После начала «спецоперации» из российских учебников начали убирать упоминания Киева и Украины, а школы стали одной из главных целей новой патриотической пропаганды — в них проводятся уроки политинформации и меняется подход к преподаванию истории. О том, почему российскому государству так важно продвигать в школах свою версию истории и как ее можно было бы преподавать по-другому, «Холод» поговорил с историком Игорем Данилевским — одним из главных специалистов по Древней Руси, руководителем программы «Современная историческая наука в преподавании истории школе» в Высшей школе экономики и соавтором монографии «История Украины».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Как бы вы сформулировали: в чем цель школьного исторического образования?
— Я думаю, что история в любом нормальном обществе должна выполнять роль психотерапевта, работающего с человеком, который попытался неудачно совершить суицид. Функция психотерапевта в этом случае — объяснить человеку, что идея, которая была у него в голове, пришла в непримиримое противоречие с реальностью. Поскольку он не может устранить реальность, единственный выход, который он видит, это устранить себя. А психотерапевт должен объяснить, что есть другие ходы. Иными словами, историк должен ответить на следующие вопросы: Почему люди в тот или иной момент совершали определенный социальный выбор? Как это предопределило их дальнейшее существование? Были ли другие возможности?
Вот, скажем, когда я говорю о государственности — у нас были разные варианты развития. Это и республиканский строй, и конфедерация, и деспотическая монархия. Закрепилось третье. Почему? Были соответствующие природно-климатические условия. Было и внешнее влияние — вошли в состав Великой Монгольской империи и так далее. То есть, на мой взгляд, основная функция историка — показать, как совершается выбор в обществе.
Почему это важно?
— Понимаете, когда в России были первые демократические выборы (имеются в виду выборы в Госдуму в декабре 1993 года; до этого в РСФСР проходили демократические выборы президента — Прим. «Холода»), в Кремле был политический Новый год. Собрали представителей всех партий, которые тогда образовались. Все смотрели на огромное табло, где высвечиваются результаты выборов. И вдруг оказывается: Дальний Восток — [побеждает] ЛДПР, Западная Сибирь — ЛДПР, Восточная Сибирь — ЛДПР. Мне было интересно, что за этим стоит. Я одной из своих учениц задал тогда вопрос:
— За кого вы голосовали?
— За Жириновского.
— Почему?
— Для прикола.
— Понимаете, что вы наделали? Ведь когда мы идем на выборы, мы определяем свое будущее.
Еще один важный вопрос, который я тоже пытаюсь сформулировать и донести до студентов, до учителей, до школьников. Что такое государство? Государство — это не некий аппарат с органами. Это не киборг-убийца. Это группа лиц, которым общество доверило монопольное право издавать законы, по которым это общество будет жить, и монопольно использовать силу, если эти законы нарушаются. Основная функция этой группы лиц — защита своих граждан. Государство — это институционализированный рэкет. Но основная его функция — защита своих граждан. Если государство эту функцию не выполняет, ее берут на себя другие группировки — организованная преступность. Поэтому, когда мне говорят, что я должен любить государство, мне становится не по себе.
Что такое российская история в школьной программе сегодня?
— Это, в основном, история государственности. Не государства, а государственности. То есть самой системы формирования и функционирования власти. У нас это подается как история государства. И, соответственно, преемственность якобы должна прослеживаться от Киевской Руси до Московского царства, Российской империи и современной Российской Федерации.
Я же пытаюсь рассказать, что по сути у нас было три системы управления, каждая из которой могла стать доминирующей. В Киевской Руси было три субъекта, обладавших властью. Это было городское собрание, вече, это был князь как предводитель военной дружины и это было его ближайшее окружение, бояре. После того как Киевская Русь распалась, сформировались три модели управления. Первая была близка к республиканской, где основным было городское собрание, вече, оно приглашало и контролировало князей и их окружение. Так было в Новгороде, Пскове и какое-то время в Полоцке. Вторая система больше напоминала западноевропейских баронов, где боярство контролировало и вече, и князя. Это Северо-Западная и Западная Русь, Галицко-Волынское княжество. На Северо-Востоке возникает третья система — деспотическая монархия. В этой системе во главе стоит князь, который окружает себя холопами и никогда не собирает вече. Все эти системы были жизнеспособны и существовали на равных до нашествия Орды.
Все-таки: что не так с историей, как она сейчас преподается в школе?
— Если мы посмотрим с вами программу школьного курса истории, мы увидим, что детям пытаются запихнуть в головы все то, что наработала историческая наука за последние 250 лет. Этого не знает никто. А бедные дети должны это знать. Вы помните, например, кто такой Цинь Шихуанди? Если мы с вами подойдем к сотне человек на улице и спросим, кто это, нас пошлют к этому самому Шихуанди. Никто не помнит, что он строитель Великой китайской стены, например. Зачем этим загружают ребят? Понимаете, это ведь информация совершенно лишняя. Вместо этого стоило бы объяснять проблему выбора, о которой я уже говорил. Это и есть формирование гражданской позиции — для того, чтобы выбор можно было делать осознанно. Мы должны научить ребят работать с информацией.
Можно ли говорить о том, что российская история в школе — это пропаганда?
— Пропаганда — это манипуляция общественным сознанием при помощи образов и символов. То есть отбираются определенные образы, отбираются определенные события. Им придается какое-то особое звучание. У нас, если вы обратили внимание, история в основном военная. В гораздо меньшей степени это история человека, повседневности, культуры. На культуру никогда не хватает времени. Открываем учебник истории шестого класса. Там культурой называют «совокупность духовных и материальных ценностей». Думаю, как хорошо, сейчас я переверну страницу и мне расскажут, что такое материальные ценности, что такое духовные ценности. Переворачиваю, а там написано: «Храм Покрова на Нерли — жемчужина древнерусского зодчества».
Сейчас школьный курс — это набор устоявшихся на протяжении двух сотен лет событий. Скажем, никто не помнит о Бортеневской битве. Даже профессионалы. Однако Бортеневская битва в свое время сыграла колоссальную роль. Михаил Тверской разбил объединенное московско-татарское войско. Почему об этом никто не помнит? Потому что великорусская идентичность формируется из центра, из Москвы. А ведь с ней соперничали и Киев, и Тверь. За весь ХХ век не было ни одной монографии о Великом княжестве Тверском. Потом такая монография все-таки вышла — но в Германии (имеется в виду книга Эккехарда Клюга «Княжество Тверское (1247-1485 гг.)» — Прим. «Холода»). А ведь Великое княжество Тверское было одним из претендентов на образование единого государства. У нас базовая идея такая: все спали и видели, как бы объединиться. А ничего подобного. Как только возникла угроза объединения вокруг Твери, все сразу начали объединяться против нее. И центром стала Москва, потому что она была основной противницей Твери.
Как вы бы строили школьный курс истории, если бы вам предложили это делать?
— Совсем по-другому. Во-первых, в пятом-шестом классах ребятам по барабану всякие определения и термины. Это возрастные особенности. Я бы в эти два года давал им легенды и мифы народов мира. И не надо было бы никаких дополнительных курсов, вроде «Основ религиозных культур и светской этики». В истории это все заложено. Самое главное, это формировало бы определенный культурный фон, чтобы ребенок приходил в музей и не спрашивал — а что это за мужик такой голый стоит? А что это за тетка такая? Почему у нее в руках вот такая вот штука? Они бы приходили и уже представляли себе, что это за миф, что это за легенды.
А дальше — формирование общих представлений и образов в истории. Причем это должна быть интересная история, событийная история, и совсем не обязательно вся хронологическая последовательность. Это никому не нужно, этого никто не помнит. Просто должно быть интересно.
Плюс к этому — история Восточной Европы обязательно должна преподаваться в контексте истории всемирной. Я в двухтысячном году был на конференции в Пекине. Так вот, курс истории своей страны отдельно от всего мира изучается в двух странах — в России и Китае. Это формирует представление о своей стране как о чем-то исключительном, как будто мы сами по себе. Я знаю, что работа над синхронным курсом, где бы история России преподавалась одновременно с европейской и была бы в нее вписана, ведется уже десяток лет — и ничего не получается. Настолько у нас нет представления о себе как о части мировой и европейской истории.
В современной России рассматривают историю страны с точки зрения постколониальной теории? Может быть, делается акцент на различиях между империей и национальным государством?
— Нет. У нас все время нажимают на то, что с момента образования Древнерусского государства это было многонациональное государство. Сначала восточные славяне, а потом бах — и образуется государство, в котором есть и финно-угры, и тюрки.
Какие еще проблемы вам кажутся существенными в российской исторической науке сейчас?
— Авторитет науки сведен к нулю. Плюс к этому чудовищное количество фиктивных диссертаций, потому что диссертации теперь стали рассматривать как атрибут высшего света. Чиновники все стали кандидатами и докторами наук. Хотя им это абсолютно не нужно. «Диссернет» занимается этим регулярно. Два года я был членом Президиума Высшей аттестационной комиссии (занимается присуждением ученых степеней — Прим. «Холода»). Я видел, как это все проходит и после того, как решался вопрос о лишении докторской степени господина Мединского, я просто подал заявление об уходе — не хотел участвовать в этой профанации. Мединскому тогда удалось сохранить степень доктора исторических наук.
А что происходит с учебниками истории?
— Ох, бывает, что редакторы учебников, чьи имена стоят на обложке, даже не читают их текстов. Я знал академика, который был научным редактором одной линии. Он просто никогда эти учебники в глаза не видел, но дал согласие на то, чтобы использовали его имя.
Но помимо профанации издательского процесса, есть и еще одна тенденция — монополизация и огосударствление. В 2000-е годы было 19 линеек учебников истории. Какие-то из них были рекомендованы, какие-то допущены. Сейчас их пять. Все разнообразие поглотило издательство «Просвещение». Это сугубо финансовые дела. И когда зашел разговор о едином учебнике, это на самом деле был разговор о ликвидации конкурентов.
Вы участвовали в создании монографии «История Украины». Кажется, что сейчас это было бы невозможно. Расскажите, как возникла эта книга? Вы бы сейчас в ней что-то изменили?
— Тогда, [в середине 2000-х] работала Российско-украинская комиссия историков, в которую входили все четыре будущих соавтора. Одним из совместных проектов 2007-2008 годов была подготовка двух научно-популярных очерков: «Истории Украины», которую подготовили сотрудники Института истории Национальной академии наук Украины и которая была издана в Москве, и «Истории России», которую написал коллектив российских историков и которая была издана в Киеве. Познакомившись с, так сказать, общим взглядом наших украинских коллег, мы с Татьяной Таировой-Яковлевой (именно она была инициатором) решили предложить свою точку зрения на историю Украины. Просто нам самим было интересно. Это был сугубо частный проект, который никем не финансировался. Поэтому и издателя удалось найти не сразу.
Реакция на эту книгу была довольно резкой — и с украинской, и с российской стороны. И те, и другие были недовольны — каждый своим. В то же время наши украинские коллеги, с которыми мы сотрудничали и продолжаем сотрудничать, приняли его довольно благосклонно. Те замечания, которые мы сочли резонными, были учтены при переиздании нашей «Истории Украины». Это наш личный и, естественно, субъективный взгляд. Но он опирается на источники и не зависит от политической конъюнктуры. Поэтому никакие «внешние» изменения в отношениях между нашими государствами на него повлиять не могут. Другое дело, если нам укажут на какие-то фактические ошибки, или найдутся какие-то новые источники, тогда мы исправим и дополним свои тексты.
И сейчас мы продолжаем нашу работу и стараемся сохранить все деловые и дружеские контакты с нашими украинскими коллегами. Это, на мой взгляд, чрезвычайно важно — и для России, и для Украины.
Как вам кажется, как преподаватель истории в современной российской школе может противостоять пропаганде, о которой мы с вами говорили вначале?
— Ой, не знаю. Увольняться. С другой стороны, один мой выпускник, школьный учитель истории, мне рассказал, как поступил он. Его вызвали к директору и сказали, что надо провести «урок патриотизма». Он ответил «Я этого проводить не буду». И сказал таким тоном, что к нему больше не обращались. Понимаете, очень часто люди все-таки занимают такую соглашательскую позицию, потому что они думают, что это как-то на них пагубно скажется. Да, может, и скажется, а может и нет.
