Два года назад фотограф из Белгородской области Ксения Васильева уехала из России из-за войны. Вместе с мужем она пересекла американо-мексиканскую границу и запросила политическое убежище в США. Как и муж, она отсидела месяц в иммиграционной тюрьме, а теперь работает дальнобойщицей в Штатах, живет в траке в ожидании решения суда о том, дадут ли ей политическое убежище или депортируют в Россию, и ведет блог о своей бездомной жизни. В рубрике «С ее слов» Васильева рассказала «Холоду» о том, как ей жилось в «детеншене», почему она считает дальнобой «идеальной опцией» для мигрантов и как реагирует на хейт в соцсетях.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
5 марта 2022 года мы с моим мужем Димой прилетели из Турции в Мексику для того, чтобы пересечь границу с США и запросить там политическое убежище. Мы решились на нелегальную миграцию в США за считанные дни. 24 февраля 2022 года мы проснулись в нашем доме в Новой Таволжанке (село в Шебекинском районе Белгородской области. — Прим. «Холода») от звуков начавшейся войны: ракеты в Украину улетали из соседнего села. Мы впопыхах собрали вещи и сначала уехали в Москву, а потом улетели в Стамбул. Мы не знали, что будем делать дальше, но оставаться в России мы не могли: в Украине жили многие наши знакомые, и мы были против того, что наша страна принялась их убивать.
Прожив чуть больше недели в Турции, мы решили попробовать запросить убежище в США. На это нас надоумили знакомые, которые недавно успешно перешли американо-мексиканскую границу. Брат Димы, который шесть лет назад перебрался с семьей во Флориду, поддержал эту затею и пообещал приютить нас у себя. А еще один наш хороший знакомый с паспортом США согласился стать нашим поручителем (соискатели политического убежища в США должны иметь поручителей — людей с ВНЖ в США или граждан страны, которые обязуются приютить их и взять на себя часть расходов. — Прим. «Холода»).
Из русскоязычных чатов о переходе границы мы узнали, что очень многие ребята из России пользуются этой лазейкой после начала войны, и решили, что нам тоже стоит попробовать. Конечно, путь этот нелегок, но мы почему-то верили, что нам повезет(по данным миграционного агентства ООН, американо-мексиканская граница является самым опасным сухопутным миграционным маршрутом в мире. Каждый год на нем погибают сотни мигрантов, еще больше — пропадают без вести. — Прим. «Холода»).
Мы с Димой не были политическими активистами, но ходили на региональные митинги в поддержку Навального. Помимо этого, я честно рассказывала про войну у себя в соцсетях и получала в личку неприятные комментарии от своих знакомых и клиентов из Белгорода. Одни просто обвиняли меня во лжи: писали, что их родственница баба Люся своими глазами видела с балкона, как украинцы готовятся на нас напасть; другие спрашивали, как мне не стыдно очернять российскую армию, и намекали на грозящую за это ответственность.
Мы решили, что этих фактов нам хватит для составления убедительного кейса (кейсом называют пакет документов, который заявитель подает в иммиграционную службу США для получения политического убежища. В числе прочих документов в кейсе должны присутствовать доказательства того, что заявитель подвергается политическому преследованию на родине. — Прим. «Холода»). Получили электронное разрешение на въезд в Мексику без визы, купили билеты до Мехико и Тихуаны — города на границе с Сан-Диего. И решили, что будем пробовать пробиться через границу на самом крупном автомобильном пропускном пункте близ калифорнийской границы Сан-Исидро.
Заехать за «желтые пупырки»
Мексиканские пограничники прекрасно знают, зачем в их страну прилетают такие «туристы», как мы, и потому мы были готовы к тому, что нас могут остановить на любом этапе, заранее купили обратные билеты в Мехико и Стамбул и забронировали гостиницы во всех этих городах. За одни только билеты мы отдали более двух тысяч долларов. Как оказалось, не напрасно. В Мехико все прошло гладко: нас спросили про цель поездки, мы сказали, что мечтаем съездить к пирамидам, и нас пропустили без дальнейших расспросов.
В Тихуане нас ждал мексиканец, с которым мы заранее познакомились в интернете. За гонорар в 100 долларов он помог нам купить байк без номеров (стоил 900 долларов) и оформить на него бумаги. Многие покупают автомобили с калифорнийскими номерами специально для того, чтобы пересечь на них границу, но мы целенаправленно искали байк. Наши знакомые, которые чуть раньше нас успешно пересекли границу, посоветовали нам воспользоваться именно таким транспортом. Якобы на байках легче ускользнуть от пограничников: в шлеме легче сойти за американца и избежать досмотра документов, а еще можно маневрировать между машинами, стоящими в очереди.
Главная задача таких перебежчиков, как мы, была заехать за «желтые пупырки» — подобие лежачего полицейского, которые обозначают границу США, — и попросить политическое убежище. На тот момент пограничники не имели права развернуть россиянина, просящего об убежище, когда он уже достиг американской земли. Их задача заключалась в том, чтобы нас до этих пупырок не пустить, спросить документы раньше.
Первая наша попытка оказалась неудачной: мы перенервничали, подумали, что пересекли пупырки, когда их еще не пересекли, и раньше времени стали говорить пограничникам, что нам нужно получить политическое убежище. В итоге пограничники сочувственно нам покивали и развернули обратно. Мексиканская полиция никаких санкций к нам не применила (автомобилистов, которых разворачивают на границе, на обратном пути часто поджидают мексиканские полицейские. Они говорят мигрантам, что вынуждены конфисковать у них автомобиль, и вымогают взятку. — Прим. «Холода»), и мы спокойно вернулись в отель. Решили поехать к границе в полночь, когда там пройдет пересменка. Мы думали, что ночью проскочить будет легче, но, приехав туда, поняли, что пограничников меньше не стало. Поэтому вернулись в отель ни с чем.
В семь утра следующего дня мы в третий раз приехали на границу, и в этот раз нам повезло: пограничники не стали спрашивать у нас документы и попросили нас остановиться, когда мы уже находились на территории США. Им не понравилось, что на нашем байке не было номеров. Они попросили нас съехать в сторону от дороги и заглушить мотор. Тогда мы и выпалили давно заученную нами фразу: «We need political asylum».
Наша жизнь в подвале
Пограничники, заметив, что мы нервничаем, сказали нам, чтобы мы не волновались, ведь мы теперь в безопасности, и отвели нас под огромный флаг США оформлять документы. Оформление затянулось на семь часов. Пограничники сводили нас в туалет и накормили холодным бурито. Столько ждать на жаре мне бы мало понравилось в любых других обстоятельствах.
Но тут я стояла счастливая и зачарованно смотрела на развевающийся над нами звездно-полосатый флаг. Радовалась, что нам удалось пересечь границу.
Когда пограничники наконец закончили изучать наши документы, они отвели нас в «бордер» — подвальное помещение близ границы, где содержатся нелегально пересекшие ее мигранты. Нас досмотрели, забрали у нас все вещи и документы, помимо денег. Заставили вытащить все шнурки — в этих целях даже порезали мне олимпийку, чтобы вынуть из нее резинку от капюшона. После этого нам выдали коврики для занятий йогой, одеяла из фольги и отвели в раздельные камеры — мужскую и женскую.
Камера представляла из себя комнату 10x3 метра. Лавок и кроватей в ней не было — 15 женщин лежали на своих тонких ковриках на бетонном полу. Мне, как новоприбывшей, досталось самое плохое место — у туалета, который так и стоял в углу комнаты, отделенный только железной загородкой. Еще в камере висел телевизор, там по кругу показывали мультик «Суперсемейка».
В камере было очень холодно: постоянно работал кондиционер, и мы кутались в наши одеяла из фольги. Каждые два дня нам позволяли ходить в душ, после него становилось еще холоднее, поэтому я не мыла голову. Нашу гигиену поддерживали еще тем, что каждый второй день нам выдавали привязанные к палочкам губки для мытья посуды с выдавленной на них зубной пастой. Таким способом позволяли чистить зубы.
Спать было невозможно, потому что свет в камере оставался всегда зажженным. Кормили нас тоже плохо: приносили соки, чипсы и холодные бурито. Некоторые девчонки отказывались от еды и соков, и ждали тех редких случаев, когда нам приносили горячий рис с курицей и овощами — для нас это тогда было настоящим деликатесом. Но я от еды не отказывалась и доедала и допивала все, что оставалось.
Несмотря на то что все мы знали, на что идем, многие оказывались не готовыми к содержанию в «бордере». У девочек случались панические атаки, я как могла пыталась поддерживать их в такие моменты. Я лучше других переносила содержание в «бордере» — видимо, сказалась подготовка: в детстве я часто ходила с папой в походы и привыкла жить в малокомфортных условиях. Единственное, что меня угнетало, — это неизвестность и расставание с мужем.
В «бордере» нас фильтровали по группам: латиноамериканские женщины содержались отдельно от нас, россиянок, украинок и беларусок. Украинки рассказывали жуткие истории о том, как они добирались до мексиканской границы, пока российские снаряды разрушали их дома. Россиянки и беларуски очень им сочувствовали. Конфликтов на этой почве у нас не было. В первые дни я ни с кем особо не общалась, все силы тратила на то, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам. Но потом быстро нашла со всеми общий язык. С одной девчонкой мы до сих пор общаемся, и я даже снимала ее свадьбу.
Солнечная картинка из окна автозака
Каждый день к нам в камеру приходил офицер и зачитывал имена по списку. Женщин, чьи имена он называл, либо отпускали на свободу, либо отправляли в иммиграционные тюрьмы в другие штаты. На шестой день нашего пребывания в «бордере» офицер наконец назвал мое имя. На следующий день меня среди других девочек, которые тоже были в списке, подняли в четыре утра и отвели в гараж, где стояло два автозака. Один из них уже был заполнен мужчинами, другой предназначался для нас.
В куче вещей, сваленных у автозаков, я заметила свой рюкзак, но не увидела Диминого. Я подумала, что Диму оставляют в «бордере» и очень расстроилась. Дима же в то самое время уже сидел в автозаке и как мог махал мне руками в наручниках. Но я этого не заметила: стекла в автозаке были тонированы, да и времени оценить обстановку у нас не было.
Нас сразу построили у стены и принялись заковывать в большие тяжелые цепи, как каторжников.
На руки нам надели наручники, и присоединили их к тяжелой цепи, которую обвязали нам вокруг пояса, так что руки не поднимались выше 10 сантиметров от талии, на ноги тоже нацепили цепь.
Мы с девчонками не могли поверить, что эта сцена как из кино действительно происходит с нами. И принялись смеяться и шушукаться. Но это не понравилось нашей смотрительнице, которая цепляла на нас эти цепи. Она рявкнула нам: “Shut up!” и приказала садиться в автозак молча. Мы кое-как выполнили ее приказ. Шли как пингвины, чтобы не упасть из-за цепей на ногах.
Я не знала, куда меня везут, но не могла не улыбаться: мы ехали по солнечному Сан-Диего, из зарешеченных окон автозака были видны небо, пальмы, люди, флаги и крутые машины. Обычная американская жизнь! Как человека, который около недели просидел в подвале, это не могло меня не восхищать.
Нас привезли в аэропорт, прямиком к самолету на взлетную полосу и сразу без проверок погрузили в достаточно большой самолет на 150 человек. Мы с девочками пошутили, что сервис прям как у селебрити, одно только неудобство — что мы все увешаны цепями. Зайдя в самолет, я сразу увидела Диму. Он сидел в самом конце салона в группе мужчин. Мне не позволили к нему подойти, но пока я шла по проходу к своему месту, я все время смотрела на него и широко ему улыбалась. Попыталась помахать ему, но не смогла поднять руки.
Мы прилетели в Луизиану. У трапа самолета нас ждало несколько автозаков, на которых нам всем предстояло разъехаться по разным «детеншенам» — местам содержания мигрантов. Меня отвезли в иммиграционную тюрьму в Луизиане, мужа — в соседний штат Миссисипи. В тюрьме нас очень долго оформляли, а затем отправили на медкомиссию, сфотографировали и одели в оранжевые робы как настоящих преступников.
Из «детеншена» на свободу
Следующим утром нас перевели в большую камеру, рассчитанную на 50–70 человек. Там обстановка была лучше, чем в «бордере»: четыре окна, в центре комнаты нормальные двухъярусные кровати, слева от входа умывальники, туалет и душ, справа — три телевизора и четыре стола, за которыми можно было есть и играть в настольные игры. И что самое радостное, в камере были проводные телефоны, по которым за деньги можно было звонить родным. Помимо этого нам также за дополнительную плату позволялось пользоваться планшетами, играть на них в игры, читать электронные книги и делать звонки по видеосвязи.
Первым делом я побежала в душ. Стояла 10 минут под водой и все никак не могла нарадоваться. Потом позвонила жене Диминого брата, рассказала про себя и узнала от нее, что Дима находится в аналогичном «детеншене» в Миссисипи. С братом мужа и его женой мы созванивались почти каждый день, а однажды они соединили нас с мужем — позвонили с одного телефона мне, а с другого — Диме. Мы немного поболтали, и из рассказа Димы я узнала, что его содержат в более жестких условиях.
Мне же повезло с «детеншеном»: нас кормили горячими завтраками, обедами и ужинами, позволяли читать, играть в настольные игры и раз в день выводили на часовую прогулку, во время которой я сидела в траве, общалась с другими задержанными и бегала. Бегать в кроссовках без шнурков было не очень удобно, но мне нужно было чем-то занимать себя. А с этим мне помогали бег и сон. В тюрьме я пыталась много спать, чтобы время проходило незаметнее. Несмотря на удобства, это все равно была тюрьма, а не детский лагерь — за нами повсюду следовали надсмотрщики, а в столовую нас водили по уличному коридору, окруженному высокой металлической оградой с колючей проволокой наверху.
Так же, как и в «бордере», к нам в тюремную камеру каждый день наведывался офицер и зачитывал имена девчонок, которых отправляют на свободу. Когда пошла уже вторая неделя моего пребывания в тюрьме, я поняла, что меня готовят к освобождению: в группе других людей меня позвали сдавать тест на коронавирус, и когда я получила его отрицательный результат, мне сообщили, что завтра я смогу уехать из тюрьмы.
Я тут же позвонила брату Димы, и он выехал за мной из Флориды на машине. Утром следующего дня мы встретились с ним, крепко обнялись, он отвез меня поесть в ближайшую точку с фастфудом, и мы отправились в «детеншн» к Диме. Он находился всего в паре часов езды от моего, и мы решили попытать счастья — спросить не отпустят ли Диму, раз меня уже отпустили.
Офицеры в Диминой тюрьме сказали нам, что пока Диму не отпускают, так как еще не провели с ним «интервью на страх» (в ходе этой беседы проситель убежища должен убедить офицера в том, что он испытывает страх преследования в стране, из которой бежал. — Прим. «Холода»). Сказали, что когда решение по нему будет готово, они позвонят его поручителю, потребуют, чтобы он купил Диме авиабилет до Флориды и посадят его на такси до аэропорта. «Детеншен» в Миссисипи, в котором содержался Дима, произвел на меня ужасное впечатление. Он находился в здании бывшей тюрьмы, был обнесен высоченными заборами с колючей проволокой, а окна там были маленькие, как бойницы.
Через пять дней брату мужа позвонили из Диминого «детеншена» и сказали, что его отпускают. Он прилетел на следующий же день. Мы стояли на парковке в аэропорту и обнимались, не веря, что мы наконец-то свободны.
Жизнь в кабине трака
Первое время мы жили у брата Димы и его жены. Через два с половиной месяца мы получили американские права, еще через шесть — разрешения на работу и карточки социальной страховки. Мы придумали, что Дима будет работать дальнобойщиком на маленьком траке, для работы на котором достаточно обычных прав, а я буду кататься вместе с ним. Мы слышали, что дальнобой — прибыльное дело в США, и нам это показалось идеальным вариантом: можно и деньги заработать, и по стране поездить, а заодно сэкономить на аренде жилья. Жить мы собрались в кабине трака.
Мы разместили объявление о поиске работы в фейсбуке, и на него сразу откликнулось несколько компаний. В двух местах Диме сказали, что у него недостаточно водительского опыта, а третья компания, занимающаяся скорыми перевозками грузов в разные штаты, предложила нам поработать на маленьком грузовике с крытым кузовом, так называемом «бокс-траке». Для его вождения не требуются никакие специальные навыки и квалификации, и мы решили, что все же будем работать с мужем на пару. (Наш работодатель уверил нас, что на бокс-траке можно работать и с обычными, некоммерческими правами — у нас как раз такие, позволяющие водить любой некоммерческий транспорт легче 12 тонн. Пока никаких проблем из-за прав у нас не было.)
Мы стали ездить в разные штаты и заниматься перевозкой грузов, по большей части запчастей для сельскохозяйственной техники и автомобилей Tesla. Подменяли друг друга за рулем в дороге. Поначалу было сложно. В первую ночь мы не разобрались, как включить печку в спальнике. Мы приехали в Миннесоту, где стоял мороз в –25 градусов, и чуть не околели. Помню, на обратном пути я сидела на пассажирском кресле и рыдала, спрашивала Диму, во что мы с ним вляпались.
В первые месяцы мы не умели как следует отдыхать, пока второй человек находится за рулем, поэтому постоянно были раздраженными и невыспавшимся. Срывались друг на друга и часто ссорились, чего раньше с нами не было.
Но мы довольно скоро освоились, и работа пошла у нас как по накатанной. Диспетчер говорил, куда надо отвозить груз, и обозначал сроки доставки. Мы их всегда соблюдали, и поэтому никогда не нарывались на штрафы. Сами занимались загрузкой и разгрузкой, чтобы экономить время. В среднем получали пять тысяч долларов на двоих в месяц, иногда меньше, иногда больше (пять тысяч долларов — это средняя месячная зарплата одного человека в США. — Прим. «Холода»). До тех пор, пока мы не купили переносную газовую плиту, главной статьей нашего расхода была еда. На покупку готовой еды у нас уходило около двух тысяч долларов в месяц. Еще около 500 долларов мы тратили на всякого рода развлечения: посещение парков и моллов, покупку одежды.
Некоторые говорят, что не представляют, каково это — жить и работать в траке. Но мы выстроили наш быт так, что для нас это не проблема. Конечно, когда мы устаем после рейса, мы забираемся в спальник и как следует отсыпаемся, но вообще стараемся проводить все наше свободное время вне трака. Мы много гуляем по национальным паркам или просто в моллах, посещаем достопримечательности. Из самого примечательного — побывали в Гранд-Каньоне и на озере Тахо.
Купили абонемент в сеть спортзалов, которая представлена в каждом штате. Совмещаем приятное с полезным — занимаемся спортом, а заодно и используем душ в раздевалках. Вещи стираем на трак-стопах — специальных остановках для водителей траков, где можно припарковаться и спокойно поспать ночью, сходить в душ, воспользоваться стиральной машиной и сушилкой, а также закупиться едой.
Я считаю, что дальнобой — идеальная работа для новоприбывших мигрантов, отличный способ накопить денег и познакомиться со страной, в которую они приехали. Но, конечно, это работа не из простых. Проезжать по 10 тысяч километров в неделю, все время сидеть в кабине и смотреть на дорогу — изматывающее занятие. Тем более что на дороге, бывает, случаются опасные ситуации. Под колеса то и дело норовят попасть перебегающие дорогу косули, но главная проблема вождения в Штатах — это экстремальные погодные условия.
В некоторых штатах зимой дорогу покрывает гололед, который здесь называют black ice. И как бы медленно ты ни катился, все равно норовишь сокскользнуть в кювет. Однажды зимой мы поехали в рейс в Северную Дакоту и попали в сильнейшую снежную бурю. Метель была такой сильной, что нас постоянно сносило в сторону. Мы ехали супермедленно, но водители некоторых больших траков не думали сбавлять скорость. Их фуры сносило на обочину, так что только кузовы торчали из под снега.
Водитель большой фуры за нами недостаточно сбавил скорость, его стало сносить в сторону, и он с дикой скоростью промчался в сантиметрах от нас. Мы чудом избежали столкновения. Было очень страшно, я думала, что мы не выживем, писала родителям и просила их за нас помолиться. Но бури в США бывают не только снежные, а еще и ветряные и песчаные. И все они одинаково страшны для водителей.
Пишут, что нам надоест жить «как цыганам»
Через девять месяцев работы в дальнобое мы накопили 28 тысяч долларов. И решили попробовать построить жизнь мечты в Нью-Йорке. Меня как фотографа очень привлекала эстетика этого города, и мне было интересно там пожить. Мы сняли хорошенькую квартиру за 1700 долларов в месяц, я вернулась к фотосъемке, Дима искал работу водителя. Нам очень нравилось в Нью-Йорке, но на третий месяц нашего пребывания там мы поняли, что не тянем такую жизнь. Получалось, что мы тратили четыре тысячи долларов в месяц, а зарабатывали намного меньше. Мне никак не удавалось наработать постоянную базу клиентов, и в какие-то месяцы я сильно проседала в заказах. Диме так вообще не удавалось найти работу.
Через месяц мы приняли непростое решение попрощаться с нашей съемной квартирой и жизнью в Нью-Йорке и вернулись к работе на траке. Скоро мы и думать забыли, что вообще когда-либо покидали его.
Сейчас мы с мужем хотим как можно дольше поработать на траке, чтобы накопить побольше денег на дальнейший старт. Возвращаться в Нью-Йорк мы не планируем, но думаем, что было бы здорово попробовать обосноваться в Калифорнии. Жизнь в Америке — непростая, и хотелось бы жить там, где можно будет расслабиться. Калифорния в отличие от Нью-Йорка как раз такое место. Там уникальная природа, озера и леса, я смогу заниматься там фотосъемкой, а Диме будет легче найти работу, если у нас будет своя машина. Я думаю, что собственный автомобиль целесообразнее брать, когда живешь на природе, а не в городе. Со своей машиной больше свободы, и можно искать работу не только у себя во дворе, но и в паре часов езды от дома.
Дима хочет поменять специальность — выучиться на айтишника. Присмотрел подходящую образовательную программу, но мы пока не можем ее себе позволить. У нас нет четкого плана — будем ездить сколько сможем, пока не надоест. Сейчас мы просто стараемся не переутомляться и получать удовольствие от пути.
Как сложатся дела с нашей легализацией, пока тоже непонятно. Несмотря на то, что по кейсам ребят, с которыми мы одновременно попали в «детеншен», уже были приняты решения, мы все еще ждем назначения даты нашего судебного заседания (судьбу просителей, которые запрашивали убежище через пограничника, незаконно въехав в США, определяет иммиграционный суд. Если суд постановит дать убежище просителю, он получает право оставаться в стране и претендовать на грин-карту и гражданство, в случае же отрицательного решения суда просителей депортируют в страну, гражданами которой они являются. — Прим. «Холода»).
Несмотря на неопределенность нашего статуса, мы не чувствуем себя пораженными в правах. Можем спокойно перемещаться внутри страны и работать, единственное — не можем голосовать и покидать пределы США.
После нашей жизни в Нью-Йорке я поняла, что не могу жить без съемки. Поэтому, недолго думая, стала снимать и монтировать ролики из наших путешествий и рассказывать о нашей жизни в эмиграции у себя на страничке в инстаграме. Мне очень нравится вести блог, и людям наша история небезынтересна. Сейчас на мою страницу подписано более восьми тысяч человек.
Конечно, не обходится без хейта. В комментариях под постами люди, бывает, оскорбляют мою внешность, пишут, что я похожа на мальчика, а мой муж на девочку, и спрашивают, чего баба забыла за рулем. Но чаще всего удивляются, чего нам не работалось в России. Люди не понимают, зачем мы «сбежали» и «скатились до такой жизни», пишут, что нам еще надоест жить «как цыганам» и мы раскаемся в том, что переехали в страну, где у нас нет своего угла.
Сначала меня задевали такие комментарии просто потому, что я не привыкла, чтобы мне писали столько неприятного. Но потом научилась блокировать людей, оставляющих такие комментарии, и не обращать на них внимание. Главное, самим быть уверенными в своем выборе, а то, что пишут люди, — это всего лишь их мнение.
Мне нравится наша жизнь, и я ни секунды не сомневаюсь, что мы сделали правильный выбор, решив переехать сюда. Да, наша история миграции неидеальная, но я не могу представить ее никакой другой. Мы с мужем часто ностальгируем по нашей жизни в России до февраля 2022 года, но не мечтаем вернуться туда. Той жизни, которую мы помним, больше нигде в России нет.
Мы понимаем, что не смогли бы закрыть глаза на войну в Украине. Делать вид, что не было Бучи, что детскую больницу в центре Киева не разбомбили. Возможно, это легче сделать жителям столицы, хотя мы знаем, что многие москвичи побросали все, что у них было, и тоже уехали с началом войны, но нам, людям из приграничного региона, так нельзя. Война пришла и к нам домой: у моей семьи два дома в Новой Таволжанке стоят, пустуют. Мы не знаем, что с ними будет, не попадет ли в них снаряд.
Мы очень волнуемся за наших соседей по селу и друзей из Белгорода. Почти каждый день разные населенные пункты подвергаются обстрелам, гибнут люди. А государство совсем не думает об этих людях, по новостям только и рассказывают, что в Америке на Трампа совершили покушение. Да что и говорить: пропагандисты даже не знают, как правильно произносить название нашего города. Говорят Щебекино вместо Шебекино. Люди там чувствуют себя брошенными, и нам их бесконечно жалко. Конечно же, не меньше у нас болит сердце и за украинских людей.
