В России приняли закон об электронных повестках: теперь получившего уведомление от военкомата даже на «Госуслугах» могут просто не выпустить из страны. Но выехать можно и нелегально. «Холод» рассказывает историю 39-летнего инженера, который уволился с оборонного предприятия и бежал из России от преследования силовиков, нелегально перебравшись в Европу.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Не смог работать на армию
Я из Оренбурга и последние восемь лет работал инженером-конструктором в промышленной корпорации, которая производит военную технику. После начала войны я понял, что оставаться в этой отрасли больше не смогу: посоветовался с женой, подал заявление с просьбой уволить меня по ускоренной процедуре, подписал соглашение о неразглашении и ушел.
Через неделю товарищ с бывшей работы передавал мне мои фотографии с доски почета и сказал, что к рабочему месту подходили сотрудники Первого отдела. Они перебирали журналы участия в особо ответственных операциях, рылись в авторских надзорах, служебных записках и письмах, которые я писал, проверяли что-то в компьютере и всячески наводили суету.
Первый отдел — в советских и российских компаниях подразделение, которое следит за соблюдением режима секретности и сохранностью документов, содержащих тайну. С 2004 года для наименования таких отделов используется официальное название «режимно-секретный отдел» (РСО).
Еще до увольнения, в первые дни войны, я регулярно вел политические дебаты с начальником по сектору. Он, как и многие у нас на работе, любил восхититься очередным «высокоточным ударом», а я ему возражал. В ответ он предлагал мне «пойти воевать за бандеровцев». Также я разместил у себя на страничке во «ВКонтакте» антивоенную петицию от «Яблока» и даже сопроводил каким-то текстом от себя. Тогда это казалось совершенно безобидным.
Вскоре мне позвонил бывший начальник и неожиданно спросил, где я сейчас нахожусь. Мне это показалось странным, но я ответил. В тот же день к нам пришли с обыском сотрудники ФСБ.
С ФСБ я общался и ранее: на нашем предприятии был специальный сотрудник, который проводил беседы после заграничных командировок. В нашу последнюю встречу в 2021 году он упомянул, что ему известно о моем участии в митингах, и сказал: «Можете думать все что угодно, иметь свое мнение, это не запрещается до того момента, пока вы к чему-либо не призываете». А еще предлагал сотрудничать и делиться с ним информацией. Я отказался, но он еще дважды звонил мне (редакция не может подтвердить эту историю. — Прим. «Холода»).
В одно время со мной с нашего предприятия ушло еще несколько человек, но никто открыто не критиковал войну — видимо, поэтому на них не давили.
Паспорт аннулировали по запросу «компетентных органов»
После обыска я понял, что меня хотят обвинить в разглашении гостайны, и мы с женой стали думать об отъезде из России. На работе у меня был доступ к гостайне второй степени, но выезжать за границу мне не запрещали. Из документа, который я подписал перед уходом, следовало, что секретная информация, которой я располагал, не предусматривает таких ограничений, потому что у сведений истек срок давности. Однако через три дня после обыска мне позвонили из Первого отдела нашего предприятия и сказали, что мне надо явиться и сдать загранпаспорт.
Я пообещал прийти утром, а сам в тот же вечер сел с женой на такси до Москвы. Оттуда мы отправились в Минск. Сотрудники российской ФСБ проверили наши документы на границе с Беларусью, ввели наши данные в свою электронную базу и спокойно пропустили. Видимо, еще не знали, что на меня наложили ограничения.
Путь из Москвы до Минска на микроавтобусе занял сутки. На следующий день мы должны были улететь в Тбилиси, но рейс сначала долго задерживали, а потом и вовсе отменили из-за технических неисправностей. Всех высадили из самолета и отвезли в гостиницу. В тот же вечер мой товарищ по бывшей работе написал мне, что майор ФСБ и замначальника конструкторского бюро заперлись в кабинете и обсуждали мою ситуацию. Мой товарищ об этом узнал, потому что его в какой-то момент туда пригласили и стали расспрашивать обо мне.
Следующим вечером нас привезли в аэропорт на наш рейс. Но странности начались уже на паспортном контроле. Пока мы стояли в очереди, к нам подошел сотрудник белорусской погранслужбы, попросил показать наши паспорта и посадочные талоны. Он переспросил, разные ли у нас с женой фамилии, хотя из паспортов и так было ясно, что да, отдал нам документы и стал заглядывать в кабинки коллег со словами: «У них разные фамилии».
Когда подошла наша очередь, жену пропустили, а меня попросили отойти в сторонку. Вызвали охрану и старшего смены. Этот их начальник забрал мой загранпаспорт и сказал, что его аннулируют. Через час мне выдали протокол об изъятии паспорта. Там было написано, что он аннулируется «по запросу компетентных органов» — видимо, российских. Сначала пограничники отказывались пустить обратно мою жену, мол, она уже прошла паспортный контроль и не может вернуться, но после часа уговоров они ее все-таки выпустили ко мне, и мы вернулись в город.
Очень страшно, но других вариантов не было
Еще три дня мы находились в Минске, жили на разных съемных квартирах и думали, как дальше быть. Я общался с адвокатами и понимал, что меня с легкостью могут задержать по сфабрикованному делу о разглашении гостайны, как только я вернусь в Россию. Пробовать вылететь в Армению только с российским паспортом мне казалось слишком рискованным, потому что за несколько дней от российских органов могло поступить и более бескомпромиссное решение — о моем задержании. А вот вариант с нелегальным пересечением границы Евросоюза я решил рассмотреть поподробнее.
Мы решили, что переходить границу я буду один, поэтому жена отправилась обратно в Оренбург, а я остался в Минске еще на три недели: разведывал обстановку и готовился.
Все это время я находился в отчаянии: никаких гарантий, что у меня получится, не было, мне было очень страшно, но и других вариантов тоже не было. Меня выручила семья белорусов, с которыми я познакомился в Минске: они помогли мне оформить симку и купить дешевый телефон, купили мне с десяток шоколадных батончиков, подарили шерстяные носки, чтобы я не замерз в пути, а в назначенный день отвезли в приграничный район.
По дороге нас остановили пограничники, спросили документы. Мы притворились шлангами — сказали, что приехали смотреть дачу и не подумали взять с собой паспорта. Показали им заранее приготовленные фотографии объявлений о продаже домов в этом районе. Нам поверили и пропустили, попросили в следующий раз не забывать документы, когда направляемся в приграничную зону.
Машина высадила меня перед вторым постом пограничников. Ребята поехали дальше, а я побежал через лесопосадки по направлению к границе. Позже они мне рассказали, что так рано я вышел зря: там, где мы ожидали пост, никого не оказалось, а мне это стоило десяти часов пути по самому сложному участку маршрута.
Думал, пограничники. Не дышал
Я шел по лесу и всего боялся. В деревне недалеко от границы лаяли собаки, я же думал, что это идут за мной. Ориентировался по солнцу, но больше по памяти. Перед выходом я изучил карту и помнил, что мне нужно было дойти до края болота. Дальше начинался открытый участок, по которому было опасно идти днем.
Я дошел до кромки болота, спрятался под деревьями, лег и пролежал там до девяти вечера. В какой-то момент по краю леса проехал то ли бронетранспортер, то ли трактор — какая-то гусеничная техника. С нее кто-то спрыгнул, но, к моему счастью, в лес не пошел. А я забрался поглубже в деревья.
Когда стемнело, я начал осторожно пробираться к тропе через болото. Эта освещенная фонарями тропа — единственный способ его пересечь. У самого ее начала в ста метрах от места, где я прятался, тихо играло радио. Я понял, что там сидит пограничник, наблюдает за проходом. Я понадеялся, что его можно будет миновать, если подойти к тропе с другой стороны, но все равно уперся в него.
Пришлось обходить болото, сделав большой крюк по железной дороге, открытой и просматриваемой со всех сторон. Я дошел до нее и залег вблизи дожидаться глубокой ночи — в лесу чуть поодаль виднелся какой-то огонек. Когда стало совсем темно, я забрался на железнодорожные пути и очень осторожно, низко пригибаясь, пошел по ним. Судя по карте, этот участок был всего 600 метров, но оттого, что я шел очень медленно, путь занял целый час.
За железной дорогой была деревня. Прежде чем я в нее зашел, услышал, как нечто продирается через лес мне навстречу. Я испугался, что это пограничники, залег в канаву и не дышал, а это оказался лось. До этого по пути мне дважды попадались косули, которые носились и громко ревели: весна. Я подождал, пока лось уйдет, и пошел в деревню. Она освещалась фонарями, и идти, пригибаясь и перебегая от забора к забору, мне показалось глупым, поэтому я пошел бодрым шагом, не прячась. Понадеялся, что в четыре утра меня никто не заметит.
Мне повезло, никто мне не повстречался, я прошел деревню и свернул на очередную лесную дорогу. Тогда мне пришлось открыть навигацию на телефоне — до этого я не рисковал его включать. Приемник GPS-сигнала на телефоне работал слабо, но я смог убедиться, что иду правильно. Близ литовской границы — болота, и идти мне приходилось очень осторожно, потому что были там места, где можно утонуть.
Еще в Минске я специально запоминал, сколько сотен шагов надо пройти в определенную сторону, чтобы не угодить в болото. Эти знания мне очень пригодились: хотя несколько раз я терял путь и прыгал по кочкам, в итоге все же выбрел к литовскому пограничному столбику.
Чтобы добраться до него, оставалось преодолеть последнее препятствие — перебраться через ров с водой. Ров был неглубокий. Было очевидно, что мне нужно было снять обувь и джинсы и пересечь его. Это не было сложно, но я замер и несколько минут простоял в ступоре, думая, что я делаю и стоит ли раздеваться. Не знаю, что со мной в тот момент произошло, но мне удалось себя пересилить, и я оказался в Литве.
«Что вас побудило незаконно пересечь границу?»
К раннему утру я добрался до ближайшей к границе деревни. Многие еще спали, не хотелось никого будить, поэтому я постучался в окно дома, где горел свет. Мне открыл мужчина, который знал русский: он меня выслушал, по моей просьбе позвонил в погранслужбу и очень подробно объяснил им мою ситуацию. Уже через 15 минут к нам приехало трое пограничников. Меня обыскали, допросили и отвезли на погранзаставу, где я запросил убежище.
Я перешел границу 17 апреля, в день католической Пасхи, в этот и следующий день в Литве были праздники. Поэтому пограничники изъяли у меня вещи и копии документов, которые я взял с собой, поселили меня в комнату на погранзаставе с двумя матрасами, одеялом и отдельным туалетом и попросили подождать до конца праздников. Мне принесли большой пакет с гигиеническими принадлежностями, оливками, печеньем и прочим сухим питанием и сказали обращаться к ним за горячей водой. В эти два дня я много спал и восстанавливался. Все это время я просил сотрудников погранслужбы одолжить мне телефон, чтобы написать жене, но они отказывали.
Сообщить ей, что у меня все в порядке, я смог только 19 апреля, когда по моему делу на погранзаставу приехал сотрудник миграционного департамента. Он меня опросил поподробнее, записал мои показания и разрешил написать жене со своего телефона. На допросе меня не расспрашивали о моей работе, им было важно понять лишь, почему у меня изъяли загранпаспорт, что меня побудило незаконно пересечь границу Литвы, а еще почему я нуждаюсь в убежище.
После этого меня отвезли в отделение полиции, сняли отпечатки пальцев и попросили заполнить несколько форм с объяснением обстоятельств. Процесс был долгим: документы составляли по-литовски, переводили их на русский, потом я их подписывал. Все это заняло около пяти часов. Потом в присутствии переводчика и юриста мне объяснили, что открывают на меня уголовное дело о незаконном пересечении границы, которое потом практически сразу аннулируется решением суда после прошения об убежище.
К вечеру меня отвели в лагерь для беженцев в 50 километрах от Вильнюса, где я прожил следующие пять месяцев.
Пора уходить из лагеря
Сначала меня поместили на семидневный карантин — в отдельное большое помещение. Чтобы я не сошел с ума, меня выпускали на прогулки в маленький внутренний дворик. Затем перевели к остальным ребятам в один из вагончиков, в которых живут другие попавшие в лагерь.
Вагончики эти стояли рядами и образовывали целый маленький город: внутри две двухъярусные кровати, а туалет, душ, стиральные машины и кухня были оборудованы в соседних вагончиках. Но жить все равно было комфортно. Сперва нам приносили завтраки, обеды и ужины в контейнерах, потом, через несколько месяцев, построили общую столовую. На территории также было футбольное поле и спортивная площадка с баскетбольными кольцами, столом для мини-тенниса. В кирпичных домах неподалеку от вагончиков принимали социальные работники — медики и психологи. Там же была библиотека.
Сначала я делил вагончик с белорусом, потом с чеченцем. В основном мы жили вдвоем, если к нам и подселяли еще людей, то ненадолго. В нашем секторе было больше всего белорусов и ребят из Сирии, Ирака и Афганистана, с которыми я подружился. В соседних секторах содержались африканцы. У всех были похожие условия содержания, разве что в арабском корпусе жили теснее, потому что он рос быстрее остальных. Каждый раз, когда приходил соцработник и объявлял о новых заселениях, люди негодовали, что у них в вагончиках и так мало места, но многие потом убегали в сторону Германии, и места вновь освобождались.
Я не спрашивал у ребят, как они попали в Литву, так как предполагал, что это случилось при поддержке властей Беларуси, в тот момент, когда еще границы не сильно охранялись и сделать это было сравнительно легко. Сотрудники же лагеря, с которыми я поддерживаю связь, рассказывали мне, что этой зимой к ним попал египтянин, которому пришлось ампутировать ступню. По дороге в Литву он сильно отморозил ноги.
А еще было несколько закрытых секторов. Из них людей не выпускали даже погулять на общей территории лагеря. Не знаю, правда, почему — по дисциплинарным ли причинам или потому, что их случаи не удалось верифицировать. Когда мы с приятелем из Сенегала приносили им купленную в городе еду, они прерывали игру в волейбол и становились у ограждения. Это выглядело грустно.
Нам же можно было выходить и за пределы лагеря. Я, например, ездил в Вильнюс подрабатывать на стройках. Еще когда я работал на старой работе в России, я отучился в институте психотерапии на психолога-консультанта и зимой открыл практику. Летом в лагере я продолжил изучать материалы по психотерапии и консультировал клиентов онлайн. С августа я также вышел на неоплачиваемую работу психологом в фонд помощи бывшим белорусским политзаключенным и их родным. Уединиться в лагере, чтобы провести консультацию, трудно, но я уходил в беседку или садился в поле под деревом.
В сентябре я написал официальное прошение о предоставлении мне кабинета на территории лагеря, объяснил, что я работаю психологом и мне нужно пространство, чтобы консультировать клиентов. Мою просьбу вроде как начали рассматривать, но тогда же стало известно, что людей из нашего сектора собираются релоцировать в другой лагерь вблизи границы с Калининградской областью. До этого туда уже отвезли сирийцев. Они нам присылали видео об ужасных условиях: их поселили там в неотремонтированное здание бывшей тюрьмы.
Я решил, что мне пора уходить из лагеря, и попросил своего знакомого, у которого я подрабатывал подсобным рабочим, оформить на меня договор об аренде, чтобы показать его администрации лагеря в доказательство того, что я смогу жить самостоятельно. Администрация оперативно дала добро на мой отъезд, я собрал вещи и переехал. Первое время жилья у меня не было и приходилось ночевать у знакомого. Найти квартиру в Вильнюсе было трудно. Из-за приехавших белорусов и россиян цены на жилье выросли, и никто не горел желанием сдавать квартиру иностранцу без рабочего контракта и легального статуса.
Не вернешься — будет хуже
Статус политического беженца я получил недавно, 9 марта, еще через три недели — карточку — свидетельство о виде на жительство на пять лет. С ее помощью я получил банковскую карту и теперь могу официально устраиваться на работу и оформлять страховку. Как только я получил статус политического беженца, мне сразу позвонили из службы труда и социальной защиты, пригласили прийти и заполнить несколько заявлений, чтобы податься на финансовую помощь в рамках программы по интеграции беженцев. Объяснили, что в течение первого полугода будут перечислять мне ежемесячные выплаты, а потом выдадут единоразовую помощь в 500 евро. А еще помогли оформить страховку и объяснили, как искать работу и какие у меня есть права.
Сейчас я работаю где и как придется, развиваю практику и продолжаю помогать беженцам, бывшим политзаключенным и их родным. А еще пытаюсь перевезти к себе жену и двух котов — уговариваю ее податься на ВНЖ по воссоединению. Поддерживать отношения на расстоянии очень сложно — многие пары не выходят из такого опыта благополучно. Нам лишь остается надеяться, что удастся сохранить отношения после всего, что нам пришлось пережить. У нас общее прошлое и настоящее. С будущим сложнее. Но мы над этим работаем. Ведь самое главное — иметь рядом близких, жить в согласии со своими ценностями. Ради этого интересно стараться, работать и развиваться.
Фээсбэшников сейчас не видно и не слышно, лишь однажды маму и жену пригласили на прием в городскую администрацию, где стали уговаривать, чтобы я вернулся. Якобы мы на ровном месте решили поиграть в шпиономанию, а мне нужно было лишь с бумажкой ознакомиться. И если я вернусь сейчас, то все решат, а если нет — мне же будет хуже.
