (по делу о распространении «фейков» о российской армии. — Прим. «Холода») я признал. Я нарушил закон — это правда. Другой вопрос, что я никогда не признал бы, что Россия права в том, что напала на Украину. Когда меня на суде спросили, раскаиваюсь ли я в содеянном, я сказал дословно: «Раскаиваюсь в том, что, не являясь специалистом в области политики и военного дела, позволил себе высказывания из этих областей». А уж отказываюсь ли я от этих высказываний или нет — суд не волновало. Если есть признание вины, получаешь меньше: обвинение хотело семь лет, а получил я всего три.

Мне повезло: я очень долго находился в СИЗО, а там мне день за полтора считали — так я выиграл десять месяцев. Я сидел в «Крестах-1» в Колпино. В плане бытовых условий это, наверное, лучшее СИЗО в России. Камеры по два, по четыре, по шесть человек. Кровати удобные, туалет в комнате, есть горячая вода. 

У меня были доверительные отношения с некоторыми. Большинство сидело по 228-й статье (за незаконное приобретение, хранение, перевозку, изготовление, переработку наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов. — Прим. «Холода»). Некоторые по 158-й сидели, за кражу. С убийцами в одной камере не сидел. 

Были такие, кто получил помилование за участие в войне и снова попал под следствие за еще одно преступление. Как-то раз я в стакане (камере временного содержания заключенных. — Прим. «Холода») встретил одного индейца — я так активных и агрессивных заключенных с синдромом дефицита внимания называю. Таким лучше вопросы не задавать, они сами все расскажут. Он бывший «вагнеровец». Говорил: «Я Путина поддерживаю, меня Путин освободил. Это я сам дурак — опять заехал». Он рассказал истории: «Подкрадываемся к хохлам, они нам кричат: вы кто? Мы им: это музыканты, вагнера. Дальше стрельба, взрывы». Но все, кто второй раз заезжали, категорически на войну возвращаться не хотели. Насмотрелись уже.

В ожидании суда как-то раз пересекся с двумя чеченцами. Они воевали в Донбассе еще в 2014 году. Рассказывали, что с автоматами заходили в магазин техники и забирали все, что могли унести — ноутбуки, телефоны. Сели они из-за бандитизма, занимались рэкетом.

Был еще дядька, который собирался из СИЗО уходить на СВО. Его уже подписали в «Вагнер», он суда ждал, чтобы уехать на войну. Он рассказывал, как будет брать Харьков, Запорожье и Одессу, говорил: «За Родину я уже навоевался. У меня и награды есть, и ранения. Я теперь за трупами еду». Я сначала не понял, о каких трупах речь. А тот объяснил, что собирался охотиться на иностранных наемников. «Наемника грохнешь, сфотографируешь труп, закопаешь, место запомнишь. И в интернете ищешь родственников. Один труп — 15−20 тысяч долларов. Бизнес». Я обалдел, когда услышал.

В СИЗО была церковь, при ней служили несколько священников. Я не присутствовал при этом. Но мне стали рассказывать, что один из священников служил в ГРУ, что он двоеженец, воевал, убивал — поэтому не должен быть священником. Он якобы агитировал всех идти на «СВО». Я тогда к нему пошел и спросил: «Отец, слушай, такие слухи ходят. Скажи, ты двоеженец?» Он объяснил, что служил, но никого не убивал. Я спросил, зачем он агитирует за СВО? Можно же про любовь говорить, про Евангелие. Он сказал, что никого не агитирует. После сокамерники меня убеждали, что это брехня.

В СИЗО я много читал, писал свои заметки, молился. Ложились поздно, мужики то в шахматы играли, то в нарды. В шесть часов уже подъем по звонку. Надо встать, вылезти из-под одеяла. В семь баланду разносят, к 10 — проверка.

Я много читал: Куприна, Герцена «Былое и думы», «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Открыл для себя Эриха Фромма — между камерами ходили его книги. Одна женщина с воли прислала мне Довлатова, «Котлован» Платонова, «Чапаева и пустоту» Пелевина. Пелевин мне не понравился — я люблю сюр, но в живописи, а не в литературе. Еще я Франкла выписал, «Психолог в концлагере», пару книжек Хокинга прочел. «Биология добра и зла» Сапольски мне очень понравилась — он, конечно, дилетант в вопросах религии, но в остальном очень образованный человек. Еще я перечитал Толстого: «Войну и мир», «Хаджи-Мурата» и «Смерть Ивана Ильича».

Из СИЗО меня направили в ИК-5 «Металлострой». Оставался маленький срок — таких на работу не берут. Меня батюшка вызвал и так и оставил при церкви — я ему благодарен за это. Но я, конечно, не служил и не причащался.

В молодости я два года провел в армии. Сейчас — два с лишним года в тюрьме. Для меня армия оказалась хуже тюрьмы. Но мне повезло: я быстро вышел и почти не был в исправительной колонии, где тяжелее, чем в СИЗО. В СИЗО вы принадлежите себе. Вы можете читать книги, писать письма, рассказы, в суды ездить. А в лагере все — режим и работа. И работа не творческая, а рутинная, тяжелая. Люди от этого тупеют и сходят с ума. 

Есть заповедь: «Не убий»

Я не жалею, что тогда высказывался, а не молчал. Я считаю, что я еще мало сделал. Меня удивляет, почему священники РПЦ в большинстве заняли такую позицию. Есть заповедь: «Не убий» — куда проще. Получается, что политики совершили гадость и церковь в нее втянули. 

Сейчас я живу во Франции. Я не знаю, кем я буду работать, — в крайнем случае, пойду садовником куда-нибудь. У меня мечта — свой виноградник разбить. Но если не получится — ничего страшного. Я за Францию вообще не волнуюсь. Если что — куплю палатку и к морю поеду.

Я вспоминаю фильм «Асса». В конце есть диалог, когда девушка открывает паспорт и говорит: «У него прописки нет, как он без прописки живет?» А ей отвечают: «А он поэт, он на белом свете живет». Вот я так же: я монах, я на белом свете живу. Я считаю, что основное чувство христианина — любовь. Я люблю Россию, люблю Украину. И Францию, уверен, тоже полюблю. Меня не волнуют имперские амбиции. Если меня что-то волнует, то это мои грехи, страсти, то, что я не могу соответствовать евангельскому идеалу. 

Если будет декриминализация моих статей, если выпустят политических заключенных, если признают «СВО» авантюрой и начнется построение демократического общества, то я, конечно, вернусь в Россию. Но думаю, что при моей жизни этого не случится.