В 2025 году из школ выпустятся ученики, родившиеся во время второго срока президентства Владимира Путина — периода, для которого характерно огосударствление экономики и сворачивание реформ, давление на СМИ и свободу слова. Большую часть этого времени 17-летняя Дарья из Москвы (имя изменено по ее просьбе) знает из истории и рассказов родителей, а теперь регулярно слушает участников войны во время «Разговоров о важном». Она рассказала «Холоду», каково взрослеть в современной России и быть подростком-квиром оппозиционных взглядов.
До начала войны я была скорее аполитична. Опять же, я еще училась в средней школе и считала, что детей все это не касается: условно, пока я не плачу налоги, политика — это не мое дело. Мне кажется, что в развитых, мирных, адекватных, демократичных странах так и есть.
Я была в седьмом классе, когда были протесты из-за того, что посадили Алексея Навального. Я училась в московской школе, мы это обсуждали, у моих ровесников были разные мнения: кто-то собирался пойти на протесты, кто-то занимал провластную позицию. Я тогда думала: буду взрослой — буду о таком думать. Но, как бы, потом один дед решил, что мне нужно срочно повзрослеть.
То есть, когда началась полномасштабная война, мне пришлось во все это вникнуть, потому что такому важному событию нельзя не уделить внимание. Я уделила и сначала, конечно же, была в ужасе, в истерике. Февраль и март я вообще не помню, я была в каком-то перманентном ужасе, постоянный думскроллинг (пролистывание новостной ленты, где преобладают плохие вести. — Прим. «Холода»). Позже я стала вникать, потому что мне нужно было знать, кто прав, кто виноват. И я быстро поняла, что виновата Россия, которая напала на другую страну.
Я резко окунулась в коллективную вину, стыд за свою страну, беспокойство за ее и свое будущее — так ощущалось это вынужденное взросление. Стало необходимым многое знать, и в этом всем еще нужно было как-то барахтаться.
Два разных общества подростков
У нас дома никогда не смотрели новости по телевизору. Он у нас есть, но мы на нем смотрим только скачанное кино. Поэтому у меня не было доверия телевидению или государственным каналам, привычки их смотреть. У меня семья не какая-то супероппозиционная, но не было привычки у родителей славить царя. Профессия родителей с работой с информацией никак не связана: папа работает в автомобильной сфере, мама занимается дома детьми.
Я читала «Холод», «Медузу», смотрела «Дождь». Я не выбираю отдельных политиков, кого буду смотреть и слушать, из персоналий выбираю политолога Екатерину Шульман. Мне предпочтительнее читать СМИ, потому что в них все просто по делу, без личной окраски, а у политиков — поди разберись, кто с кем выясняет отношения сейчас и в чем предвзят.
Знакомых в Украине у меня тогда не было — только впоследствии появились — просто меня в целом это событие ужаснуло. И так совпало, что в ленте соцсетей у меня в начале войны оказалось много адекватных, оппозиционно настроенных людей. Сейчас у меня друзья-квиры, друзья-оппозиционеры, и получается пузырь, где я могу обсудить происходящее. И есть пространства, в которых я могу спокойно говорить о политике даже с малознакомыми людьми, например, фандомные сборища (сообщества поклонников какого-либо произведения или селебрити: фильма, книги, актера и так далее. — Прим. «Холода»).
Но, когда я выхожу из этого пузыря, оказывается, что почему-то мои сверстники не везде такие адекватные. Для меня это было удивительно: ну, ладно, есть какие-то тупые взрослые, но подростки почему?
Я вижу два абсолютно разных общества подростков, два разных вида зумеров. У людей из моего пузыря — а он довольно обширный, это не два человека — очень свежие взгляды, с которыми я согласна, адекватные, оппозиционные, толерантные. А в реальной жизни за пределами пузыря я вижу, как подростки порой поддерживают жестокие вещи, у них консервативные взгляды.
В школе я вижу у ровесников поддержку власти, Путина, увлечение войной. Парни из младших классов, например, играют не просто в войнушку, а в украинскую войну. У нас в классе парни как-то все повально за компанию побрились, потому что собрались на следующий год в армию. Показывают зетки — из пальцев складывают, обсуждают политику, происходящее на фронте.
Возможно, у кого-то это идет из семьи или от окружения. У меня брат как-то в тиктоке насмотрелся видео и стал доказывать, что в Украине «злые страшные хохлы, которых надо перебить», что эта война — «защита Донбасса». Мы его потом всей семьей переубеждали.
Но ладно парни: я их умственными возможностями в подростковом возрасте не особо восхищаюсь, однако я вижу много девушек, которые тоже все это активно поддерживают. Я познакомилась с девушкой, мы интересно общались, многое обсуждали, например, квир-литературу. А потом я узнала, что она радостно в своих соцсетях объявляла о том, что идет на концерт Шамана (один из главных пропагандистских артистов и исполнитель песни «Я русский». — Прим. «Холода»). А как вообще это сходится у нее в голове? Есть моменты, где можно еще как-то применить двоемыслие, быть согласным с одним и в то же время с прямо противоположным. Но, как зигуют некоторые квиры, я все еще не понимаю.
Многие, как мне кажется, не вне политики, а просто защищают свою психику: не смотрят регулярно новости и политиков, но все еще считают, что война — это плохо, что Путин — тиран. Но у них нет сил вникать и изучать все досконально. Я тоже не то чтобы досконально изучаю, но стараюсь быть в курсе основных событий. А для кого-то это слишком травмирующе, поэтому кто-то в это не лезет.
Блокировки, на мой взгляд, на подростков вообще никак не влияют. Скачать VPN — ни для кого не проблема. Более того, и провластные подростки тоже смотрят ютуб, скачивают себе моды на тикток, чтобы в нем сидеть, а разобраться в модах посложнее, чем скачать VPN (моды на тикток — модифицированная версия приложения, которая стала необходима российским пользователям после начала войны. Основное приложение перестало работать на территории России после принятия закона о военных «фейках». Пользователи с российскими ip-адресами не могли выкладывать ролики в соцсеть и просматривать контент из других стран. После того как тикток весной 2024 года вновь стал доступен в России, ситуация не изменилась: он по-прежнему показывает только ролики из России и в основном старые. — Прим. «Холода»).
Смертельные билеты
Война сильно повлияла на мои планы на будущее и мою жизнь. Мне кажется, даже чересчур, но я ничего не могу с этим поделать. Я принимаю все близко к сердцу. Я не смогу завести здесь семью в силу своей ориентации, боюсь заводить отношения, потому что это небезопасно, боюсь покупать квартиру — все нестабильно.
Поэтому хотелось бы, конечно, уехать. Я считаю, что здесь будет только хуже, и боюсь, что если я здесь поступлю в университет, то еще четыре года буду привязана к России. И я боюсь, что у нас нет этих четырех лет: за это время закроют границы, ужесточат законы, тут станет жить невозможно: как в [мультфильме] «Масяня», будут выдавать смертельные билеты на то, чтобы все пошли и убили себя.
При этом, при всем хейте в сторону Москвы, я люблю свой город, и, если я уеду, я буду очень сильно тосковать. Но сейчас у меня нет никаких светлых чувств к чему-либо в России, кроме этого места. Хотелось бы, конечно, поступить за рубеж, но я не уверена, что у меня хватит сил на это. Я сейчас в таком состоянии, что даже не могу выполнять какую-то базовую работу по дому, делать задания по учебе, не говоря уже о том, чтобы как-то усиленно готовиться к поступлению — тем более к поступлению за границу. Я и домашку не всегда могу сделать.
Возможно, это депрессия. У меня она не диагностирована. Я боюсь в России идти к психиатру, потому что боюсь, что мне это повредит, если буду сдавать на права, а я всю жизнь мечтала водить машину. И эта депрессия, конечно, вызвана и политическим положением, и этим бесконечным ужасом.
В восьмом классе было еще как-то более-менее, а с девятого начались депрессивные эпизоды. То есть мне вдруг в какой-то момент становилось все равно, я скатывалась по учебе, переставала посещать кружки, которые очень любила, даже мылась довольно редко. И потом в какой-то момент я будто бы приходила в себя и такая: «Блин, у меня везде двойки, куча прогулов, в комнате — срач, господи, что происходит!». И все это разгребала. И так полтора-два месяца активно, потом снова провал. А потом эти провалы просто перестали прекращаться.
Взрослые ждут, что мы будем продолжать работать в обычном режиме, учиться, готовиться к ЕГЭ. Взрослые ждут, что мы просто будем спокойно в этом мире существовать. И кому-то это действительно удается. Я иногда, честно говоря, завидую людям, кому удается просто делать вид, что все окей. У меня так не получается. Взрослые будто говорят: вы подростки, а мы сами разберемся, мы взрослые. Родители мои тоже так говорят: мол, ты занимайся своей жизнью, это твоя зона ответственности, учеба, твое будущее, хобби, а взрослые дела — это взрослые дела. Но по сути взрослые — не мои родители, конечно, — сами нас втягивают в политику, ведя «Разговоры о важном» в школах.
То есть, условному Навальному нельзя собирать митинги из подростков, а значит, учителям можно приводить в школу «героев войны», которые убивали людей, а теперь их пропускают в учебное заведение. Это адекватно вообще? Несколько раз к нам приходили отставные военные или те, кто в отпуске и собирается обратно на войну. Нас об этом не предупреждали — видимо, боялись, что все резко заболеют. А за прогулами «Разговоров о важном» следят больше, чем за прогулами нормальных уроков.
И вот ожидается обычный «разговор о важном», ты приходишь, думаешь: спокойно посижу в наушниках, позанимаюсь своими делами. А тебе внезапно говорят, что все будут в актовом зале слушать этого дядечку. И вокруг сидит куча учителей, которые следят за тем, чтобы никто не сидел в телефонах и чтобы все с воодушевленными лицами смотрели на этого дядьку. А он рассказывает, как воевал. Естественно, официальную повестку, что там ужас и кошмар, а мы такие освободители.
Хотя сами «Разговоры о важном» — это не только политика. Иногда может быть разговор, приуроченный к Дню отца или Дню учителя, к дню памяти какого-нибудь героя Великой Отечественной войны. Как концепт «разговор о важном» мог бы даже быть неплохой штукой. То есть общее просвещение по важным праздникам, вопросам, я бы послушала. Но большинство из этих как будто бы невинных тем сопровождались видео, в которых школьники берут интервью у депутатов, у Путина. Можно же было бы без них обойтись?
Честно говоря, я виню себя, что я не смотрела раньше видео Навального, не изучала его повестку. Это было большим упущением для меня, а сейчас уже как будто бы поздно. Но я всегда считала, что с ним абсолютно не по-человечески обошлись, что сидит он ни за что, что его отравили. Это была не симпатия в том смысле, что он — мой политик, я разделяю его программу. Это было скорее, что он — человек в объективно тяжелой ситуации, несправедливой, и поэтому я на его стороне. Возможно, если бы я подробнее о нем посмотрела и почитала, я бы в нем разочаровалась или, наоборот, больше бы убедилась, что это все-таки мой политик.
Я не знала, что по мне так сильно ударит его смерть. Мне было очень плохо, возможно, потому что он все-таки для меня был больше символом, чем человеком. Этот символ у нас отняли, и мне было из-за этого очень печально. Я была на его могиле, и тоже там испытывала довольно глубокие чувства. Для меня это стало решающим моментом, который дал понять, что в России все уже совсем плохо. Из последних новостей меня воодушевил обмен политзаключенных. Это действительно меня обрадовало, потому что такие хорошие новости сейчас редкость.
Запрещенный контент и осознание себя
Мне повезло: у меня не ватные родители. Я видела много жалоб подростков на родителей противоположных взглядов. А я могу с мамой поговорить о политике. Я обсуждала с родителями возможность моего отъезда, финансовые вопросы, куда я могу поступать, какие вузы рассматривать. Но мысли о будущем сейчас у меня вызывают панику, потому что я вообще смутно представляю, что мне делать в этой жизни.
Хотелось бы, как в американских сериалах, просто развлекаться, проживать этот период и не переживать из-за стольких вещей. А на деле ты переживаешь, нужно кучу всего решать и при этом изменить вокруг ничего не получается. Радует, что я состою в ру-фандомах и мы можем с участниками встретиться, что-то обсудить. Мне спокойнее, когда я ухожу в обсуждение нереальных персонажей, ситуаций. Также важная часть моей биографии — написание стихов о войне. Когда-нибудь, если уеду, можно будет выпустить сборник.
Мы, конечно, не жили в свободных 2010-х, когда вообще, говорят, все можно было. Я тогда пешком под стол ходила, но, говорят, и фестивали какие-то с ЛГБТ-фильмами были, и все что хочешь. В 2013 году запретили пропаганду ЛГБТ среди несовершеннолетних, но все еще можно было относительно свободно купить книги, посмотреть сериалы. И мое поколение это застало. У меня незаконная коллекция печатной квир-литературы, которую я доставала через «Авито», через друзей.
Все это еще можно найти, но только если прям сильно ищешь. Я не столько беспокоюсь за себя и за сверстников, потому что мы все это еще успели хотя бы что-то посмотреть и знаем, что нам искать. Я больше беспокоюсь за новое поколение квиров, которые, когда приняли закон, были маленькими, а сейчас пришло время себя осознавать.
Я себя в 13 лет осознала как квир, и вот кому-то сейчас тоже нужно искать какую-то информацию: кто я, что я, что со мной происходит, нормально ли это, здоров ли я? И они найдут, что нет, ненормально, нездоров, и никакой репрезентации в России уже не увидят. А где найти эту репрезентацию, они могут, в отличие от моего поколения, и не узнать. И вот это уже большая проблема.
«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше
Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.
О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.
Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!
