Сальваторе 31 год, он родился в Норильске под другим именем, а это выбрал себе еще в 16 лет и позже сменил в документах. С 13 лет Сальваторе содержал семью. Его первый роман, первый аутинг, первые подставные свидания с риском для жизни — все это произошло в Норильске. В интервью Just Got Lucky и «Холоду» Сальваторе рассказал, как открытый гей может выжить в армии в Сибири, что бывает, если норильский шахтер занимается танцем живота и носит разноцветные дреды, а также как пересечь всю страну и встретить будущего мужа из своего же города детства, чтобы потом вместе отправиться пересекать океан.
Я родился и вырос в Норильске в шахтерской семье: и бабушка, и мать работали в шахтах и убили там свое здоровье. В основном мной занималась мать, а бабушка забирала на лето — на пенсии она переехала из Норильска в Иркутскую область, и я регулярно жил у нее в Лесогорске и у тети в поселке Чуна.
Отца я не застал — мне даже не рассказывали, как он умер. Знаю, что мать опознала его тело, но не забрала из морга, и его похоронили в безымянной могиле без надгробия. Он бил ее, когда она была мной беременна, спускал с лестницы, пытался спровоцировать выкидыш.
С моих 13 лет перед каждым моим днем рождения мать напивалась и начинала мне высказывать, что это я все испортил, а до беременности у них были прекрасные отношения. Говорила, что лучше бы меня на стену выплеснули.
Моя сестра родила в 18 и уехала из дома, оставив ребенка нам с матерью. Мать страдала шопоголизмом, брала много кредитов, так что в 13 лет я пошел работать в кафе и стал кормильцем для семьи. Мать брала кредиты быстрее, чем я успевал их закрывать, но хотя бы племяннику было что есть.
Я всю жизнь себя отстаивал словом
Я всегда понимал, что отличаюсь от сверстников. У нас в Норильске геев называют на тему шахты: «чернокопатели», «углепроходчики». В 14 лет у меня были недолгие отношения с девочкой, дочерью маминой подруги. Мы ходили друг к другу в гости, писали открыточки, дарили подарки. Сейчас я понимаю, что она просто была заботливой — мне не хватало этого в семье, и я принял это за романтику.
В школе я учил французский, и нам давали парные задания — разыгрывать сценки. Французский — такой язык, что на нем хоть матом ругайся — звучит как признание в любви. Моим напарником был одноклассник, я приходил к нему репетировать, и однажды мы так заигрались в даму и кавалера, что поцеловались.
В восьмом классе я увлекся аниме и стал регулярно ходить на сходки анимешников. Там много геев, и у меня завязались первые отношения с парнем. Одна девушка из той же тусовки стала писать мне, как классно мы смотримся вместе, навязывала свое общение. Я тогда не принимал себя как гея и думал, что я би, поэтому предложил полиаморные отношения. Парню это было неинтересно, но мы попробовали. Сначала ее очень возбуждало, когда мы при ней целовались, а потом она стала ревновать. Я этого не выдержал и предложил расстаться. Тут и произошел трагичный для меня поворот.
В Норильске не было интернета (широкополосный интернет появился в Норильске только в 2017 году. — Прим. «Холода»), но была локальная сеть «Лавленд». Эта девушка опубликовала там мои фотографии с парнем, адреса и контакты и написала, что я пидор и всех «обслужу». С парнем на этой почве мы тоже расстались.
Как раз тогда, в начале 2010-х годов, в Норильске в моду вошла охота на геев — этим занимались последователи Тесака. К моей школе стали приходить парни со всего района, они поджидали меня у выхода и открыто писали об этом в той же локальной сети. Я под любыми предлогами задерживался в школе допоздна, пока они не устанут — помогал учителям, что-то искал в библиотеке. Моего друга-гея на подставном свидании не только избили, ему засунули стеклянную бутылку и разбили внутри. Он выжил, но провел какое-то время в реанимации.
Я был осторожен и предпочитал знакомиться в сети с женатыми мужчинами постарше, потому что они тоже были заинтересованы в том, чтобы никто не узнал об их ориентации. Но один раз дал слабину.
Мне писал незнакомый парень, который был очень настойчив. Несколько дней я отмораживался и пытался свести общение на нет, но он продолжал писать, и я решил, что охотник уже давно бы раскрылся и перешел на оскорбления, как они всегда делают. Когда он предлагал встречу, я отказывался, но он как будто относился к этому с пониманием и заходил на новый круг.
И в итоге я расслабился, и мы договорились встретиться — для этого я предложил мой дом, но соседний подъезд. Слава богу, хоть не свой! В Норильске подъезды теплые, там можно стоять между этажами — все знали, в каких из них мало людей.
Мы болтали, и все пришло к петтингу. Тут меня не подвела моя внимательность. У нас в Норильске в основном все необразованные ханжи в плане растительности: пацаны не бреют ни подмышки, ни лобок, тем более сзади. Все натуралы ходят волосатые. Я спустил его джинсы до колен, а у него все побрито.
Он все время оглядывался, и я заподозрил что-то, говорю: «Все, я чувствую себя небезопасно, давай закончим». Он тут же изменился в лице, схватил меня и сказал: «Ты никуда не пойдешь, сейчас с тобой будет серьезный разговор». Я попытался вырваться, но в подъезд забежали человек 10 парней — обычные гопники. Главарь сказал мне, что у нас в городе «это» не принято, такие люди, как я, здесь жить не будут и вообще не должны существовать. Сейчас, говорит, будем тебя наказывать, чтобы неповадно было вам, пидорам, размножаться.
Я всю жизнь себя отстаивал словом, так что сказал: «Да, ребят, я никуда не денусь, мне хана, но только ответьте мне на пару вопросов: во-первых, почему у вашего такого конкретного чувака везде все выбрито и, во-вторых, раз вы все такие натуралы, почему у него встал на парня?» Эти доводы меня спасли. Главарь достал сигарету, присел на корточки и сказал: «Я две минуты курю, и после этого кого здесь лишнего увижу — отпизжу».
Так быстро я никогда не бегал. Я не решился идти сразу в свой подъезд, убежал далеко в другой открытый, долго там прятался, а потом стал большими кругами приближаться к дому, чтобы удостовериться, что меня никто не поджидает. После этого я не выходил из дома два дня, заблокировал все контакты в «Лавленде», удалил анкету, завел новую и знакомился только с людьми с верификацией или через друзей.
«Ты же гей, это у нас психиатрическое заболевание»
Я с детства был отличником, но в девятом классе у меня стали портиться оценки, потому что я перестал вывозить: много времени отнимали работа и забота о племяннике, к тому же я стал выпивать со взрослыми коллегами. После школы поступил в университет, но там тоже было сложно: мать заболела, копились долги, я стал брать больше смен на работе, перестал ходить на учебу, и меня отчислили.
В Новый год в ресторане я подрабатывал детским аниматором, и для меня в театральном ателье заказали крутой костюм Безумного шляпника, как у Джонни Деппа в фильме Бертона «Алиса в Стране чудес». Меня так это впечатлило, что следующим летом я поступил в драматический колледж на режиссерское отделение. Но колледж дает отсрочку только после девятого класса, а у меня все 11, так что мне пришла повестка.
Мир для меня рухнул: я не хотел служить, к тому же я все еще заботился о племяннике — сестру к тому моменту лишили родительских прав, а у матери были проблемы со здоровьем, и в любой момент ее могли забрать в больницу. По закону меня вообще не должны были забирать в армию, в худшем случае я имел право служить в своем городе. Я объяснил это все на медкомиссии и про ориентацию сказал, все это записали карандашом, и, когда я получил документы, ничего этого в них не было.
Меня отправили в артиллерийскую часть в Саратов. Со мной были парни из Норильска, которые были в курсе, что я гей. Они всем об этом рассказали, и вскоре о моей ориентации знали все 120 человек в батарее.
Во время каждого умывания парни, по торс раздетые, издевались: «Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь?» В паек входили сосательные конфеты, и они говорили: «Дайте ему больше, ему сосать нужнее», — и все в таком духе. Никто не хотел со мной служить, и меня решили отправить в другую часть, «перепродали» в химвойска (войска радиационной, химической и биологической защиты. — Прим. «Холода») в Екатеринбург.
Там замполит решил расспросить, что со мной не так, почему меня к ним отправили. Я рассказал все, как есть. Он подтвердил, что мне здесь не место, пообещал комиссовать, а пока занимается этим, отправил в психиатрическое отделение госпиталя: «Ты же гей, это у нас психиатрическое заболевание» (гомосексуальность и бисексуальность были исключены из списка психических расстройств международной классификации болезней в 1990 году. — Прим. «Холода»).
Я провел там три недели: первое время мне давали транквилизаторы, из-за которых я все время спал, но перестали делать это после того, как я упал в обморок. Когда я вернулся в часть, документы на демобилизацию уже были готовы. В итоге моя служба продлилась восемь месяцев. Вернувшись в Норильск я первым делом написал заявление на компенсацию рабочих дней, его у меня забрали, а личное дело — забыли, оно осталось у меня. Это позже уберегло меня от мобилизации.
«У вас сегодня пидор на смене — ничего отправлять не будем»
Я вернулся к работе в кафе, но мать начала давить, что у нас семейная династия шахтеров. Я поддался и пошел чернорабочим в шахту: там дают полный соцпакет, и работать нужно восемь часов вместо 12–14 в общепите, а зарплаты примерно одинаковые. Мы перевозили грузы со склада, что-то пилили и заготавливали, отправляли топливо, распределяли грузы по штреку.
Еще в ресторане я познакомился с танцовщицей и стал заниматься с ней восточными танцами. В шахте рядом с нашим участком работали крановщицы, весь коллектив — женщины, я с ними общался больше, чем со своими коллегами. Рассказал им про восточные танцы, а они передали это мужчинам. Мужчины стали излучать гомофобию, но тут никаких острых конфликтов не было: я доработал до отпуска и тихо уволился из этой шахты.
Через полгода устроился в шахту поменьше. Я в тот момент увлекся восточной философией, индуизмом, аюрведой, старался соответствовать циклам природы, рано ложиться и вставать. Шахта подходила идеально: я вставал в пять утра, работал с восьми до четырех. Также я никогда не бросал общепит: я очень люблю работать с едой, это меня успокаивает. Поэтому после шахты работал официантом в чайхане. В половину десятого уже был дома и ложился спать.
Во второй шахте ситуация повторилась: опять крановщицы, опять всплыли восточные танцы, мужики узнали. Сначала моя бригада стала проявлять гомофобию, отказывалась идти со мной в душевую и парилку. А я еще вошел в какую-то стадию юношеского максимализма и нарастил себе афрокосы кислотно-зеленого, синего, немного желтого цвета. Они были до пояса, весили семь кило. В шахте я работал в бандане, но в душевой это было не скрыть.
Моя бригада уже смирилась со мной в духе «ну ладно, ты клоун», но начались проблемы с другими участками, которые говорили: «У вас сегодня пидор на смене — ничего отправлять не будем, разбирайтесь сами». А рудник — это экосистема, всем со всеми нужно взаимодействовать. Нам не привезли топливо, мы его не отправили в шахту, из-за этого встали загрузочные машины.
Из-за этих эксцессов мой и соседние участки стали жестко проседать по планам, а зарплата зависит от выполнения планов и нормативов. Мне начали намекать, не пора ли мне задуматься о смене профессии, потому что я подрываю производительность. Я снова доработал до отпуска, получил хорошие отпускные и на них переехал в Санкт-Петербург. Мне тогда было 23 года.
Он казался полубогом, а тут я со своими комплексами
Это была моя первая самостоятельная поездка из Норильска. Питер — большой город, где можно найти адекватное окружение. Там есть гей-клубы, он более открытый, более свободный, больше перспектив, другой уровень общепита.
Вместе с коллегой из норильского ресторана я устроился в пивной бар-бутик. Сначала я не хотел туда идти, потому что в 11 классе так напился пивом, что попал в вытрезвитель и с тех пор не мог смотреть на этот напиток. Но первый же бокал на новом месте работы поменял мое мнение, и сейчас я дипломированный пивной сомелье и уже попробовал больше 1200 сортов пива.
В нашей ресторанной группе технологом работал Андрей. Он периодически приходил во все заведения, помогал с инвентаризацией, внедрял новые блюда. Это была любовь с первого взгляда — вся жизнь моя перевернулась, я мог смотреть только на него.
Я чувствовал, что он «один из наших», но доказательств не было. Только спустя два года я нашел его в «Хорнете» (дейтинг-приложение для мужчин, практикующих секс с мужчинами. — Прим. «Холода»). Я потерял голову, понимал, что если сейчас не напишу, то потом не поймаю его анкету, и он опять исчезнет. А о чем писать — не знал: он казался мне полубогом, а тут я со своими комплексами. Но у него в анкете я увидел хештеги «геймер» и «PS4», а как раз перед отъездом из Норильска я купил с рук PlayStation 4. Написал ему: «О, ты увлекаешься играми, я тоже! Давай как-нибудь поиграем?» Это было правильно, потому что он интроверт и в ответ на слишком откровенные подкаты блокировал людей.
Когда мы больше узнали друг о друге, то обнаружили невероятные совпадения. Каждое лето я гостил у тети в поселке Чуна, а Андрей все детство жил там. Потом, когда я приехал в Петербург, моя квартира находилась напротив дома, где он тогда жил. Я годами гулял вокруг его дома, не зная о его существовании.
Наши отношения развивались, мы съехались, но тут началась война.
«Вот этот меня обслуживать не будет»
24 февраля для меня было шоком, но не было неожиданностью. Я всегда был оппозиционно настроен, следил за войной в Украине с 2014 года, подписан на всех оппозиционеров. На митинги не ходил: я политический трус, а не великая Новодворская, которая была замужем за революцией. Но я делал свой маленький вклад: распространял информацию, альтернативную пропаганде.
В моем окружении оказались люди, поддерживающие войну, и с ними я порвал. Столкнулся я с подобным и на работе: в ресторан ходили богатые бизнесмены, которым «СВО» была выгодна. Эти же люди стали поддерживать государственную гомофобию. До этого они ничего подобного не говорили, а тут как по щелчку: государство сказало, что нас можно травить — и они подключились.
Мне прямо говорили, что таких, как я, быть не должно, Россия скоро от нас «очистится». Один клиент сказал: «Вот этот меня обслуживать не будет». Другой, напившись, полез в драку к бармену-украинцу, а когда я его оттеснил, отвел меня в сторону и заявил: «Ты знаешь, с какими кругами я общаюсь, — у нас по понятиям пидор не должен трогать нормального человека». Угрожал, что за мной приедут, увезут, закопают и близким не поздоровится. Этот человек был богат, и я испугался, что он это всерьез. Но он был сильно пьян и, кажется, просто забыл об этом эпизоде.
Потом ввели запрет «пропаганды», а через год назвали ЛГБТ «экстремистами», начали штрафовать людей за посты трехлетней, десятилетней давности. Я снимался в клипе одной питерской группы, где играл гея, пристающего к Илону Маску, и в титрах указано мое имя. На ютубе у него мало просмотров, но он завирусился во «ВКонтакте», и я при всем желании не смог бы его удалить отовсюду. Я боялся, что за мной могут прийти.
Из-за всех этих событий мы поняли, что из страны надо валить. Решили, что безопаснее будет уехать в марте 2023 года, перед президентскими выборами, когда все заняты агитацией.
«Это будет испытание, но я верю, что мы его пройдем»
Со страной для побега мы определились быстро: у Андрея есть друзья в Нью-Йорке, и мы решили просить убежища в США. Накопили деньги, на которые планировали нанять адвоката и снять квартиру.
В итоге эти деньги съела Мексика: там мы провели девять месяцев. Мы прилетели в Мехико, по совету адвоката там же вышли друг за друга замуж онлайн через штат Юта, чтобы у нас были супружеские права при переходе границы. Переехали в Тихуану и зарегистрировались в специальном приложении для беженцев. Ждать пришлось долго, деньги кончались. Какое-то время мы жили в ЛГБТ-шелтере. Там усугубились мои хронические проблемы со здоровьем, и сейчас мы ищем помощи везде, где только можно.
Несмотря на победу Трампа, я все еще верю в Америку: там по-прежнему можно свободно жить, строить бизнес и защищать свои права. А Нью-Йорк — это город эмигрантов, там можно запустить свой бизнес, и у нас есть несколько идей — все в сфере общепита. А еще я увидел RuPaul’s Drag Race (американское реалити шоу, в котором выбирают лучшую дрэг-квин. — Прим. «Холода») и теперь планирую заняться дрэгом.
Наш переход границы назначен на 26 ноября. Это будет испытание, но я верю, что мы успешно его пройдем.
Мы поговорили с Сальваторе, когда он только готовился пересекать мексиканскую границу. Последние три недели он находится в иммиграционной тюрьме в США, и связи с ним нет.
