Мой первый парень погиб на войне

25-летняя журналистка Екатерина Воропай три года живет в эмиграции и выступает против войны и российской власти. Недавно она узнала, что ее первый парень Лео, с которым она была знакома со школы, погиб на фронте. Он воевал на стороне России с самого начала вторжения и подорвался на мине. Екатерина рассказала «Холоду» о том, как она узнала о его смерти и как чувствует себя после его гибели.

Я родилась и выросла в Москве. В школе состояла в военно-патриотическом клубе, который у нас организовали люди, служившие в пограничных войсках. Я туда пошла, потому что не было других активностей. К тому же для меня это был способ протеста: мне не нравилось, когда мне говорили, что я девочка и должна соответствующе себя вести. Поэтому я решила делать все, что девочки обычно не делают — например, стрелять из автомата. 

Наверное, там была какая-то патриотическая накачка, но это прошло мимо меня. Вместе с клубом раз в год мы ездили на учебную пограничную заставу на финской границе, где проходили тактическую подготовку и занимались стрельбой. Время от времени нам читали лекции, но почти все на них спали. По ночам мы ходили в дозоры, сильно уставали, поэтому было пофигу, кто за кого умер и какая Россия великая. Нам просто хотелось спать. 

В клубе сформировался мой первый важный круг общения․ Там же я познакомилась со своей первой любовью Лео — тогда нам было по 13–14 лет. Несколько раз в неделю мы вдвоем ходили на карате, а потом начали гулять в общей компании, ездить друг к другу на дачу и очень много времени проводить вместе.

Мы дружили четыре года и летом 2017 года начали встречаться. Лео действительно был для меня близким человеком. Он был мне дорог, я за него переживала, он был большой частью моей жизни. Отношения длились больше года.

Он ушел в армию

Осенью 2017 года я поступила в университет на факультет политологии. Выбрала его случайно: сдала в ЕГЭ предметы, которые знала, и потом искала, куда возьмут с моими результатами. В то время на вопрос «Как ты относишься к Путину?» я отвечала, что не знаю, потому что у меня недостаточно информации. Аннексия Крыма в 2014 году прошла вообще мимо меня, и к окончанию школы я была абсолютно вне политического контекста. На момент поступления в вуз я бы даже не смогла ответить, кто такой Немцов.

В университете я начала интересоваться оппозиционной политикой и понимать, что происходило в стране все годы, когда я играла в страйкбол и смотрела аниме. Весной 2018 года я впервые пошла на митинг — это была акция против блокировки телеграма в России. Со мной была сестра Лео. Мы с ним обычно не говорили о наших политических взглядах, но в тот раз он сказал мне, что это ему не понравилось.

Своей четкой политической позиции у него, скорее всего, не было. А я пыталась перетянуть его на сторону оппозиции рассказами, что в стране пиздец. Лео или отнекивался и ничего не говорил, или отвечал, что он вне политики. Про войну в Украине, которая началась еще в 2014 году, и про аннексию Крыма мы с ним никогда не разговаривали. 

Лео поступил в МГУ на физический факультет, но не сдал экзамены на первой сессии, и его отчислили. Мы оба понимали: если он провалился, ему светит армия. И осенью 2018 года он действительно туда ушел. Мне было непонятно, как можно было не порвать жопу и не сделать все, чтобы не попасть в армию. Может быть, он сам подумал, что ему там будет лучше и интереснее, поэтому он подзабил на учебу и все провалил?

Я тогда очень сильно переживала и чуть не рассталась с ним. Мне казалось, что вместо меня он выбрал армию, я в слезах орала на него прямо на улице: «Какого хуя? Как ты мог?» И, хоть мы и продолжали встречаться, я так и не смогла смириться с этим. 

Рассталась с ним, как только он вернулся из армии

Лео поначалу очень хотел вырваться из армии. Он писал мне, что там ужасно и совсем не нравится служба. Но ближе к дембелю его тон изменился. Он говорил оправдывающие армию вещи: что он не потерял этот год, что за это время стал взрослее, ответственнее и многому научился. Под конец службы таких оправданий стало больше.

Пока Лео служил, я еще сильнее увлеклась политикой и начала работать наблюдателем на выборах. Чем больше времени проходило, тем сильнее мне казалось, что я больше к нему ничего не чувствую. Почти сразу после того, как он вернулся, я сказала ему, что между нами все кончено. 

Мне кажется, что меня травмировало именно то, что он туда пошел. Пока он служил, я была очень злой и недовольной, рыдала на парах в университете. В итоге просто начала думать: нафиг мне все это надо?

Сначала после нашего расставания я пыталась сохранить какое-то общение с ним и говорила, что он мне все еще важен. Но он не особо стремился со мной общаться, а его друзья говорили, что он очень тяжело переживал наше расставание. После разрыва мы даже какой-то Новый год праздновали вместе, но чем больше времени шло, тем реже мы встречались в общей компании. Я писала ему редко, а он мне — еще реже. 

Он воевал с самого начала

Когда случилось полномасштабное вторжение России в Украину, я работала в независимой российской журналистике. Мы с Лео тогда уже не общались, но были подписаны друг на друга в инстаграме. В один из первых дней увидела там его пост со ссылкой на какого-то российского военкора. Он написал что-то вроде «это наша армия, и мы должны ее поддерживать».

После этой публикации я сразу от него отписалась. Я сделала так со всеми людьми из своего окружения, которые поддержали вторжение. Для меня все, кто хоть что-то сказал за войну, были абсолютным злом. Сейчас я понимаю, что с кем-то из этих людей можно говорить и пытаться изменить их мнение. Но на тот момент у меня не было никаких моральных сил спорить. 

12 марта 2022 года я покинула Россию. Я понимала, что, если я не могу в этой стране говорить о войне, я не смогу в ней остаться. Уезжала в панике: до военного вторжения России в Украину я не была за границей нигде, кроме Беларуси. А тогда я уехала в Кыргызстан, потом в Грузию, а затем в Германию и Литву. 

Тогда я не знала, чем занимается Лео. О том, что он воюет, я узнала только в 2023 году — об этом мне рассказал наш общий знакомый. Я совершенно охуела. А 24 февраля 2025 года этот же знакомый написал мне: «Привет, есть новости». Я увидела это сообщение и как-то сразу поняла, что он мне скажет. 

Я была на работе, когда узнала о смерти Лео. Мне нужно было сделать два новостных выпуска на канале «Ходорковский Live», где я работаю с весны 2024 года. Первое, что я сделала, когда узнала, — пошла курить. А потом подумала, что все к тому и шло. Мне было очень нехорошо, но я решила, что у меня нет времени рыдать, потому что нужно работать.

Одной рукой я писала новостной выпуск, второй — в «Би-би-си», передать им информацию об еще одном погибшем на войне («Би-би-си» и «Медиазона» ведут поименный список погибших на войне российских военных. — Прим. «Холода»). До конца дня я постаралась отложить свои эмоции и делать дела. Но когда я пришла вечером домой, то несколько часов искала хоть какую-то информацию. О том, как именно он умер, я узнала уже позже.

Из того, что я теперь знаю, он участвовал в полномасштабной войне против Украины с первых дней. Я даже не знаю, на каком участке фронта он погиб. Я знаю только то, что 2 февраля он подорвался на мине и ему оторвало ногу. Его отправили в больницу, сделали ему ампутацию, а 3 февраля у Лео случилась клиническая смерть. Его удалось откачать, но он впал в кому, в которой провел почти 20 дней. Вечером 22 февраля он умер, не приходя в сознание.

Я рылась во «ВКонтакте», в телеграм-каналах подразделения, где он служил. Мне сказали, что его будут хоронить в Кубинке (город в Подмосковье, рядом с которым расположен военный аэродром и где дислоцируется 45-я бригада ВДВ. — Прим. «Холода»). Видимо, на фронте он имел отношение к ВДВ. Я вбивала его имя во все поисковики, но почти ничего не нашла.

Вечером дня, когда я узнала о смерти Лео, ко мне пришел мой нынешний молодой человек. Я рассказала ему все, что знаю, а когда он ушел, начала рыдать. С 24 февраля вообще не было ни одного дня, когда бы я не плакала из-за гибели Лео. Я перечитывала наши переписки, переслушивала его голосовые сообщения, сделала пост в инстаграме о его смерти и написала все, что я об этом думаю.

Через несколько дней мне написала его вдова. Она рассказала подробности о том, как он умирал. Еще она отправила мне душераздирающие сообщения, в которых благодарила, что он был со мной счастлив и что я была с ним. Она написала, что он ни о ком не отзывался так ласково, как обо мне. От этого меня разъебало еще сильнее.

Я начала копаться во всем, что было тогда, когда мы общались. Даже нашла соцсети его родителей. Я плотно сошла с ума, и теперь у меня такое ощущение, что мое прошлое смешалось с настоящим. Ты думаешь, что нельзя позволять мертвым хватать себя за руки, а тебя схватили прямо за сердце.

Самое ценное, что у меня было, лежит в гробу

Я очень много думала, что я чувствую к Украине. И поняла, что не виню в смерти Лео условного военного, установившего мину, на которой он подорвался. Реальность войны такова, что солдата-агрессора на территории, на которую напали, будут убивать. 

Виноват в его смерти Путин. Государство послало 24-летнего парня воевать непонятно за что, валяться с оторванной ногой на земле и ждать, пока его вытащат другие покалеченные сослуживцы. А потом пролежать 20 дней в коме и умереть. А если бы не умер, то на всю жизнь остался бы инвалидом.

Я до сих пор не могу отделаться от чувства вины и мыслей, что я не смогла что-то объяснить, не вмешалась в его жизнь и не убедила, что не надо с этим связываться. Мне кажется, что я должна была и могла что-то сделать. А теперь уже нет никакой возможности это исправить, потому что человек умер. Я сижу и курю в Литве, а его закопали на сраном кладбище около сраной Кубинки.

Единственное, что купирует мое чувство вины, — это когда я смотрю на его фотографии с женой. Тогда я понимаю, что у человека уже была другая жизнь, и вообще-то он взрослый, и, наверное, пойти воевать было его выбором. Но при этом продолжаю думать, что самое ценное, что у меня когда-то было, теперь лежит в гробу.

Мои друзья и парень поддерживают меня. Но от некоторых людей из общего круга я слышала комменты вроде: «Что ты убиваешься и так сильно переживаешь? Он же мразь, воевать пошел». Да, он пошел воевать, но это не отменило всего того, что было между нами.

Я не знаю, можно ли вытащить человека, который сам заключил контракт, если он не хочет спасаться. Ты не можешь что-то решать за другого человека — это его жизнь. Но, когда случается самое страшное, тебе кажется, что ты что-то не доделал. Так же и в начале вторжения мне казалось, что я сделала недостаточно, чтобы этой войны не было. А что такое достаточно? Я не знаю.