Меня приняли за российскую шпионку в Албании

В августе 2022 года в Албании задержали двух россиян и одного украинца, которые пробрались на территорию полузаброшенного военного завода. Среди них оказалась блогер и фотограф Светлана Тимофеева, известная в соцсетях как Лана Сатор, которая больше 15 лет снимает опустевшие постройки. Албанские власти заподозрили туристов в шпионаже и отправили их в тюрьму. Через девять месяцев Лану Сатор и украинского туриста отпустили под подписку о невыезде. Она рассказала «Холоду» о том, как сидела в албанской тюрьме, об отсутствии помощи со стороны России и о жизни в стране, из которой она не может выехать.

Я родилась и выросла в подмосковном Подольске. С детства я любила прыгать по гаражам, забираться на замороженные стройки и гулять по заброшенным зданиям. Лет в 12 я поняла, что мне нравится эстетика промышленных пейзажей. Мы с приятелями ходили гулять в промзоны — особенно нам нравились руины цементного завода, где снимали клип Линды «Ворона». Потом мы с мамой ездили в санаторий в послевоенную Абхазию, и там я окончательно поняла, что вижу красивое в разрушенном.

Примерно в то же время у нас дома появился интернет, и я начала искать, какие заброшки есть в Москве и области. Старалась найти и посетить как можно больше объектов и побывала на заброшенных каменоломнях, заводах, в больницах и лабораториях. В интернете я узнала, что у меня много единомышленников с таким же хобби — я читала их блоги в «Живом журнале» и тематические форумы.

Я думала, что мне надоест это увлечение. Я окончила школу, потом университет, нашла работу — но хобби никуда не делось. Оно переросло в желание делать красивые фото и рассказывать интересные истории о заброшенных объектах. Я работала предметным фотографом для интернет-магазинов, потом менеджером сайтов и сммщиком. Долгое время работа и увлечение не пересекались: я просто рассказывала о походах на заброшки, об архитектуре и монументальном искусстве стран бывшего СССР.
Мой блог стал популярным, и я начала зарабатывать на нем: выпускала фотокниги, помогала киношникам с локациями для съемок. Экскурсии по заброшкам я начала водить уже после переезда из России в Грузию. За время своего увлечения урбантуризмом я посетила сотни городов в 33 странах.

Первый обыск случился еще в России

В России закручивать гайки против урбекс-сообщества (сокращение от urban exploration, в дословном переводе «городские исследования». — Прим. «Холода») начали не так давно. Долгое время наказанием за проникновение на охраняемый объект был штраф в 300–500 рублей. Потом его подняли до трех–пяти тысяч, но это тоже было терпимо. Но в 2012 году помимо административного появилось еще и уголовное наказание по статье 283.1 УК РФ (незаконное получение сведений, составляющих гостайну). Раньше ответственность за разглашение гостайны могли нести только те люди, которые добровольно подписались под допуском к гостайне, а теперь — кто угодно.

У меня не было проблем с законом и госбезопасностью — последний штраф я получила в 2013 году. Органы очень редко проявляли интерес к тому, что я делаю — просто пару раз допрашивали про фото с ракетного завода в Химках и заброшенного отдела ФМС. В первом случае я отделалась штрафом в 300 рублей, во втором — написала объяснительную.

Все изменилось летом 2021 года. Ко мне пришли с обыском, забрали загранпаспорт, изъяли технику и повезли допрашивать на Лубянку. Оказалось, против едва знакомых мне парней возбудили уголовное дело: они выложили в сеть фото одного секретного места. Один из них сказал, что несколько лет назад это место ему показала Лана Сатор. Я осталась в статусе свидетеля, но поняла, что меня «взяли на карандаш». 

Тогда я задумалась о переезде из России. Если госорганы так заинтересовались ржавой фигней, которую я видела в 2018 году, то неплохо было бы уехать в долгое путешествие, пожить в других странах. 

В декабре 2021 года мне без проблем выдали новый загранпаспорт. Но я решила повременить с отъездом. Мне показалось, что от меня отстали, да и моя жизнь в России была налаженной: я работала над продвижением внутреннего туризма, планировала сотрудничать с немецким туроператором и ждала гостей из Европы в тур по окрестностям Воркуты. Но военное вторжение в Украину разрушило мои планы.

Весной 2022 года мы расстались с мужем, потому что он поддержал войну. Я поняла, что в России меня уже ничего не держит, и переехала в Тбилиси.

От нас требовали признаться в работе на российскую разведку

Летом 2022 года мой коллега по хобби решил поездить по Балканам на велосипеде и позвал меня с собой. Он сказал, что нашел много интересных мест в Албании, и уговорил приехать еще одного своего приятеля — украинца, на тот момент жившего в Италии. 

До этого я уже дважды бывала в Албании. Там осталось множество бункеров с социалистических времен: сейчас из них делают кафе, магазины, музеи и склады. В стране размером с Владимирскую область есть около 176 тысяч бункеров, которые строили при режиме лидера коммунистической Албании Энвера Ходжи. Некоторые из них очень интересные, потому что до 1990-х годов там находились авиабазы и подземные заводы. 

Среди находок моего знакомого был заброшенный механический завод рядом с городом Грамши, на котором албанцы по лицензии делали копии автомата Калашникова. В 1990-х годах производство свернули, но завод закрылся только в 2012-м: один из цехов использовали для утилизации старого оружия. С тех пор территория заросла, здание разрушается, но в цехах остался какой-то металл, и албанцы охраняют его от разграбления.

Нигде не было никаких указателей или табличек о том, что это военная зона или что вход туда запрещен. На карте здание было обозначено как бывший механический завод. Мы просто попали туда через дыру в заборе и даже не знали, есть ли на заводе охрана. Позже оказалось, что в качестве сторожей там до сих пор работают люди, служащие по контракту. 

Мы бродили по цехам то вместе, то разрозненно, чтобы не попадать в кадры друг друга. В какой-то момент приятель открыл железные ворота, мы поняли, что шум может привлечь внимание, разошлись в разные стороны и договорились встретиться уже у машины. Но на месте одного из участников похода не оказалось: он написал, что вышел, а потом пропал. Мы заподозрили, что его поймала охрана, и решили дождаться его на безопасном расстоянии. Поехали искать кафе в городке, но по дороге нашу машину остановила полиция. Нас попросили подождать в отделении, сказали, что на военном объекте задержали русского, а рядом заметили нашу машину.

Потом приехали какие-то более серьезные полицейские. Нашу машину обыскали, у нас забрали документы, все вещи и цифровые устройства. По закону в Албании не могут задерживать без оснований более чем на 10–12 часов. Но по факту с момента нашего задержания до начала допроса прошли почти сутки.

Нас допрашивали отдельно друг от друга на английском языке. Полицейские спрашивали о целях и мотивах нашего приезда в Албанию и не поверили правдивому ответу, что мы хотели пофотографировать руины. От нас требовали признаться в работе на российскую разведку, грубили, оскорбляли, угрожали огромными тюремными сроками и подсовывали на подпись документы на албанском языке без переводчика и адвоката.

Потом в полицию приехал русский переводчик и сказал, что в бумагах было написано, будто бы я целенаправленно приехала в Албанию за военной тайной и полезла на завод, чтобы собрать какие-то шпионские сведения. Я исправила информацию в бумагах, их напечатали снова. Я попросила переводчика перевести документы, но оказалось, что там написано то же, что и в первый раз. В итоге мы исправляли текст три раза.

Переводчик рассказал, что нашего знакомого поймали охранники, а тот применил против них перцовый баллончик. Позднее выяснилось, что его агрессивно задерживали в деревне рядом с заводом, где у военных уже нет полномочий. Охранники выглядели не как военные, а как орущие сельские мужики, которые по непонятной причине запихивают его в машину. Поэтому наш приятель решился на самооборону.

Уже в отделе полиции его сильно избили и заставили то ли сочинить признания, то ли подтвердить придуманную силовиками легенду, подписав бумаги в обмен на свободу и прекращение насилия. Переводчика и адвоката с ним на тот момент не было.

Россия объявила меня в международный розыск

Против нас возбудили дело о сборе секретных и стратегических сведений группой лиц в интересах иностранного государства (статья 214 Уголовного кодекса Албании). Парню, который распылил перцовый баллончик, вменили еще и нападение на служебное лицо. Отдельный прикол был в том, что местная полиция очень быстро продает новости журналистам. Поэтому албанские СМИ раздули из перцовой атаки международный скандал в стиле «русский агент напал с химическим оружием на солдат страны НАТО».

Первый суд по избранию меры пресечения прошел через 72 часа после задержания — это время мы провели в одиночных камерах. У нашего украинского участника был частный адвокат, который безуспешно пытался развалить дело, опираясь на факт допроса без переводчика. Нам с русским приятелем назначили бесплатных адвокатов, которые разумно настаивали на том, что не нужно заключать нас под стражу, можно просто ограничиться подпиской о невыезде с отметками в полиции. Но прокурор постановил арестовать нас на три месяца. 

Потом было еще два продления — на три месяца каждое. Через девять месяцев продлить арест без весомых доводов нельзя, поэтому нас выпустил из тюрьмы. Меня и украинца отпустили под подписку о невыезде, а нашему русскому приятелю назначили домашний арест из-за истории с перцовым баллончиком.

Еще на допросе албанцы, видимо, решили, что если я старше всех (мне 35 лет), значит, я самая главная и опасная в компании. Следователи даже говорили, что я использовала парней ради своих шпионских целей под прикрытием легенды об известном блогере и фотографе (в инстаграме у Ланы более 230 тысяч подписчиков. — Прим. «Холода»). Моих приятелей спрашивали, состоит ли кто-то из них в интимных отношениях со мной.

На следующий день после нашего задержания албанская полиция поймала четверых туристов из Чехии, двое из которых пробрались в тоннели другого военного завода. Но спустя день их отпустили, обвинения сняли, а позже вернули всю технику. Естественно, у чехов были красивые паспорта Евросоюза, а у нас — некрасивые паспорта России и Украины. Да, нашему приятелю не следовало применять перцовый баллончик. Но и охранникам завода, наверное, не стоило догонять чувака в соседней деревне, бить его и засовывать в машину, ничего не объясняя.

Россия объявила меня в розыск через пять дней после того, как меня задержали в Албании. Предметом «преступления» стал заброшенный бункер в Московской области, который я снимала несколько лет назад. Сначала меня объявили в федеральный, а потом в международный розыск — и отправили запрос о моей экстрадиции. Позднее мы с адвокатом показали задокументированные примеры нарушений прав человека в России и смогли добиться того, чтобы Албания отклонила этот запрос.

Я оказалась в лютой изоляции

После того как суд вынес решение об аресте, ребят отправили в мужской СИЗО. Меня почему-то отвезли в центральную клинику в Тиране, столице Албании, хотя у меня не было проблем со здоровьем. Там мне назначили УЗИ, чтобы исключить беременность, и взяли общий анализ крови. 

Потом меня отправили в единственную в стране тюремную больницу без каких-то адекватных на то причин. Сотрудники просто сказали мне, что выполняют приказ сверху. Я оказалась в лютой изоляции: мою одиночную палату-камеру круглосуточно охраняли женщины-полицейские, но общаться мне было запрещено даже с ними.

Я была одна не только в палате на четыре койки, но и во всем больничном крыле. Душ находился в соседней комнате: чтобы сходить туда, нужно было попросить дежурную полицейскую. К нам приходил мужчина с журналом отчетности и проверял, как она открывает двери, запускает меня и выпускает, когда я просилась обратно. С собой я могла принести пластиковое ведро, чтобы постирать в нем одежду или набрать горячую воду.

Мне были разрешены прогулки в тюремном дворике: не больше двух часов до обеда и часа после. Для прогулки дежурная тоже должна была позвонить офицеру, и они вдвоем сопровождали меня. Иногда я останавливалась у окон другого крыла, чтобы послушать телевизор в чьей-то палате, но это было запрещено. У меня никакого телевизора не было, даже гнездо розетки было выдернуто из стены. Кормили нас обычной больничной едой: порции были нормальными и можно было просить добавки, но качество пищи было не очень хорошим. 

Все вопросы в больнице решались через тюремного директора, который дважды в неделю делал обход по камерам. Я сразу спросила у него про библиотеку. Он ответил, что у них нет книг на русском или английском, но принес англоязычное «Молчание ягнят» из личной библиотеки — я перечитала ее немыслимое количество раз.

Через 10 дней после задержания ко мне пришел адвокат. Он принес передачку, в которой были вещи первой необходимости, угощения и письмо от друзей. В письме говорилось, что они наняли частного адвоката и собирают деньги на помощь через мой блог. Адвокат довольно плохо говорил по-английски, но оставил визитку своего коллеги и пропал. Для меня все еще загадка, зачем в нашем деле назначили трех адвокатов и трех прокуроров.

Через неделю я решила позвонить адвокату, но выяснилось, что для использования тюремного телефона нужна телефонная карточка с деньгами на счету. А получить ее можно только через передачу, так что позвонить я не смогла.

Уже сильно позже я узнала, что мне не предоставили список моих прав и правил содержания, хотя такая бумажка должна висеть на двери камеры. На моей двери остались следы клея: подозреваю, что ее оторвали вместе с розеткой антенны телевидения, чтобы максимально меня изолировать.

Директор больницы принес мне переведенный на английский список правил. Первым же пунктом в нем говорилось, что учреждение обязано предоставить арестанту возможность звонить и видеться с адвокатом. Я попросила его выполнить правило — и телефонная карточка тут же нашлась. 

Я попросила адвоката сделать все возможное, чтобы меня перевели из больницы: мне было очень одиноко. Он прислал своего коллегу с пакетом еды, новыми книгами, телефонными карточками и запросом на изменение условий содержания, который я подписала.

«С ней нельзя разговаривать, она русская»

В ноябре 2022 года из больницы меня перевели в СИЗО, в «сектор повышенного внимания». Там я снова оказалась одна в камере — она напоминала тесный дачный домик или просторную собачью конуру. В ней была койка, стол, табуретка, железный шкаф для вещей и раковина без воды. На улице перед «домиком» находились туалет, труба с краном холодной воды, которую включали на четыре часа в день, и огороженная терраса под открытым небом четыре на четыре метра, похожая на собачий вольер.

В такой камере особо не разгуляешься, но можно было в любое время суток находиться на воздухе. Мимо моей калитки проходили другие арестантки, но разговаривать с ними мне было запрещено. Полицейские не могли или не хотели выговаривать мое имя и называли меня просто «руса» («русская»). Когда кто-то спрашивал, почему я в клетке и со мной нельзя говорить, надзиратели так и отвечали: «Она русская».

Я спросила у полиции про почту, и мне выдали конверт с марками для международного отправления. Почтальон забрала его, но через неделю вернула — оказалось, в списке разрешенных для отправки писем стран нет ни России, ни Украины. 

Впервые я смогла поговорить с родителями лишь через четыре месяца после ареста. Чтобы позвонить за границу, нужно написать начальству тюрьмы — оно должно потребовать у телефонного оператора разблокировать звонок в конкретную страну. Обработка каждого заявления занимает до двух недель.

К тому моменту я поняла, что в албанских тюрьмах все решается через письменные заявления. Только через них я смогла отстоять свои права, а потом сменить одиночку на общие условия. Так я получила разрешение самостоятельно ходить на кухню, в библиотеку и на спортивную площадку.

Выходить за пределы вольера я могла только в сопровождении старших офицеров. Другим арестанткам можно было иметь газовые горелки, готовить на них и даже варить кофе, но мне ее запретили, сославшись на правила безопасности. Полицейские откуда-то принесли мне турку, молотый кофе и пакет сахара. Я передавала турку другим арестанткам через калитку, и они помогали мне.

Еще я написала заявление о дискриминации и добилась того, чтобы полицейским и арестанткам дали распоряжение выучить мое имя и называть меня если не полным именем Светлана, то хотя бы Ланой. Также я попросила, чтобы меня прекратили называть по национальности.

У всех арестантов, кроме меня, в камерах были телевизоры: свои или местные. У меня не было ни телека, ни антенны. Я написала заявление, что тоже хочу телевизор, но мне ответили, что нельзя. Но на Новый год он нашелся — дирекция тюрьмы «подарила» мне его на целые сутки. Всю ночь я смотрела новости и кино — в Албании не делают дублированные переводы, и все фильмы идут с субтитрами на языке оригинала.

Зимой я написала заявление директору албанской тюремной системы. Его адрес я узнала от других арестанток, с которыми мне удалось пообщаться втайне от полицейских. В письме я объяснила, как мне грустно было в больнице и как печально тусоваться в одиночной конуре. Я написала, что хотела бы общаться с другими арестованными и учить албанский язык.

«Тюремная изоляция — это VIP-условия»

В феврале 2023 года мне снова продлили арест на три месяца. Зато директор местной ФСИН сам пришел в нашу тюрьму с делегацией инспекторов. Интеллигентный дяденька посетил мою камеру и сказал, что вообще-то я нахожусь в VIP-условиях. Но если уж мне так хочется, то через полчаса меня подселят к кому-нибудь и снимут ограничения, связанные с «повышенным вниманием». 

Позднее выяснилось, что до и после меня в моем вольере сидели женщины с ментальными проблемами и не очень адекватным поведением. Видимо, албанские тюремные полицейские решили, что это эквивалентно российскому паспорту.

На всю Албанию существует только одна женская тюрьма, состоящая из СИЗО и исправительной колонии. С лета 2024 года ее перенесли в новый комплекс, но я отбывала срок еще в старом здании в Тиране, построенном при коммунистах. Общий режим содержания оказался вольготным по сравнению с одиночкой. 

СИЗО находился на закрытой территории, но без железных дверей и решеток на окнах. Нам в любое время суток можно было выходить на воздух. Днем разрешалось бегать на спортплощадке, сидеть в тени кустов в саду или на скамейках под зонтиком. Жилые комнаты находились в длинных одноэтажных домах, похожих на бараки. Каждая комната была рассчитана на двух, четырех или шестерых человек. Мы спали на двухэтажных железных нарах, но нам выдавали нормальные подушки, матрасы и белье. Кормили нас разнообразнее, чем в больнице.

Душ разрешалось принимать три раза в неделю. За каждой камерой была закреплена одна кабинка, но водонагревателя еле хватало, чтобы шесть человек успели помыться и набрать воду для стирки. Каждой арестантке на весь срок выдается два пластиковых таза, полотенце, резиновые тапочки, пластиковые кружка, миска и ложка, а раз в месяц — несколько кусков мыла и стиральный порошок.

Остальное могло быть только свое — из передачек или магазина. Чтобы пользоваться магазином, каждому арестанту автоматически открывают банковский счет. На него родные или друзья могут делать переводы по реквизитам. Я смогла добиться счета только через письменное заявление.

В тюрьме на моей кровати спал кот

Отношение сотрудников тюремной системы в целом было нормальным: самую жесть я пережила на допросе. В больнице среди дежурных полицейских была одна женщина, которая мне помогала. В СИЗО никаких нарушений от сотрудников я не заметила. Конечно, были работники с мерзким характером, которые относились ко всем арестантам с одинаковым пренебрежением. Но худшее, что я видела от них, — это кислые лица и унылые интонации.

Отношения с другими арестантками у меня были нормальными, с некоторыми даже хорошими. Девушки в тюрьме часто поддерживали друг друга и помогали. Но все же это не институт благородных девиц, и от скуки все сплетничали и обсуждали друг друга. Возникали словесные перепалки, но до серьезных конфликтов и драк дело не доходило. Ко мне арестантки относились даже уважительно, потому что я иностранка.

Некоторые девушки постоянно жаловались на других, чтобы завоевать более лояльное отношение полицейских и хорошую характеристику для суда. Однажды я заметила, что девочки из моей и соседней камеры, с которыми мы общались каждый вечер, перестали со мной разговаривать. На третий день я спросила, что случилось. Оказалось, что кто-то пожаловался на то, что в соседней камере ругались матом по-албански, и они решили, что это я.

Я объяснила, что не знаю албанских матерных слов. Они почему-то даже не подумали об этом. В итоге все девушки извинились передо мной. Мы помирились, и они бонусом научили меня материться на албанском, а я их — на русском.

Еще были забавные истории про кошек. В больнице мне каждый день выдавали албанский влажный соленый сыр с душком, который невозможно было есть. Довольно быстро я рассмотрела через свое решетчатое окно бродячих кошек, приманила их на этот сыр и приучила подходить их каждый день в районе обеда. К моему окну подходило пять–шесть кошек. Полицейские пытались запретить мне кормить котов, на что я спросила: «А что вы мне за это сделаете? Посадите в тюрьму?» После этого они от меня отстали, но повернули к моему окну видеокамеру.

В СИЗО к нам тоже приходили бродячие кошки. Одного кота я приучила спать на моей кровати. Даже когда меня переселили в общую камеру, он продолжал приходить ко мне. Полицейские не были против и даже спрашивали, заберу ли я его, когда выйду на свободу. Но я не забрала: кот общественный, пусть радует других арестанток.

«Мы не можем помогать преступникам»

Я думала, что сотрудники посольства сразу приходят на выручку, если человека задерживают в другой стороне. В январе 2022 года моего бывшего мужа задержали в Египте и заподозрили в том, что он сфотографировал чью-то частную собственность, хотя он просто снимал людей в квартале мусорщиков в Каире. Тогда российский МИД в первые же сутки вмешался, и его быстро выпустили.

Но после задержания в Албании мы с россиянином из моей группы не получили никакой помощи от посольства. Никто из представителей РФ не пришел к нам ни в первые трое суток, ни на первый суд, ни на следующие заседания. Единственная реакция России на наше задержание — изобразить уголовное дело против меня и объявить в международный розыск. К нашему приятелю-украинцу сотрудники украинского посольства приходили и в тюрьму, и на суды.

Когда я связалась из СИЗО с родителями, они рассказали мне о повторном обыске в квартире, где я не жила с марта 2022 года. Силовики даже не показали ордер: просто запугали родителей и потребовали открыть дверь. Правда, протокол все же составили. Затем родителей без повесток вызвали давать показания на Лубянку и принудили сдать пробы ДНК. Я объяснила им, что Россия мне никак не помогает. Отец отправил электронное письмо в посольство, на что получил ответ: «Она отказалась от нашей поддержки».

Уже после освобождения я нашла через русские чаты в Тиране девушку, которая оказалась связана с организацией поддержки соотечественников. Я рассказала ей свою историю, и через нее сотрудник посольства РФ в Албании решил встретиться со мной и объясниться.

Человек не блистал логикой, а его объяснения напоминали отмазки. На вопрос «Зачем вы наврали моему отцу?» он ответил, что сотрудники посольства предлагали помощь, но от нее отказался мой адвокат. При этом он назвал имя адвоката другого подозреваемого по моему делу. На вопросы, почему работники посольства не помогли нам сразу после задержания, не были на суде и не навестили меня в больнице, он ответил: «Против вас в России возбуждено уголовное дело, мы не можем помогать преступникам».

Прокурору не понравились наши фотки в темноте

Третий суд по продлению ареста должен был пройти 20 мая 2023 года. Но албанцы, видимо, решили подержать нас в тюрьме еще немного и перенесли заседание на 25-е. Прокурор мог сменить нам меру пресечения или обосновать еще одно продление ареста. Он выбрал первое. 

Меня отпустили под подписку о невыезде, а моего российского приятеля Михаила отправили под домашний арест. Подписка о невыезде напоминает российскую условку: тебе запрещено покидать страну и раз в месяц нужно приезжать отмечаться в районный полицейский комиссариат. Ездить по Албании мне не запретили. Наоборот, адвокат сказал, что прокурор и судья смогут увидеть то, что я снимаю заброшки только ради творчества и для того, чтобы показать их эстетику. Главное — не ходить на объекты, которые охраняют военные.

Расследование по нашему делу завершилось в марте 2024 года. В апреле прокуратура отдала копию материалов дела, но не сформулировала конкретные обвинения против каждого из нас для суда. В результатах экспертизы наших фотографий прокурор придрался к трем вещам.

Ему не понравилось, что Михаил снял дамбу водохранилища Бовилла, хотя это туристическое место. Когда мы сфотографировали заброшенную королевскую виллу в Дурресе, в кадр попали антенны на крыше. При этом вход на виллу стоит два евро, туристы ходят и фоткаются везде, а антенна обклеена стикерами типа «я тут был». Некоторые из наших фотографий были сделаны в темноте, поэтому, по мнению прокурора, они не представляют ценности для туристов.

В материалах дела было более 1300 страниц, но нам выдали сокращенную версию на 30 листах — общую на всех. У нас должно было пройти предварительное слушание, на котором прокуроры озвучили бы конкретные обвинения против каждого и запросили меры наказания. Но оно до сих пор не состоялось.

Еще почему-то под сокращенной версией обвинения подписались сразу три прокурора. Адвокаты говорят, что обычно в деле задействован один прокурор, даже если у него 25 фигурантов. Никому непонятно, с чем связано их количество. 

Либо прокурор уверен в провале и хочет скинуть ответственность на двух других, либо уверен в успехе и хочет помочь своим бывшим практиканткам продвинуться на международном деле про шпионов. Местные журналисты считают второй вариант менее вероятным, потому что им хорошо известен этот прокурор, и он не привык делиться славой. Нашим адвокатам в прокуратуре и суде ничего не объяснили.

Албания — прикольная страна

Мне удалось вернуть себе водительские права, банковские карточки и наличные деньги. Сейчас я живу в Албании на накопления, которые стремительно заканчиваются. Иногда я прошу поддержки у подписчиков, хотя жутко стесняюсь это делать. Вообще они очень помогли мне, когда скинулись на адвоката.

В целом Албания — прикольная страна с большим туристическим потенциалом. За время отсидки я много думала над своей прошлой жизнью и о том, что делать с будущим. И я поняла, что хотела бы заниматься адаптацией заброшенных территорий под туристические нужды. Я хочу участвовать в создании музеев, туристических маршрутов или индустриальных парков и общественных зон на основе артефактов из прошлого. 

Адепты урбекс по всему миру исследуют заброшки, публикуют фото и видео, проводят выставки и кинопоказы. Я бы с удовольствием занималась подобными проектами. Власти городов и стран не присваивают культурной ценности многим классным заброшенным местам, не охраняют их, а потом становится поздно. Логичнее превращать их в живые памятники истории, особенно в эпоху цифрового контента. Люди ведь охотно ходят на экскурсии в военные музеи и бункеры. Заброшенные места ничем не хуже, и у каждого из них есть история, которую стоит рассказать.

В наследство от коммунистического режима Албании достались тысячи подземных тоннелей, которые постоянно адаптируют для туристов. Но у местных властей есть паранойя, что военные заброшки могут быть интересны шпионам. Думаю, им просто нужно время, чтобы осознать весь абсурд и избавиться от последствий пропаганды в стиле «кругом враги».

Стереотипы о том, что в Албании везде наркодилеры, похищают людей и продают их на органы, давно потеряли актуальность. На улицах здесь безопасно даже ночью. Но легально работать я здесь не могу. Летом 2024 года я пыталась через суд получить разрешение на доступ к документам, чтобы оформить ВНЖ или хотя бы разрешение на работу, но суд отклонил мой запрос. Поэтому я провожу прогулки по местным заброшкам для туристов за благодарность.

Хочу жить в безопасной стране

Сейчас есть три варианта развития событий. Самый лучший — полное снятие обвинений, возможно, даже с выплатой компенсации. Средний вариант — формальные обвинения, чтобы государству не пришлось извиняться перед нами. В таком случае наказание погасится с учетом уже отсиженного и нас выпустят из страны. Может, запретят въезд лет на пять.

Худший вариант — серьезные обвинения в шпионаже, за которые придется сидеть в тюрьме, невзирая на отсутствие состава преступления. Но в это я не верю: хотели бы посадить, не выпускали бы из СИЗО. Иногда кажется, что албанцы просто ждут, что мы сами убежим через границу. Но международный розыск в Европе нам не нужен.

Вне зависимости от результата нам должны вернуть документы. А дальнейший план действий зависит от приговора. Я хочу легализоваться в безопасной стране, где не будет риска экстрадиции в Россию. В худшем случае придется просить убежища в каком-то из европейских государств. Кстати, в Албании я уже запрашивала убежище, раз уж мы все равно здесь торчим. Но ни разу не получила никакого ответа, даже отписки.

Я достаточно законопослушный человек и против того, чтобы силовики считали урбантуризм преступлением. Есть страны, в которых работают четкие законы против нелегального прохода на закрытую территорию со штрафами или даже тюремными сроками. Я не против того, чтобы им следовать. Если объект закрыт, обнесен забором и рядом есть таблички о том, что проход запрещен, — не надо туда лезть.

А если закона нет, как в Албании, и заброшка открыта всем ветрам или на нее без проблем можно пройти, то какое же это преступление? Это просто интерес к историческим артефактам. Так же, как кто-то участвует в раскопках или рассматривает архитектуру.