Ежегодно в России пропадают тысячи детей — от младенцев до подростков. Большинство из них находят быстро; некоторых не находят никогда. По закону, розыск ребенка формально не прекращается даже через несколько десятилетий после исчезновения. Родные часто цепляются за любую надежду на то, что их сын или внучка вернутся домой, — и иногда это даже происходит. Специальный корреспондент «Холода» Олеся Остапчук рассказывает, как живут семьи, которые десятилетиями ищут пропавших детей, — и что бывает, когда дети находятся.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
«Ты с этим ляжешь в гроб»
Около четырех часов дня 12 июня 2010 года Анна Четина вдруг почувствовала сильную тревогу. Четиной тогда было 54 года; как и сейчас, она жила в поселке Веселый Мыс в Пермском крае. Накануне ее сын вместе с женой и пятилетней дочкой Катей поехали отдыхать с палатками к скале Ермак в Кунгурском районе. Четины вообще часто выезжали на природу — хотя бабушка обычно не хотела отпускать туда внучку: переживала, что что-нибудь случится.
Когда Четиной стало плохо, она решила позвонить сыну, но абонент был вне зоны действия сети.
Стояло жаркое уральское лето, на Ермаке было много туристов, и Четины с друзьями и их детьми — всего их было 15 человек — решили разбить лагерь не на своем традиционном месте, а подальше, на поляне неподалеку от спуска к реке Сылва. Там было поспокойнее: до ближайших палаток — не меньше 50 метров; по другому берегу шла железная дорога, по которой то и дело проходили поезда.
Переночевав, утром 12 июня друзья проснулись, позавтракали и съездили за дровами. После обеда дети начали играть, брызгаясь водой из пульверизатора. «Облили меня, я стал с ними играть, — вспоминает отец Кати Владимир Четин, которому в тот момент был 31 год. — Катю тоже облил, а она надулась: “Папа, че ты меня облил, я не хочу играть”».
Вместе с мамой Катя забралась в палатку, а потом ушла сушиться к костру. Мать Кати Наталья Четина после обеда задремала в палатке. Звуки игры ее разбудили — и вскоре она поняла, что почему-то не слышит голоса дочери. Сначала она спросила про Катю у мужа, а затем стала звать ее сама. «После этого все спохватились. Когда я вышла из палатки, взрослые уже оглядывались по сторонам», — рассказывает она. Как говорят родители, вне поля зрения Катя была не больше десяти минут.
13-летняя Дарья, самая старшая из детей (она попросила «Холод» не указывать свою фамилию), в тот момент как раз была у реки — набирала воду, чтобы играть дальше. «Там было скользко и берег узкий, но лежала дощечка, которая не давала поскользнуться, — описывает спуск к реке Дарья. — В какой-то момент я увидела Катин сланец на берегу и позвала ее. Мне показалось, что она что-то мне ответила». Крикнув, что Катя потеряла сланец, Дарья взяла его в руки и стала подниматься к поляне.
Увидев ее с обувью Кати в руках, взрослые бросились к воде искать девочку. «Тут все начали осознавать — может, волна ее накрыла. Я полез в речку, стал искать. А вдруг она там? А вдруг еще живая? — вспоминает Владимир Четин. — Вода [после весеннего половодья] до конца еще не спала, и, когда я заходил на полтора метра в реку, там меня скрывало с головой. Дальше уже было помельче. Я это место как мог и руками и ногами обследовал».
Другие взрослые тем временем продолжали поиски на берегу — безуспешно. Вскоре приехал милиционер из соседнего города. По словам Четина, тот сразу решил, что Катя утонула, и сказал отцу: «Ты с этим ляжешь в гроб». Он опросил отдыхающих, взял показания с родственников и уехал.
Анна Четина дозвонилась Владимиру поздно вечером. «По голосу сына я сразу поняла, что случилось что-то страшное. Он сказал: “Катя пропала”, — вспоминает она. — Я взвыла, закричала. Бросила трубку». После этого бабушка стала звонить в Кунгурскую милицию, чтобы те прислали наряд с собаками и организовали поиски.
По словам Анны Четиной, в милиции ей резко ответили, что им не до того. Накануне ночью в соседнем поселке — Суксуне — пятеро в масках и камуфляже напали на пост ГИБДД, убили сотрудника, обстреляли здание и скрылись. Все силы милиции были брошены на поимку преступников (найдут их только через два месяца, в августе). «Я объясняла им, что у нас пропал ребенок, надо собак на поиски, — вспоминает Четина. — А мне говорили: “Все силы брошены в Суксун, собаки устали, они ничего больше не могут делать”».
Водолазы из Перми смогли приехать к Четиным, только когда уже стемнело. В реке они ничего не нашли.
«Она всплывет, а там сами все решите»
Владимир и Наталья Четины познакомились, когда она заканчивала геологический факультет Пермского госуниверситета, а он уже работал инженером-механиком. Через три года после знакомства у них родилась Катя. «Я ее называл принцессой и леди. Она в детстве была застенчивая, рассудительная, справедливая», — вспоминает Владимир Четин. По словам Натальи Четиной и ее племянницы Дарьи, Катя была девочкой осторожной — на Ермаке ей не разрешали ходить к реке, и она не ходила.
На следующий день, 13 июня, на место происшествия приехали Анна Четина, а также другие родственники и друзья семьи. Они стали распространять ориентировки и прочесывать местность. «Я утром проснулся, осознал — все, нет ребенка, — вспоминает Владимир Четин. — Что делать? Как жить?». Он снова пошел к берегу — и недалеко от спуска к реке увидел на песке след от босой левой ножки. Сланец, который нашли у реки, тоже был левый. Четин был уверен: это следы Кати — а значит, девочка не утонула. «Мы обрадовались, стали ждать следователей, — рассказывает он. — Не сфотографировали — на тот момент еще доверяли правоохранительным органам, а позже оказалось, что надо было это все запечатлеть».
В ночь с 13 на 14 июня начальство областного МВД отправило на место пропажи девочки несколько десятков человек, чтобы заниматься поисками, — они прочесали местность, но ничего не нашли. На четвертые сутки после пропажи Кати на место приехали кинологи. Один из них, как говорят Четины, придавил левым сланцем Кати отпечаток правого сланца, чтобы «проверить», — и испортил его. Еще через день, когда приехал следователь, след окончательно размыло. В результате экспертиза не смогла с уверенностью показать, принадлежал ли он ребенку.
«Сначала у нас было ощущение, что мы ее найдем, что она куда-то отошла, — может, упала в реку и подобрал ее кто-то из людей, может, кого-то из животных испугалась и убежала, — вспоминает Владимир Четин. — Если бы она умерла, у нас бы как у родителей что-то бы екнуло. Мы бы почувствовали, что ее больше нет».
Уголовное дело по статье «Убийство» возбудили через месяц (в случае пропажи ребенка уголовное дело всегда возбуждается по этой статье, чтобы было легче проводить следственные мероприятия). По словам Натальи Четиной, милиционеры не хотели рассматривать никакие версии, кроме того, что ребенок утонул. «Никогда не забуду, как приехали трое милиционеров и однозначно нам сказали: “Сейчас мы ее найдем”. Я удивилась — ничего себе, мы тут две недели плаваем, каждый сантиметр просматриваем; мы боялись, но искали, — а тут приехал такой бравый, — возмущается Наталья. — Мы сидели и ждали его у Ермака, и у меня было такое настроение: “Ну, давай-давай, что ты нам скажешь”. И вот он с лодки сходит и говорит: удивительно, я ничего не нашел». Муж Четиной утверждает, что в первое время сотрудники правоохранительных органов практически не работали: «Наш первый следователь рассказывал, что она в реке, но средств на поиски никаких нет. “Она всплывет, а там уже сами все решите”».
Четины и их друзья в итоге прожили на месте злополучной стоянки почти три месяца — до 6 сентября. Они прочесывали местность, опрашивали жителей близлежащих деревень, поднимали вещи со дна реки — за то лето они выловили в Сылве около килограмма одежды, — но Катиных вещей там не было. Спустя месяц после пропажи Кати недалеко от стоянки Четины нашли второй сланец — кто-то воткнул его в песок. Больше никаких зацепок у следствия так и не появилось.
В сентябре стало ясно, что продолжать поиски на этом месте бессмысленно. На работах Четиным поставили ультиматум: если не вернетесь, уволим. Возвращение домой далось им нелегко. Открыв дверь своей квартиры, Наталья быстро прошла на балкон, просидела там в слезах два часа и только после этого смогла вернуться в комнату. «Мы ее вещи — карандаши, тетрадки, игрушки — не убирали, единственное — я сменила постельное белье, ждала ее», — вспоминает Наталья. Переезжать Четины не планировали: надеялись, что, раз Катя знает адрес, то сможет вернуться сама или назвать его кому-то. В этой съемной квартире в Перми они прожили еще пять лет — пока хозяева не попросили их съехать.
Вернувшись в Пермь, родители продолжали искать дочь. Им звонили предполагаемые свидетели, ясновидящие, мошенники. Каждое сообщение Четины отрабатывали: дежурили во дворах, на вокзалах и в аэропорту, где видели похожих на Катю девочек, обзванивали детские дома, выезжали по наводкам экстрасенсов. Никаких результатов это не давало, но ничем больше Наталья и Владимир заниматься не могли. «Мы замкнулись, никого не хотели видеть, ни с кем не общались, — вспоминает Четина. — Даже с двоюродной сестрой мужа, которая жила с нами в одном доме, могли месяцами не видеться. Кроме поисков, нам ничего не было нужно».
«Подпрыгивает весь отдел»
Ежегодно в России подают заявления о пропаже нескольких десятков тысяч детей. Большинство находятся быстро, в первые часы или дни. Некоторых ищут дольше; есть и те, кого не могут найти годами и десятилетиями. С 1995 года, когда начали вести статистику, таких ненайденных детей в статистике МВД — 1154 человека. Все они до сих пор официально находятся в розыске.
В последние 10 лет, после громкой истории с пропажей и смертью четырехлетней Лизы Фомкиной, в России появились волонтерские организации, которые занимаются поиском людей: «Лиза Алерт», «Поиск пропавших детей», Национальный центр помощи пропавшим и пострадавшим детям, а также региональные организации (например, «ПримПоиск» в Приморье). Полиция и следователи активно сотрудничают с ними, когда исчезает ребенок. Нередко к поискам привлекают и местное население, охотников и егерей. Как рассказывает начальник отдела по федеральному розыску пропавших главного управления угрозыска МВД Максим Черныш, искать детей в 90% случаев начинают еще до возбуждения уголовного дела.
Бывший следователь-криминалист Следственного комитета по Приморскому краю Владимир Воткин, который сейчас сотрудничает с «ПримПоиском», условно делит пропадающих детей на несколько групп: случайно потерявшиеся маленькие дети; «бегунки» — подростки, которые специально сбегают из дома; дети, которые, возможно, стали жертвами преступления. Одна из сложностей для полицейских — в том, что они не могут предугадать, как поведет себя ребенок. Взрослая логика мышления здесь не работает. По словам Воткина, поиски облегчаются, если ребенок обучен: например, знает, что, потерявшись, не нужно никуда идти, а нужно оставаться строго на том месте, где его оставили родственники. «Своему ребенку я устраивал одну-две стрессовые проверки, — рассказывает экс-следователь. — Сначала объяснял, как себя вести, потом бросал ребенка в зоне видимости, звонил ему и спрашивал: “Ты где?”. Он отвечал: “Я там, где ты меня оставил”. Затем я приходил и забирал его. Не нужно фанатеть и разыгрывать похищение, ребенок это не переживет нормально. Уровень стресса будет слишком высокий, он замкнется и перестанет доверять».
Как говорит Воткин, эффективность различных методов поиска варьируется в зависимости от обстоятельств. Поисковая собака поможет только в первые часы, если ребенок оказался под землей: в колодце или подвале собака его найдет, а в лесу ее могут сбить запахи животных. Поиски с квадрокоптером в лесу также могут оказаться неэффективными — а на воде часто помогают.
Формально ребенка объявляют в федеральный розыск через 10 дней после пропажи, тогда же на место происшествия выезжают следователи из Москвы. Особо резонансные дела берет под личный контроль председатель Следственного комитета — тогда в регион могут прислать более опытных специалистов и технику, которой нет на местах: например, трупоискатель — специальный прибор, который может найти тело по запаху. «Но вообще в такие моменты подпрыгивает весь отдел криминалистики, — говорит Воткин. — Все понимают, что из Москвы к нам не только приедут оказывать какую-нибудь помощь, но заодно еще и всех пристыдят».
Информация о пропавшем хранится в МВД 25 лет, но активные мероприятия прекращаются через 10 — поиски возобновляются, только если полиция получает значимую новую информацию.
«Травмирующая неопределенность»
Дома у родителей и у бабушки Кати Четиной до сих пор висят ее большие портреты. Каждый год семья отмечает ее день рождения. «Все вместе сойдемся, все вместе плачем, очень тяжело, боль не утихает с годами, — рассказывает Анна Четина. — Все напоминает про Катю».
В первые годы знакомые говорили родителям Кати, что «нужно завести других детей, чтоб забыть эту ситуацию». Четины были резко против. «Мы в штыки воспринимали такое. Как можно завести второго ребенка, чтобы забыть первого? — говорит Наталья Четина и начинает плакать. — Мы думали, что мы плохие родители, и, раз мы не уберегли одного ребенка, то нам не следует заводить и других детей».
Психолог Татьяна Кузнецова, ранее работавшая замначальником отдела Центра экстренной психологической помощи МЧС, объясняет, что трагедия с пропавшим без вести ребенком сильно отличается от переживания смерти ребенка. «Горе — не набор чувств, а некий процесс. Когда родитель сталкивается со смертью ребенка, он проходит определенные стадии горя: от отрицания до принятия. Но в случае с без вести пропавшим человек не может пройти эти стадии, — рассказывает она. — Процесс нарушается, люди постоянно находятся на качелях, бросающих их от надежды к отчаянию». Родителям кажется, что, признав возможную смерть ребенка, они предадут его.
Кандидат психологических наук, доцент кафедры клинической психологии и психологической помощи РГПУ имени Герцена Анастасия Баканова добавляет, что в случае незавершенности ситуации с исчезновением ребенка родители зачастую полностью сосредотачиваются на пропаже, забывая об остальной жизни. Интенсивные вина, гнев, агрессия, направленная на себя и на других, могут сохраняться на протяжении многих лет — и приводить как к суицидальным мыслям, так и к физиологическим нарушениям: например, расстройствам пищевого поведения. Это хроническое состояние, рассказывает Баканова, называется «травмирующая неопределенность» — и «здорового сценария» пережить его, по большому счету, не существует. Чтобы научиться жить в ситуации, когда у главного вопроса нет ответа, придется адаптироваться к неопределенности: например, с помощью ритуалов прощания, психотерапевта или терапевтических групп.
По словам Татьяны Кузнецовой, самый продуктивный сценарий в такой ситуации — стараться строить дальнейшую жизнь. При этом нужно понимать, что это может не получиться сразу, требует сопровождения специалистом — и чревато побочными эффектами. «Если у вас пропал один ребенок, то, возможно, следующему ребенку в своей семье вы просто жизни не дадите, потому что будете контролировать каждый его шаг, навешивать на него эту невыносимую тревожность, — объясняет психолог. — Ужасно быть замещенным ребенком, с помощью которого родители решили обрести смысл жизни».
В России помощь семьям, оказавшимся в подобной ситуации, никак не институционализирована (в отличие, например, от США, где с семьями пострадавших работает частично финансируемый государством Национальный центр пропавших без вести и эксплуатируемых детей). Татьяна Кузнецова считает, что это неправильно. «Людям, которые переживают такую боль, кажется, что если к ним в душу вторгнется психолог, то им будет от этого только хуже, потому что они не очень понимают, как это работает, — говорит она. — Было бы здорово, если бы на эту тему кто-то обратил внимание». Четины после пропажи Кати обращались к психологам, но «остались недовольны общением с ними». «Нам не понравилось, — рассказывает Владимир Четин. — Психологи предлагали отпустить ситуацию, смириться с потерей и начинать новую жизнь — по крайней мере, мы их так поняли».
Спустя несколько лет Владимир и Наталья Четины все же решились завести детей: у них родились сын и дочь. «Мы понимали, что мы уже не молодые и что мы все равно Катю найдем, — объясняет Наталья. — Чтобы здесь она не осталась одна, ей нужны братья и сестры». Все члены семьи Четиных и сейчас верят в то, что Катя вернется домой. С момента ее пропажи прошло уже 11 лет.
«Вам, мамочка, в гестапо работать»
Вечером 28 сентября 2009 года 36-летняя Ирина Горовая ждала свою дочь дома в Тюкалинске — маленьком городке в Омской области. Девятиклассница Анжела в тот день гуляла со своими двоюродными братьями и в первый раз в жизни выпила пол-литра пива, после чего начала собираться домой.
«Она у нас очень домашняя девочка, у нее сестра на 12 лет младше — она постоянно с ней проводила время. Училась хорошо, большие цифры в голове умножала, делила без бумажки, занималась спортом, хотела поступить в Омск, стать следователем, — рассказывает Горовая. — Ее фотография в школе до сих пор висит на доске почета». Подруга и ровесница Анжелы Екатерина Павленко, в свою очередь, вспоминает, что та была «пацанкой»: «Всегда стеснялась, что она девочка, старалась походить на мальчика: одежда, походка, сленг, слегка небрежная в плане ухода за собой, но всегда душа компании — улыбчивая, смешная». Вместе они любили гулять по заброшенным дачам, Анжела «с удовольствием ввязывалась в авантюры: могла забраться в чужой огород и утащить пару яблок; сложно сходилась с новыми людьми, сторонилась их».
Распорядок дома, по словам матери, был строгий — без пяти десять Анжела всегда была дома. Екатерина Павленко подтверждает, что Горовую воспитывали «в строгости»: «гулять в строго отведенное время», «секции только с разрешения родителей и только если оценки хорошие». Позже, как вспоминает сама Ирина Горовая, даже следователи шутили: «Вам, мамочка, в гестапо только работать».
В тот сентябрьский вечер в 21.45 Анжела позвонила маме и сказала, что скоро будет дома, — а потом набрала подруге и попросила встретить, чтобы дойти до дома вместе: прийти позже десяти она не могла, а поболтать с подругой хотелось.
Когда в 22.00 дочь не пришла домой и не взяла трубку, Ирина сразу забеспокоилась — к тому же к ней домой прибежала подруга, с которой Анжела так и не встретилась. Через 15 минут мать уже была на том месте, где двоюродные братья оставили Анжелу (мужчины не ответили на вопросы «Холода»; фигурировали ли они в уголовном деле, неизвестно. Екатерина Павленко отвергла вопрос об обвинениях в их адрес и сказала, что у братьев с Анжелой всегда были хорошие отношения). Еще через пять минут телефон Анжелы отключился. Последними девушку видели таксисты — она шла домой мимо уже закрывшегося магазина.
Ирина с мужем сразу поехали в милицию, но принять заявление о пропаже Анжелы там согласились только со второго раза. «Ей 15 лет, погуляет — придет», — говорили, по словам Горовой, милиционеры. Тогда вместе с друзьями и знакомыми семья стала прочесывать местность. Но Анжелы нигде не было. «Мы почти месяц с колес не слазили, спрашивали дальнобойщиков, ездили по окрестностям», — вспоминает Ирина. Когда милиция наконец присоединилась к поискам, свободной машины у них не оказалось — и сотрудники ездили на выезды вместе с Горовыми. Кинологи приехали на место исчезновения Анжелы только через неделю.
Пассивность полиции при поисках подростков часто связана с тем, что большая часть детей в этом возрасте уходят из дома по своей инициативе — и сами же потом возвращаются (об этом говорят и сами полицейские, и люди из поисковых отрядов). Как пишет волонтер поисковой организации «Лизы Алерт» Ксения Кнорре в своей книге «Найден, жив!», родители в таких случаях почти всегда сначала утверждают, что «все было хорошо». При этом, по ее словам, подростки нередко убегают не только от «родителей-монстров», но и из благополучных семей, где состоялся нервный разговор с родителями или где подросток что-то натворил. «Они готовы столкнуться с самыми разными уличными неприятностями (на самом деле, конечно, не готовы), лишь бы не с мамой и папой, которые из-за полученной двойки, порванных штанов или разбитого телефона станут самым кошмарным ужасом в их жизни… Орущая мама. Папа с ремнем. Бабушка в истерике», — пишет Кнорре.
Следующий год Горовые пытались найти хотя бы какую-то зацепку. Они ждали, что найдутся свидетели, обращались к журналистам, ездили на программу «Жди меня», но ничего не помогало. Сегодня Ирина Горовая уверена, что ее дочь похитили, — и переживает, что огласка могла помешать: «Может, Анжелу и отпустили бы, если бы я на телевидение не обратилась. Я много шума наделала, может, побоялись отпускать». По ее словам, в Тюкалинске позже были случаи, когда подростки пропадали и через несколько дней возвращались, никому не объясняя, что с ними случилось. Слышала о таких инцидентах и Екатерина Павленко — но никаких подтверждений этой информации «Холоду» найти не удалось.
Столкнувшись с побегом подростка, родители склонны объяснять это самыми разными внешними факторами — например, игрой «уйти на 24 часа», слухи о которой распространяются в интернете, или похищением с целью продажи на органы. Как пишет Кнорре и подтверждает бывший следователь Воткин, на деле эти версии подтверждаются крайне редко.
Периодически следователи приезжали и домой к Горовым. «Они сначала возьмут ДНК, потом через полгода снова приезжают брать — потеряли, мол, — рассказывает Ирина. — Иногда начинали говорить: “Давайте мы у вас поищем, вдруг вы ее в подполе прячете?”. А мне для чего ее прятать? Она что, убийца, преступник?». Горовые таких проверок не боялись, но им было обидно, что полицейские зря тратят время.
Через несколько месяцев после пропажи Анжелы ее родителей попросили опознать труп девушки с десятками ножевых ранений на лице. «Я сказала, что не моя — у нее волосы окрашены, ногти большие, Анжела даже тушью не красилась», — вспоминает Ирина. Полицейские, по ее словам, «обижались», но в итоге Горовая оказалась права: через некоторое время нашлись родители погибшей.
Первый раз в местный магазин Ирина зашла только через четыре года после пропажи Анжелы. «Я не могла никуда выходить, потому что, когда выходишь, кажется, что на тебя даже смотрят все не так, жалеют, спрашивают, — рассказывает она. — У меня муж везде ходил, да и он не сразу тоже смог. Моя мама плакала, не знала, как вывести нас из этого состояния».
Младшую сестру Анжелы Ирина долго не хотела отдавать в школу — «казалось, что она пропадет, и все начнется снова»; девочка пошла в школу только в восемь с лишним лет. 11 лет спустя изменилось немногое. «Она и сейчас у меня постоянно дома, и если дома ее нет, у меня истерика», — рассказывает Горовая. Бухгалтер по профессии, Ирина сейчас не работает — ухаживает за пятым ребенком, сыном-инвалидом: он родился недоношенным в тот же день, что и Анжела. Отмечать его день рождения семье сложно, потому что это каждый раз напоминает о пропавшей дочери.
В семье Горовых никто не верит, что Анжела мертва. Но теперь, спустя почти 12 лет, матери придется официально признать смерть дочери: иначе, как она объясняет, она не сможет отдать младшим детям долю во владении домом, который купила на средства из материнского капитала.
«Кенан не умер, он пропал»
В июле 2000 года 39-летняя жительница южноуральского города Белебея Ирада Мустафаева, которая переехала с семьей в Россию из Азербайджана, все время видела плохие сны и не могла найти себе места. Она скучала по трем своим сыновьям, которые уехали в лагерь; впервые в жизни она рассталась с ними так надолго. Путевки в лагерь «Хладавита» покупала для внуков близкая подруга семьи Мустафаевых Римма Бутузова — и предложила Ираде отправить туда и своих мальчиков. Две недели отдыха стоили 900 рублей на одного ребенка (чуть больше 30 долларов по тогдашнему курсу); оплатить лагерь всем трем сыновьям Мустафаевым было непросто — но они решили напрячься, чтобы дети не ревновали друг к другу.
15 июля, когда смена закончилась, забирать детей поехала Бутузова. Ближе к полуночи машина вернулась к дому Мустафаевых. «Я открыла радостная, даже не придала значения их состоянию и только потом очухалась, поняла, что дети не выходят из машины и плачут», — рассказывает Ирада. Ее старший сын, 14-летний Рашад, сказал: «Мам, не бойся, Кенан не умер, он пропал». «До меня все еще не дошло, не было шока, я радовалась, что они приехали», — продолжает Ирада. Заметив, что Бутузовой нет в машине, она спросила у водителя, где подруга. «Там осталась. А вы что, не поняли? У вас ребенок пропал», — ответил тот.
Как оказалось, младший сын Мустафаевых, семилетний Кенан, исчез еще 13 июля. Ехать до лагеря было 500 километров. Водитель нарисовал Ираде вместе с ее мужем и братом дорогу — и они отправились в путь.
«Я всю дорогу рыдала, выла и смотрела в окно, — вспоминает Мустафаева. — Было полнолуние, и мне все казалось, что там, на Луне, нарисован человек, мальчик. Что там Кенан». Мобильных телефонов с навигаторами тогда не было — Мустафаевы с трудом пробирались через незнакомые деревни и к шести утра наконец добрались до реки, на другом берегу которой стоял лагерь. Состоял он, как оказалось, из шалашей, в которых и жили дети. «С каждым шагом у нас все больше нарастал шок, — рассказывает Ирада. — А когда мне показали, где Кенан жил, это было для меня… Это место, куда лошадей привязывают, там рядом он жил. Вручную сделан маленький сарай, курятник. Я говорю: Как? Он здесь спал?».
Только тогда мусульмане Мустафаевы узнали, что организовала лагерь «Радастея» — религиозное движение, основанное писательницей с дипломом астронома-геодезиста Евдокией Марченко (журналисты и эксперты неоднократно называли «Радастею» деструктивным культом). Воспитателей там не было — за детьми присматривали приехавшие вместе с ними родители. Большинство из них и сами были членами «Радастеи» — исключение составляли только Мустафаевы и родители 10-летнего Ярослава Чепкова. Как рассказывала впоследствии в письме в Госдуму мать Чепкова Эвелина Винникова, кормили детей только макаронами, кашами на воде и травами — и при этом они должны были жаркими летними днями пропалывать грядки и собирать колорадских жуков, а по вечерам изучать тексты Марченко. По словам Винниковой, от детей требовали, чтобы они ходили обнаженными. «Рашад рассказывал, что детей заставляли голыми ходить босиком, — подтверждает Ирада Мустафаева. — Он до сих пор вспоминает это с мурашками по коже, а ему 29 лет сейчас». (Рашад Мустафаев, как и другой брат Кенана, не ответил на вопросы «Холода»).
Сторонницей идей Марченко оказалась и подруга Мустафаевых Римма Бутузова. Встретив их в лагере, она сказала, что Кенан утонул — а слова брата о том, что мальчик «пропал», назвала выдумкой. (Бутузова не ответила на вопросы «Холода».)
«Я сначала всех взрослых там расспрашивала, никто со мной не разговаривал. Им приказ дали: с нами не общаться, — вспоминает Ирада. — А потом они сказали мне: вы знаете, мы не хотим вас обижать, делать больно, но [Кенана] утопил ваш старший сын Рашад. Говорят: Рашад утопил Кенана, а это увидел Ярослав Чепков, и [Рашад] его тоже утопил».
«Мы не знаем, кто сожжен в том гробу»
Ярослав Чепков и Кенан Мустафаев пропали одновременно — до сих пор доподлинно неизвестно, когда и как. После их исчезновения остальных детей вывезли в соседний лагерь «Радастеи» на озере Тургояк, списки участников лагеря были уничтожены. Бабушка Ярослава Чепкова Юлия Винникова, которая и привезла его в «Хладавиту», узнала о пропаже внука только 17 июля. Она приехала в лагерь в тот же день.
Через несколько часов адепты «Радастеи» сказали, что в воде нашли труп подростка. На опознании присутствовали брат мужа Ирады Мустафаевой и бабушка Ярослава. Родители Мустафаева смотреть на тело отказались. «Муж у меня был как мертвый, — вспоминает Ирада. — Я в стрессе как штык становлюсь, сон пропадает, есть не могу, я превращаюсь в зверя, вдоль речки тогда ходила, искала, как бешеная. А муж просто погрузился в сон, поэтому смотреть пошел его брат». По словам Мустафаевой, ее деверь сразу увидел, что труп принадлежит подростку, который гораздо старше и Кенана, и Ярослава; кроме того, тело было сухим, а шрама от аппендикса, который вырезали обоим пропавшим мальчикам, на нем не было.
«[Винниковой] говорят: “Похож?” — пересказывает Мустафаева рассказ деверя. — А бабушка отвечает: “Ну, как это? Нет, не похож”. Она была в шоковом состоянии. Это ее единственный внук. И потом ей сказали: “Ну, уши похожи?”, и она сказала: “Ну, уши”. И посчитали, что она опознала». (Бабушка Чепкова приехала на место происшествия из соседнего взрослого лагеря «Радастеи»; ее близкие говорили, что она опознала внука «под воздействием гипнотического влияния».)
Как позже писала Эвелина Винникова в различных жалобах, все следственные действия проводили не сотрудники милиции, а люди из лагеря. В деле, по ее словам, отсутствует протокол осмотра трупа и его опознания, фотографии с места, опрос очевидцев. Родителям Ярослава сообщили о случившемся, только когда гроб с обнаруженным в реке телом повезли в Москву. Мать Кенана тоже до сих пор негодует, что им ничего не сказали о пропаже детей. «Нам Россия казалась более правовым государством по сравнению с Азербайджаном, — говорит Ирада Мустафаева. — Мы очень законопослушные люди и у нас в голове не укладывалось, что возможно такое наплевательское отношение».
Мать Ярослава Чепкова тело, которое похоронили, так и не увидела. 19 июля она поехала в аэропорт в Москве встречать свою мать с цинковым гробом, туда же приехали представители «Радастеи» — они оплатили транспортировку и организовали похороны. Когда Эвелина спросила, можно ли расцинковать контейнер с телом, представители «Радастеи», по ее словам, ответили, что «там нечего перекладывать», поскольку тело четыре дня находилось в воде. В итоге гроб кремировали без вскрытия.
По словам матери Чепкова, глава «Радастеи» Марченко то и дело звонила членам семьи погибшего мальчика и пыталась контролировать их действия. Представители движения говорили Винниковой, что Ярослав — «звездный мальчик, который пришел на землю для того, чтобы забрать информпакет и уйти». Помощница Евдокии Марченко на запрос «Холода» об интервью ответила, что «Евдокия Дмитриевна не работает с детьми и подростками, она работает только со взрослыми людьми от 18 лет».
В первые дни после пропажи детей милиционеры были убеждены, что они утонули, рассказывает Мустафаева. Уголовное дело по факту пропажи Кенана не заводили. «Когда мы в полицию приезжали, нам говорили: “Одним черным меньше стало, что паниковать”», — утверждает она. Два дня сотрудники МЧС искали Кенана в реке, им помогали «белебейские мужики», которые жили в одном городе с Мустафаевыми. После безуспешных поисков, по словам Мустафаевой, к ней подошел начальник отряда МЧС и сказал: «Мать, вас обманули, ваш ребенок точно не в речке».
Сторонники «Радастеи» заявляли, что обоих мальчиков утопил старший брат Кенана — Рашад. Его успели допросить в милиции — да и сами Мустафаевы не понимали, кому верить. Первой в лагере их встретила Бутузова. «Она сказала, что Кенан утонул, — вспоминает Ирада Мустафаева. — Я спросила: “А почему мне сын говорит, что Кенан не утонул, а пропал?”. Она ответила: “Дети же сочиняют”. И кому поверишь? Конечно, взрослому». Оправдать Рашада помогли показания находившейся в лагере девочки — она рассказала, что в тот момент, когда Кенан исчез, его брат находился в лодке в другой части реки.
В июне 2001 года по заявлению Эвелины Винниковой было возбуждено новое уголовное дело — по статье «Оставление в опасности». В октябре того же года в Москве провели генетическую экспертизу, которая установила, что труп, который обнаружили в реке и похоронили, не может принадлежать Ярославу Чепкову. «Мы не знаем, кто сожжен в том гробу, — говорила Эвелина Винникова. — И если опираться на ДНК-экспертизу, что это был не наш сын, значит, произошло как минимум одно убийство. И кто-то также разыскивает пропавшего ребенка».
«Вихрь образовался, ваш ребенок ушел»
После опознания трупа в лагере Ирада «как будто очухалась». «Мне хотелось узнать, как Кенан в последнее время жил, как он себя вел», — рассказывает она. Она потребовала, чтобы с ней встретилась глава «Радастеи» Евдокия Марченко — тем более что ее последователи передали ей, что Марченко велела искать Кенана на суше.
Последователи Марченко согласились отвезти Мустафаеву на базу «Радастеи» в Миассе в Челябинской области, но ее к ней долго не пускали. «Они меня обработали заранее, каждый кому не лень ко мне подошел и сказал: “А вы думаете, что только у вас горе? Только у вас проблемы? У всех они есть, и никто себя так не ведет”. Они не любят агрессию — если у тебя проблемы, ты должна смириться, — вспоминает она. — Я кавказская женщина, я такие вещи не признавала и не понимала. У меня ребенок пропал, как на такое спокойно реагировать?».
Спустя два дня таких разговоров Мустафаеву наконец привели в полутемную комнату и посадили на диван напротив Марченко. «Мне даже ее лицо не видно было. Она же “бог”, нельзя на нее смотреть», — рассказывает она. Что произошло дальше, Мустафаева сама до конца не понимает. «Я начала эмоционально рассказывать, а рядом со мной двое ее замов сидели. Рука одного у меня на правой стороне была, рука другого — на левой. И они оба руки положили мне на позвоночник. И я начала хохотать, — вспоминает мать Кенана. — А [Марченко] в этот момент сказала: да, я сказала “ищите на суше”. Она мне еще что-то ответила, а я так и не поняла. Я вышла оттуда и подумала: я же пришла сюда узнать, почему она так сказала. А [ее последователи] мне говорят: она ответила. Я говорю: я не слышала. Они говорят: значит, тебе не надо было слышать».
За следующую встречу с Марченко муж Мустафаевой заплатил 300 долларов — но в итоге получил от главы «Радастеи» только ответ: «Вихрь образовался, ваш ребенок ушел».
Заведенное в 2001 году уголовное дело по статье «Оставление в опасности» вскоре было приостановлено и направлено назад в Иглинский район для организации расследования — где и заглохло на долгие годы.
Мустафаевы продолжили искать ребенка сами. «Ираде и Аязу нужно при жизни золотой памятник ставить. Они везде расклеивали ориентировки, встречались с дальнобойщиками на всех трактах, где могли видеть ребенка, — рассказывает их адвокат Любовь Голубкова. — С жителями [близлежащих] деревень беседовали. Они работали только на то, чтобы оплачивать поиски — частных и государственных сыщиков, добровольцев и все-все». Юрист предполагает, что следствию могли помешать «большие люди» из «Радастеи».
Время от времени по делу Кенана появлялись новые свидетельства — и новая надежда. В 2002 году Мустафаевы узнали, что за два года до этого похожего на Кенана мальчика подобрала и отвела в милицию семья в городе Сим Челябинской области, находящегося примерно в 70 км от лагеря, — милиционеру ребенок сообщил, что ему нужно в Уфу, куда тот мальчика и отправил на электричке; далее его след потерялся. В августе 2009 года похожего на Кенана парня якобы видели на трассе Челябинск-Москва — он передвигался автостопом.
Ответов на свои вопросы ни Чепковы, ни Мустафаевы пока так и не нашли. Сегодня поиски идут только в интернете — ни на что другое у семьи нет сил. Из-за Кенана они не меняют место жительства, надеясь, что он помнит адрес и сможет вернуться домой. Только недавно Ираде и ее мужу удалось добиться того, чтобы их признали потерпевшими и возбудили уголовное дело о похищении их сына неустановленными лицами; впрочем, расследование этого дела тоже пока никуда не сдвинулось.
«Десять лет мы беспрестанно искали, не ели, не пили, не жили. И сейчас мы тоже не живем, — говорит Ирада и начинает рыдать. — Это все настолько больно, как будто произошло вчера. Как не думать о нем?». Каждый день ее муж просыпается утром и воет, повторяя «Кенан, Кенан, Кенан». «Это невыносимо, — продолжает Мустафаева. — У нас после этого дома ни разу праздника не было. Нет больше радости дома. Кто говорит, что время лечит, сам такого не переживал. Только те, кто переживал, понимают, что никуда боль не уходит. Это открытая рана, она все время кровоточит».
«У тебя нет ни папы, ни мамы»
На сайте Следственного комитета до сих пор публикуются сообщения о поисках детей, которые пропали в 1990-х и 2000-х годах. На самом деле, как говорят собеседники «Холода», обычно к этому времени поисками занимаются только родители, распространяя информацию в соцсетях. Следствие возобновляется, только если для этого есть веские основания: появление улик или свидетельств. Иногда случаются совпадения по базе ДНК — когда биоматериал берут у дезориентированного человека без документов или у неопознанного трупа.
Длительные поиски редко приносят результат — но иногда такое случается. Так, в 2019 году в Красноярске нашли девушку, которая пропала 16 лет назад в Томске: оказалось, что в 2003 году она попала в психоневрологический диспансер и провела в нем полтора десятка лет (из российских ПНИ очень сложно выбраться, их пациенты фактически бесправны).
Как объясняет бывший следователь Воткин, свидетели в таких историях действительно нередко молчат годами — или боятся, или не хотят тратить время на допросы и суд.
«Бывает, что свидетель в браке с преступником, проходит время, они разводятся и свидетель решает рассказать правду, — рассказывает он. — Или люди перед смертью раскрывают, что нашли ребенка, усыновили или удочерили. Кто-то просто видел, как избавлялись от тела без вести пропавшего человека и, тяжело заболев, решил рассказать, покаяться. А кто-то теряется сам, умышленно, и объявляется уже спустя несколько лет».
В 2016 году после 16 лет поисков был найден 22-летний Василий Мусофранов. Он пропал, когда ему было шесть лет: пошел с мамой на Центральный рынок в городе Шахты Ростовской области, она оставила его на улице, а когда вышла — его уже не было. Как он рассказал через полтора десятилетия, к нему подошли три человека, предложили шоколадку и покататься на зеленом запорожце. Он согласился; пока они катали его по городу, он уснул, а очнулся уже в чужом доме. Василий плакал и просился к маме, но похитители его не отпускали, повторяя: «У тебя нет ни папы, ни мамы». Так он стал жить в поселке Верхняя Ельшанка около Волгограда в цыганской семье, где было еще четверо родных детей, и получил новое имя — Дима Михай.
По словам Мусофранова, относились к нему плохо, били каждый день, других детей так не наказывали. Просыпался он засветло, на завтрак ел суп и дальше весь день ничем не занимался — «покормили, дверь закрыли и все». Из дома его не выпускали до 12 лет. Говорили с Мусофрановым на цыганском языке, который он в итоге выучил лучше, чем русский. Ему дважды красили волосы, чтобы он «был похож на цыган». В школу его не отдавали, Мусофранов не научился читать и писать, но знал, как считать деньги.
С 16 лет он начал работать — ломал металл и продавал его в местах сбыта, а все деньги отдавал своим опекунам. Тогда же его женили на девушке Луизе, и они стали жить вместе с родителями.
Идея о том, что «цыгане воруют детей», — расхожий культурный стереотип. Как объясняет антрополог, исследователь цыганской культуры Марианна Сеславинская, одна из причин его возникновения в том, что в цыганских семьях детей часто рожали в очень раннем возрасте. Чтобы не нарушать законы о брачном возрасте и возрасте сексуального согласия, документы на ребенка оформляли на родственниц — и если на ребенка обращали внимание надзорные органы, выяснялось, что он формально чужой. «Я не буду говорить, что ситуация похищения цыганами ребенка невозможна, — такое бывает, но воруют лица любой национальности, — говорит Сеславинская. — Преступления против личности для цыган не характерны (доступные данные о количестве насильственных преступлений, совершенных цыганами, критикуют из-за исторически сложившихся стереотипов, качественные исследования этого вопроса пока не завершены. — Прим. «Холода»), потому что они очень зависимы от окружения и стараются избегать конфликтов с властями».
Через несколько лет Мусофранов решил сбежать от похитителей, потому что ему «надоело работать». Спустя год, в августе 2016 года, прохожие в одном из районов Волгограда увидели молодого мужчину, который пытался забраться в припаркованную на улице «Газель», — и вызвали полицию. Приехавшим сотрудникам несостоявшийся угонщик представился Дмитрием Михаем и сказал, что он внебрачный сын цыган, проживающих в Верхней Ельшанке.
В участке выяснилось, что у Мусофранова нет документов; его опознали по родимому пятну — так полицейские поняли, что он 16 лет в розыске. «Удивились не только мы, но даже и те сотрудники, которые по 25 лет и более работают, — рассказывал участвовавший в задержании Мусофранова участковый Евгений Феоктистов. — Это впервые на их памяти такой случай, что по истечении такого времени был найден ребенок-потеряшка».
Полиция помогла Мусофранову найти сводную сестру — Галину Товстыко, которая даже не знала, что у нее есть младший брат. Товстыко забрала Василия к себе в однокомнатную квартиру в Ростовской области, где она жила вместе с мужем. (Связаться с Мусофрановым и Товстыко «Холоду» не удалось).
После того, как Мусофранова опознали, следователь по городу Шахты СУ СК по Ростовской области Юлия Мамонова сказала, что ребенок был «похищен лицами цыганской национальности» с Центрального рынка. В программе НТВ «Говорим и показываем» появились люди, назвавшиеся жителями табора, в котором жил Мусофранов: они утверждали, что не похищали мальчика — тот якобы сказал, что у него «никого нет», и «самовольно пошел с [одной из женщин]». Тем не менее, свою вину по уголовному делу о похищении обвиняемые полностью признали, дали показания об обстоятельствах случившегося — но избежали наказания из-за истечения сроков давности. Сам Василий говорил: «Я [похитителей] не простил, но не хотел их наказывать. Пускай живут, они тоже люди».
В свои 22 года Мусофранов не знал, как называется его страна, не разбирал буквы, но зато умел ремонтировать машины. С новой семьей он не ужился и снова сбежал — его приютил друг, который стал учить Мусофранова читать и писать, а также устроил на работу. С ним Мусофранов познакомился, когда ломал металл для своих похитителей в Верхней Ельшанке, — но и с другом он прожил недолго. Ночью 25 декабря 2018 года полицейские поймали его, когда он пытался украсть аккумулятор из машины. Через четыре месяца мужчину, проведшего 16 лет в плену у похитителей, приговорили к году колонии-поселения за кражу.
Маму, которая когда-то потеряла его у ростовского рынка, Василий Мусофранов так и не увидел. Его родители умерли за несколько лет до того, как повзрослевший мальчик, забывший свое имя, попал в полицейский участок в Волгограде.
