Мой двоюродный брат погиб на войне

Влада Мальцева (имя изменено по просьбе героини) — противница войны. В Украине у нее живут друзья и родственники, а сама она эмигрировала из России в Черногорию еще в 2013 году, в том числе из-за того, что ей не нравилась политика российского государства. При этом двоюродный брат Влады Виктор (имя изменено), с которым они росли вместе и были очень близки, в конце 2023 года подписал контракт и отправился на фронт. В ноябре 2024 года Виктор погиб — подорвался на мине. Теперь Влада испытывает противоречивые чувства. Она рассказала «Холоду» о том, что думает о выборе брата и почему считает вредным молчать о чувствах россиян, близкие которых пошли воевать и погибли.

С моим двоюродным братом Витей мы были ровесниками. У моей бабушки было много внуков, и четверо самых младших, в числе которых была и я, родились с разницей в несколько месяцев. Летом мы все собирались у бабушки на даче в Архангельской области. Нас была целая орава детворы, и мы занимались всем тем, чем положено заниматься детям летом на даче: рыбачили, ходили купаться на пляж, лазали по деревьям и стройкам.

Впоследствии жизнь раскидала нас по разным городам и странам. Я жила в Петербурге, а Витя остался у себя в деревне под Архангельском. В свои 19 лет он, будучи срочником, подписал контракт и отправился на контртеррористическую операцию в Чечню. Я тогда не очень понимала, что это значит — Витя на войне, — и много об этом не думала. Тем более что у меня было ощущение, что все самое худшее на этой войне уже произошло в 1990-х годах.

Но бабушка очень переживала за внука, не хотела его отпускать. Да и вообще все в семье относились к этой ситуации настороженно. Мой дядя был ветераном Афганской войны. После возвращения оттуда он долго лечил голову и тело, все родственники об этом знали, и поэтому последующие войны, в которых участвовали Советский Союз и Россия, встречали без энтузиазма. Героем Витю никто не считал.

Витя вернулся с войны в родную деревню в 2007 году — живым, но не сказать чтобы совсем невредимым. После возвращения он стал часто выпивать, при том что раньше не питал слабости к алкоголю. Он сразу женился, его жена скоро родила дочку, и они столь же скоро развелись. Все это время Витя не просыхал и постоянно искал себе приключений на задницу: влезал в драки и рисковал жизнью, чтобы спасти людей, — однажды даже достал соседей из пожарища. И даже работать устроился высотником-монтажником.

Я пересекалась с братом, когда приезжала к бабушке в деревню на каникулы. И у меня сложилось впечатление, что все эти истории с рискованной работой, спасением людей и драками не очень здоровые. Так не поступают люди, которые дорожат своей жизнью и находятся в здравом рассудке. 

Тогда заставить мужчину, живущего не в Москве, пойти к психиатру было невозможно. Считалось, что это не мужское дело — жаловаться и обращаться за помощью. Поэтому никаких подтверждений того, что Витя страдал от ПТСР, у нас не было. Но все в семье были уверены, что ведет он себя так неспроста: так на его психике и поведении отразился военный опыт.

В итоге Витина история с алкоголем затянулась на долгие 10 лет. Он не только выпивал, но и лез в петлю. Регулярно звонил по ночам своей родной сестре и, пьяный, рассказывал, что хочет покончить с собой. Несколько раз он проворачивал эти штуки и со мной. Писал мне «прощай» в директе в инстаграме, а я скорее спешила узнать у него, где он, и обзванивала родню в Архангельске, чтобы они скорее приехали к нему и его спасли. Сама я на тот момент уже жила в Черногории — эмигрировала в 2013 году, не в последнюю очередь из-за несогласия с политикой российского государства.

После таких выкрутасов я пыталась поговорить с Витей о произошедшем, но эти попытки оказывались тщетными. Он был очень закрытым человеком, неохотно открывал кому-либо душу. Наши разговоры, как правило, ограничивались обсуждением, как у кого дела и как себя чувствуют дети. Иногда мы еще обменивались мемами и шутками из интернета. Единственным человеком, с которым Витя разговаривал сколько-нибудь откровенно, была его сестра. Она рассказывала, что не раз пыталась уговорить его обратиться за помощью. Но он ее не слушал.

В 2019 или 2020 году Вите наконец удалось привести свою жизнь в порядок. Он по настоянию сестры закодировался и женился во второй раз. В 2021 году у него родился сын. И весь 2022 год он прятался от военкомата. Он поддерживал контакт со своими бывшими сослуживцами и знал, что за многими из них приходят как за имеющими боевой опыт «специалистами» и отправляют их в Украину. А в Украину Витя не хотел: у него был маленький сын. К тому же в Украине живут наши троюродные братья и сестры, с которыми мы все поддерживаем связь.

Однако в конце прошлого года мне позвонила мама и сообщила, что Витя подписал контракт. Ее эта новость очень расстроила, потому что у нее ярко выраженная антивоенная позиция. Когда я узнала об этом, сразу позвонила ему.

Я не могла поверить, что мой брат поедет убивать людей в Украину, где у нас живут родственники. Витя не смог мне ответить по существу, только мямлил что-то про сослуживцев: «Ты понимаешь, там ребята, там мои сослуживцы». В итоге мы с ним страшно разругались.

Мама тоже попыталась уговорить его не уезжать на войну, когда он был у нее в Петербурге проездом, как раз по дороге на фронт. Но все было без толку.  Что побудило Витю подписать контракт, так никто в нашей семье и не понял. Его жена не поддерживала войну и не хотела оставаться одна с годовалым сыном, но как совсем молоденькая девушка не смогла противостоять взрослому мужику.

Никакие патриотические мысли Витя никогда не высказывал, поэтому все решили, что он отправился туда за деньгами или и правда потому что захотел поддержать сослуживцев.

Война в Украине не была для меня чем-то далеким из новостей. Там жили не только мои родственники, но и друзья и приятели, с которыми я познакомилась, уже живя в Черногории. Я знала нескольких людей, которые погибли из-за войны, и относилась с глубоким отвращением и осуждением к тому, что Россия творит в Украине еще с 2014 года.

Поэтому с Витей я не разговаривала с тех самых пор, что поругалась с ним по телефону. Он писал мне: «Привет, сестренка», уже будучи в Украине, но я не отвечала. Я не знала, что я могу ему ответить, и не хотела с ним общаться.

Я не могла вместить в голову, что видео обстрела соседнего дома в Одессе, которое присылает мне троюродная сестра, и осознание того, что Витя воюет в Украине на стороне российской армии, — это все кусочки одного пазла. Что это та реальность, в которой я живу. 

От сестры и мамы, которые продолжили с ним общаться, я знала, что он какое-то время «работал» на Горловском направлении (Горловка — город в Донецкой области, который с 2014 года находится под контролем самопровозглашенной ДНР. — Прим. «Холода») сапером. Эта специальность закрепилась за ним еще со времен Чечни. Также я знала, что он недоволен положением вещей в армии. Во время звонков сестре он часто говорил, что у них в части «творится сущий бардак» и что молодежь там «гибнет пачками».

С самого начала я была уверена, что Витя не вернется с войны. Из деревни, где он жил и где я проводила детство, забрали несколько знакомых нам мужиков. Никто из них не вернулся живым. Поэтому затея Вити отправиться на войну казалась мне отложенным суицидом. И все равно, когда 19 ноября 2024 года мама написала мне, что Витя погиб, это оказалось для меня огромным потрясением.

Все, что мне удалось узнать о Витиной гибели, это то, что он подорвался на мине. Смерть наступила мгновенно. А его тело долго не удавалось забрать с поля боя, потому что над этим местом велся перекрестный огонь. От мамы и других родственников я также узнала, что за неделю до смерти Витя попрощался со многими из своих близких. Незадолго до этого на войне в Украине погиб последний его сослуживец, парень, с которым он воевал в Чечне в 2000-х годах. Все остальные погибли и того раньше. Должно быть, Витя предчувствовал, что и ему осталось недолго. Мне он не написал. Наверное, потому что все предыдущие его сообщения я оставила без ответа.

После смерти Вити меня захлестнула лавина очень сложных и смешанных чувств. Потерять близкого в таких обстоятельствах совсем не то же самое, что скорбеть по родственнику, который ушел вследствие долгой болезни. В той ситуации понятно, что чувствовать. А в моей ситуации понятно не было ничего.

C одной стороны, у меня были стандартные переживания — за Витину молодую жену, за его дочь-выпускницу и сына-трехлетку, которые остались без отца. Я скорбела по брату, с которым мы бесконечно тусовались, будучи детьми и подростками. Не могла поверить, что его больше нет.

С другой, я испытывала и совсем неожиданные и нестандартные чувства. Я сердилась на Витю, что он туда пошел, совершил ужасный поступок, поучаствовав в этой преступной войне. Злилась на него, что он обрек своих детей на сиротство, что наш последний разговор был именно таким: я кричала на него и спрашивала, понимает ли он, что собирается убивать людей, призывала подумать о наших родственниках в Украине, а он говорил, что никто не собирается никого убивать.

Еще до гибели Вити моя психика как-будто расщепила происходящее на две параллельные реальности, которые никак между собой не пересекались. В одной Витя был бедовым, но близким и любимым человеком; в другой — взрослым мужиком, который самовольно отправился на войну.

Я обсуждала с мужем, который тоже никогда с подобным не сталкивался, как вообще к этому относиться и как это проживать. И решила, что стоит написать об этом тред в твиттере. «Не могу же я быть единственной антивоенной гражданкой РФ, у которой на этой войне погиб близкий, военный с российской стороны?» — рассудила я и поделилась своей болью в соцсетях.

Свои соцсети я веду в стиле «что вижу, о том и пою», поэтому я не особо переживала о том, что моя публикация соберет негативную реакцию. Ожидаемо, в комментарии пришли сторонники NAFO (North Atlantic Fella Organization, интернет-сообщество, которое борется с российской пропагандой. — Прим. «Холода») и украинцы, которые выразили свое несогласие со мной. Слушать первых я вообще не считаю нужным, они всем желают смерти. Украинцев же я понимаю и ни в коем случае не жду от них сочувствия: люди третий год живут в кошмаре, о каком сочувствии может идти речь?

Но мне было очень ценно, что многие антивоенные россияне рассказали мне о том, как сами переживают потерю родственников, которые погибли на этой войне со стороны России. Очень многие писали, что не осмеливались поднимать эту тему открыто, потому что это не то, что принято обсуждать в «приличном обществе».

На эту тему как будто наложено табу — в том числе лидерами антивоенного и оппозиционного движения. У меня есть ощущение, что большинство из них — столичные ребята из Москвы и Петербурга и, в отличие от выходцев из регионов, у них нет родных и знакомых, которые оказались на этой войне. И поэтому они пренебрежительно и снисходительно отзываются об этих людях и их родственниках: зачем-то стебутся над женами мобилизованных и пишут, что на войну поехала только быдло-гопота за деньги. Отзываются о родных контрактников — обычных россиянах, которые переживают за своих сыновей, братьев и мужей, — как о каких-то нелюдях.

По обратной связи в твиттере я поняла, что нас, людей, объединенных этой болью, очень и очень много. И нас будет становиться только больше с каждым годом, что не прекращается эта ужасная война. Поэтому хорошо бы было не замалчивать эту проблему. Снятие стигмы не поможет людям сколько-нибудь действенно, не уменьшит нашу боль, но позволит хотя бы не чувствовать себя одинокими. Меня, например, очень поддержали разговоры с людьми, прошедшими через то же, что и я.

Благодаря им я поняла, что имею право чувствовать то, что чувствую. Мне было непонятно, имею ли я право скорбеть по одному из «наших мальчиков», при том что я настроена резко против этой войны. «Наши мальчики» совершают преступление. Они участвуют в преступной войне, они ни за что убивают невинных людей. Это не столько военное преступление в понимании международного права, сколько просто по-человечески очень плохой поступок. Но в разговорах с антивоенными россиянами, которые переживают ту же утрату, я уяснила простую истину:

С момента смерти Вити прошло слишком мало времени. Это все еще очень свежо, и мне предстоит довольно долгий путь осознания всего произошедшего. Я просто пытаюсь, как могу, поддерживать жену Вити, которая сейчас находится совсем в разбитом состоянии, и не терять контакт с семьей. Я разговариваю со многими родственниками и понимаю, что никто не винит в смерти Вити Украину. Кто-то напрямую обвиняет в произошедшем Путина и высшее руководство страны, кто-то просто замечает, насколько несправедлива эта война. И, конечно, мы все отдаем себе отчет в том, что Витя виноват и сам, раз туда пошел.

Выводов не будет — я не такая умная, чтобы давать советы людям, оказавшимся в такой же ситуации. Ведь и сама не знаю как пережить произошедшее и как усмирить внутренние противоречия. Наверное, просто хочу призвать не замалчивать и не скрывать такое и ни в коем случае не винить себя в произошедшем. Не стоит  переживать, что вы сделали недостаточно для того, чтобы отговорить близких отправляться на войну. 

Я к своим 36 годам знаю, что нет смысла копаться в таких вещах, жалеть о том, что ты с человеком недостаточно поговорил. Люди взрослые, сами решают, как им распорядиться своей жизнью, и мы не ответственны за их выбор. А также у нас нет машины времени, нет возможности вернуться обратно во времени и все переиграть. И такие размышления ведут только к большему самозакапыванию, которого хотелось бы избежать.