31 января ОМОН задержал заместителя коммерческого директора Sports.ru Соню Шевелеву около СИЗО «Матросская тишина», куда она пришла вместе с друзьями на акцию в поддержку Навального. Люблинский районный суд назначил ей 8 суток ареста по статье о нарушении порядка проведения митингов. Его Шевелева отбывала в Центре временного содержания иностранных граждан (ЦВСИГ) в Сахарово вместе с сотнями других задержанных. Специально для «Холода» она рассказывает, как это было.
Меня задержали 31 января у «Матросской тишины» ровно в три часа дня. Я осознанно шла на митинг и этого не стесняюсь. Я считаю, что это мое конституционное право — выражать свое мнение и несогласие с существующим общественно-политическим строем мирно и спокойно.
В тот день мы с друзьями вышли поздно, дошли до «Матросской тишины» и влились в толпу митингующих. Когда мы оказались напротив СИЗО, хотели перейти дорогу — уже было ощущение давления со стороны «космонавтов», но мы не успели. Они взяли нас в кольцо и начали орать, чтобы мы расходились. Мы пытались разойтись, но нас забрали. Сначала забрали моего друга, потом меня, и за нами пошла наша третья подруга — она понимала, что ее в любом случае задержат, а так мы хотя бы будем вместе.
В автозаке мы провели 50 минут, после чего нас выгрузили во внутренний двор ОВД по району Марьино и очень медленно, ничего не объясняя, начали забирать паспорта для оформления. Нас продержали на улице примерно до семи вечера. Было холодно. Мы раза с третьего уговорили полицейских разрешить нам пойти в туалет. При этом полицейский, который охранял нас на улице, был довольно человечным, я теперь таких про себя называю «сочувствующими». Он разрешил нам заказать «Кухню на районе». Райдер, конечно, офигел, когда подъехал — мы кричали ему из-за забора: «Сюда, сюда». Мы заказали по два бутерброда, съели по одному, а еще три после отдали людям в актовом зале. Никакой воды или еды от полицейских и в помине не было.
Когда нас завели внутрь, знатно замерзших, у нас сразу же отняли телефоны и все личные вещи. Мы говорили, что имеем право на звонок. На это нам отвечали, что мы насмотрелись американских фильмов и никаких звонков нам не положено. Полицейские дали мне подписать бумагу о том, что мне разъяснены права, но, естественно, мне никто ничего не разъяснял. Когда я попросила их разъяснить, мне сказали: «Читай бумажку». Слава богу, я успела освежить свои знания по поводу 51-й статьи Конституции и максимально старалась пользоваться этим правом. Они не сильно давили — единственное, меня сфотографировали у стены.
Копии протоколов мне не отдали, хотя обещали это сделать сразу же. Есть два протокола — протокол доставления и протокол задержания. Протокол доставления важен тем, что в нем написано время, от которого в дальнейшем считаются сутки, во сколько ты должен выйти. В этом протоколе доставления было абсолютно неверное время — доставили в 15:50, а там было написано 19:10, при этом в моем судебном постановлении стояло время 20:10.
В актовом зале нас держали несколько часов. Время нам никто не говорил. Кого-то вызывали на допрос и возвращали, кого-то отпускали, потому что была московская прописка. Я отказалась называть свой московский адрес, возможно, поэтому меня и не отпустили. Часов в 10 вечера сотрудники полиции пришли и взяли всех девушек, мы спустились вниз, и нам сказали, что мы остаемся на ночь в ОВД.
В нашем ОВД сразу же объявили план «Крепость» — к нам не могли пройти ни правозащитники, ни друзья. Наши имена им не сообщали, не говорили, там мы находимся или нет. Они узнали, что мы там, от выходящих из ОВД людей с пропиской.
Нас распределили по камерам. В нашей камере было три девушки, в соседней — еще две. Парней было четверо. И только нам троим каким-то чудом достались маленькие матрасики, на которых мы расположились на нарах. Нас заперли в камере, дали сухпаек, который состоял из гречки с имитацией тушенки и галет, и налили чай в пластиковые стаканчики. От гречки с мясом мы отказались, потому что ни я, ни моя подруга не едим мясо. Съели по галете, выпили этот чай. У меня в этот день болел живот, я сказала, что он ночью может очень сильно разболеться, и спросила, есть ли у них аптечка, на что мне сказали, что в случае чего вызовут скорую. Благодаря тому, что я говорила, что живот может разболеться, нам налили кипяченой воды в бутылку из-под «Шишкиного леса», миллилитров 200. Парням в соседней камере не дали ни матрасов, ни воды, ничего.
По коридору постоянно ходили в туалет менты и росгвардейцы и как-будто специально открывали дверь побольше, чтобы мы слышали, как они испражняются
Естественно, ни о каком сне речи не шло, потому что там постоянно горел верхний свет и лампочка светила прямо в лицо. Мы пытались закрыться медицинскими масками, но это не сильно помогало. Помимо этого по коридору постоянно ходили в туалет менты и росгвардейцы и как будто специально открывали дверь побольше, чтобы мы слышали, как они испражняются. Там еще был мужчина, мне показалось, что с психическими проблемами. Они называли его Царь. Я боюсь, что они его били, потому что всю ночь он издавал какие-то ужасные звуки. В пять утра они нас разбудили и повели подписывать протокол задержания, спрашивали: «Ну вам хоть заплатили?». Я не ответила, потому что с полицейскими было абсолютно бесполезно разговаривать: они были уверены, что мы враги народа и американские шпионы. Протокол задержания тоже был составлен абсолютно бредово — в нем было написано, что мы мешали проезду транспорта, проходу людей, выкрикивали лозунги «Мы тут власть», «Путина в отставку», «Леша, выходи» и «Свободу власти», хотя никто ничего не кричал.
Потом нас отвели поспать — где-то полтора часа мы полежали на этих нарах, и в 9 утра нас повезли в Люблинский районный суд. Нам отдали вещи, и в этот момент мы смогли связаться с друзьями.
Больше всего меня во всем этом поразило, что система не то что чужих не щадит, она и к своим так себе относится. Люди, которые нас задержали, не спали всю ночь, стряпали эти протоколы, не ели особо — я видела, что они периодически носили пакеты из KFC, но это что, еда? Некоторых вызвали с выходного.
В суде мы провели целый день — с девяти утра до десяти вечера. Конечно, речи о том, что нас покормят и напоят, не шло. Спасибо волонтерам из «ОВД-Инфо» (объявлен «иностранным агентом». — Прим. «Холода») и нашим друзьям, которые приехали к суду и умудрились передать нам еду и воду. В суде уже был адвокат от «Апологии протеста», с которым мы смогли обсудить, что делать и что говорить в какой ситуации. Почти сразу было понятно, что нас посадят, но непонятно, на сколько. Всего в этот день приговоров со штрафами в нашем суде было два: один — мужчине-врачу, который работает с тяжелобольными людьми, второй — тяжелобольному человеку. При этом двум людям с эпилепсией, как потом выяснилось, которые сидели с нами в Сахарово, все равно дали по 8-10 суток.
Я получила восемь суток по части 6.1 статьи 20.2 КоАП («Участие в несанкционированных собрании, митинге, демонстрации, шествии или пикетировании, повлекших создание помех функционированию объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры») с формулировкой, что это восстановит социальную справедливость. В постановлении написано, что я признала свою вину, хотя я просто сказала, что шла на митинг, не отрицала этого. Не вызывали, конечно, никаких полицейских, которые меня задерживали. Суду я говорила, что готова заплатить максимальный штраф, но прошу меня отпустить, потому что — это правда — у меня дома собака одна.
После суда нас привезли обратно в ОВД, еще раз отняли вещи, в том числе шнурки и резинки для волос. Опять-таки не дали сделать никакой звонок, я успела написать только адвокату, с которым мы общались, и отправить ему постановление суда. Успела еще и выписать на руку, пока у меня была ручка, телефоны друзей. Нас посадили в автозак, в котором уже сидели люди из другого ОВД, у них при этом были с собой вещи и телефоны, и повезли в третье ОВД. Мы долго ждали, пока оттуда выведут людей. Меня с подругой пересадили в другой автозак, который был устроен иначе — там была клетка, и в этой клетке держали мужиков, там было уже негде сидеть, половина стояла, и нас посадили на скамейку перед этой клеткой. Мы еще довольно долго ждали, пока автозаки не заполнятся людьми.
На середине дороги мы узнали, что едем в Сахарово. Что это такое, нам особо не объясняли, а телефонов у нас уже не было, чтобы загуглить. Приехали мы туда около пяти утра 2 февраля. Среди полицейских, которые нас доставляли, был один сочувствующий. Когда мы приехали и поняли, что нам не видать личных вещей и мы не сможем сказать друзьям, что с нами все относительно в порядке и где мы, он дал нам позвонить другу.
Когда мы подъехали, в автозак зашла замечательная женщина и со словами «Мальчишки, девчонки, ну что, как вы тут, наверное, спать хотите?» предложила положить личные вещи в одну камеру, а нас отвести поспать и оформляться уже утром. Мы согласились — к этому моменту хотелось спать, было очень холодно из-за открытых дверей автозаков. Нам выдали наши вещи, но только для того, чтобы мы отнесли их в камеру в мусорных пакетах, которые потом порвались и люди не могли найти свои вещи, когда они выходили на свободу. После того как нас отвезли в другой корпус, к нам вышел начальник этого заведения Алексей Лагода, наорал на нас и сказал: «Подумайте о своих матерях, что вы вообще делаете, вам нужно учиться, пигалицы-школьницы». Посмотрел на нас с подругой и сказал: «Понятно, это — политические».
Нам выдали матрасы, одеяла и подушки — выглядели они так, будто хранятся там с 1937 года, хотя, как я прочитала позже, этот центр — достаточно новое место (центр был открыт в 2014 году в помещениях заброшенной воинской части. — Прим. «Холода»). Мы потащили их на четвертый этаж. Честно говоря, руки болели потом от этого упражнения. Наша камера была отвратительная, как-будто до этого в ней был потоп — с половины потолка штукатурка падала, на стене была плесень. На тот момент я старалась об этом не думать. В камере было ужасно жарко, топили на полную. Было закрыто окно, была закрыта кормушка — окошко в двери. Видимо, когда сотрудникам ЦВСИГ сказали, что нас сейчас привезут, они включили батареи. Камера была длиной в 12 моих шагов и где-то 10 в ширину, там стояли две двухъярусные шконки, окно было под потолком и без ручки (ручку нужно было брать отдельно), и приоткрывалось на полторы книги. Был не туалет, а параша, огороженная стеночкой, через которую все видно, и раковина. Из мебели стоял стол с двумя лавками под окном, два ведра, тазик и совок.
Первые три дня у нас не было туалетной бумаги, что доставляло нам некоторое неудобство. У меня были месячные, живот в ОВД болел поэтому. Попросить средства гигиены можно было, но их бы, вероятно, не принесли. Я пользуюсь менструальной чашей, поэтому мне не нужны были прокладки. Это такой отличный лайфхак и неплохая реклама для менструальных чаш. Очень удобная штука, когда тебя задерживают на непонятное количество времени.
Утром 2 февраля нам принесли завтрак, и это был первый раз, когда нам налили кипяток и дали воды. До этого нам давали воду 31 января в 10 вечера. Если бы не наши друзья и волонтеры, вряд ли бы я об этом могла рассказывать, а лежала бы где-нибудь, обезвоженная. Когда кипяток наливают в алюминиевую кружку, пить его сначала невозможно, потому что губы обжигает, а потом он быстро остывает. Система с чаем там тоже прикольная, потому что заварку насыпают в тарелку, ты его пытаешься размешать в этом кипятке, естественно, ничего не получается, и ты просто жрешь чаинки и запиваешь их водой.
Наступил мой момент отчаяния, я подумала: «Ну все, мне конец»
2 февраля наши друзья приехали в Сахарово, чтобы сделать передачу, но не успели — была адская очередь, а в 8 вечера закончили принимать передачи по расписанию. Я ношу линзы, я боялась их снять из-за того, что у меня довольно плохое зрение и без линз я совсем дезориентирована. Три дня я провела в одноразовых линзах и спала в них. На второй день я уже была в полуотчаянии — понимала, что еще одну ночь они не выдержат. 2 февраля в 10 часов вечера нашу сокамерницу отвели за передачкой, и так у нас появилась вода и туалетная бумага. 3 февраля мы смогли позвонить нашему другу, который сказал, что передача была, при этом нам сказали, что передачи не было, и вот тут наступил мой момент отчаяния, я подумала: «Ну все, мне конец».
Линзы у меня появились ночью с 3 на 4 февраля. В полпервого ночи нас разбудили и повели за передачкой — они их очень долго обрабатывают из-за большого количества людей. Обычно в Сахарово содержится 100 человек, соответственно, количество персонала было рассчитано на 100 человек, а нас туда привезли сначала 800 человек, а затем — почти тысячу. Поэтому персонал не мог справиться с таким потоком, у них не было никаких инструкций.
2 или 3 февраля приходили представители ОНК, и при них нам наобещали и мыло, и туалетную бумагу, и зубные щетки, и даже тапочки, и в душ сводить, и воду дать. Все пообещали, и мы этого не увидели до 4 февраля. 4 февраля еще раз пришла член ОНК Марина Литвинович, и при ней немного обиженный сотрудник ЦВСИГ сказал, что у нас все нормально, «и вот, пожалуйста, вам вода». Дали нам воду бутилированную, потом мы узнали, что ее закупили на деньги волонтеров. Дали зубные щетки, зубной порошок и туалетную бумагу. Если бы у нас не было передачи первой девочки, мы бы до этого времени сидели без туалетной бумаги. Все, что я смогла принести в камеру, — это гигиеническая помада. Были с собой еще медицинские маски, которые мы использовали как маски для сна.
Когда привезли главреда «Медиазоны» Сергея Смирнова (и издание, и персонально Смирнов объявлены СМИ — «иностранными агентами». — Прим. «Холода»), стало чуть-чуть полегче, потому что сразу разрешили звонить подольше — не 5 минут на камеру, а по 15 минут на человека, как и положено. Потом, как выяснилось, разрешили кнопочные телефоны передавать и сим-карты. У нас их не было, но мальчишки в соседней камере нашли сим-карту. Первый раз, когда мы звонили, боялись, что на ней не будет денег, что она не работает, но нам повезло.
Я застала полицейский шмон. Они пришли в понедельник со словами «Вечер в хату», не говорили, что ищут, не представились и не сказали, по какому поводу, но потом по разговорам мы подумали, что, возможно, они искали зарядку для телефона — телефон можно было передавать, а зарядку нельзя.
Я вышла из Сахарово утром 8 февраля. Меня встретили друзья. На выходе стояли волонтеры, таксисты. Люди снаружи смогли организоваться в десятки раз лучше, чем те, кто должен был это организовать внутри ЦВСИГ.
После того как я вернулась домой, у меня начались проблемы со сном — не могла спать и чувствовала себя очень уставшей, не было ни моральных, ни физических сил. Как-будто за это время я отвыкла нормально спать, поскольку там это было невозможно — нас будили в шесть утра, включали верхний свет и больше не выключали до отбоя. В шесть утра врубается яркая лампа над тобой, приходит дежурный сотрудник с криком «Мусор!» — таким образом они выкидывали мусор. Мы попытались сломать эту систему и отдавать им мусор вечером, но они отказались, потому что у них такая процедура. С 7 до 9 утра приносили завтрак, и пропустить его можно было, потому что еду нам передали, но кипяточку очень хотелось.
К концу срока у меня наступило принятие этой ситуации — я понимала, что все уже решили в тот момент, когда меня взяли омоновцы, и от моих действий или бездействия ничего не зависело. Пойду я с адвокатом в суд или без адвоката, скажу я, что шла на митинг или мимо, — ничего не поменяется, и меня все равно посадят.
Когда я вышла, на меня накатила злость на несправедливость и тупость системы, злость за то, что пережила я и мои друзья, и за все, что продолжают переживать люди, которые там до сих пор находятся. Власти совершили большую глупость — подкинули умным людям, у которых есть критическое мышление, еще больше аргументов в пользу того, что они правы, что эта система действительно не работает, что в ней все плохо.
Я выходила на протестные акции с 2012 года. Страха у меня не появилось, но теперь в течение 180 дней, если меня второй раз закроют по этой статье, мне могут пришить уголовку (ответственность по статье 212.1 УК наступает только за четвертое аналогичное правонарушение в течение полугода. — Прим. «Холода»). Поэтому я сразу для себя решила, что полгода я не буду выходить на несанкционированные митинги, но буду волонтерить в «ОВД-Инфо», помогать «Апологии протеста». Я подала апелляцию в Мосгорсуд, буду подавать жалобу в ЕСПЧ, чтобы добиться максимальной огласки, чтобы то, что произошло, не было очередным пшиком в воздух и система начала меняться.
