Мое детство было адом

У Лизы Дубровской было тяжелое детство: ее наказывала мать, отчим целился в нее из пневматического пистолета, в школе буллили одноклассники. Лиза резала себе руки и страдала от депрессивных эпизодов. Когда ей было 16–17 лет, одна за другой умерли ее прабабушка, бабушка и мама, и Лизе пришлось отправиться в детдом, а затем психиатрическую больницу. Недавно Лиза ушла из детдома и поступила в университет и стала заниматься фотографией. Она рассказала «Холоду» о своем прошлом и о том, как учится «справляться со своей жизнью и с собой».

Я родилась и выросла в Москве, в районе Чертаново Южное. Атмосфера во дворе была гнетущей, да и дома у нас тоже не то чтобы царило благополучие. Я провела значительную часть своего детства в углу, куда родители ставили меня за любую провинность. До моих трех лет мы жили впятером в двухкомнатной квартире моей прабабушки: в одной комнате — мы с папой и мамой, во второй — прабабушка и бабушка по маминой линии. 

Они пытались заступаться за меня перед родителями, но это у них плохо получалось. Когда мне исполнилось три года, от нас ушел папа. Попрощался, пока я сидела в самодельном шалашике, пообещал вернуться, а потом встречался со мной только вне дома. Когда же я по просьбе мамы спросила его про алименты, он наорал на меня и на время пропал из моей жизни.

После ухода папы мама стала относиться ко мне еще жестче, чем прежде. Ей казалось, что я все делаю неправильно: не так играю, не так себя веду. За то, что я не убирала за собой должным образом игрушки, плохо ела или теряла вещи, мама могла оттаскать меня за волосы по всей квартире или вылить мне на голову тарелку супа. Но чаще всего она просто отправляла меня стоять в углу. 

Там я не стояла только летом. Тогда меня отправляли вместе с прабабушкой в деревню, где у нашей семьи был дом. Эти дни были самой счастливой порой. Я оставалась одна с прабабушкой и ни о чем не беспокоилась. Правда, периодически к нам из города приезжала мама, и обычная наша история с вечными наказаниями разыгрывалась вновь, только уже в деревенских декорациях. Мама гонялась за мной с пучком крапивы в руках с целью отшлепать меня им за очередное мое «проказничество». А я пряталась за прабабушку и не давалась ей.

В деревне мама, которой тогда было около 30 лет, познакомилась с моим будущим отчимом, дядей Сережей — 18-летним деревенским парнем, который, как я слышала, какое-то время провел в воспитательной колонии. Он был человеком не без странностей. Например, почему-то взялся учить меня обращаться к маме на «вы». Но он играл со мной, и поэтому новость о том, что дядя Сережа будет жить с нами и в городе, я восприняла с радостью. 

Однако совместная жизнь у нас не заладилась. Сережа был строг со мной, учил меня читать и писать, а игрушки вынес на помойку. Он периодически бухал и тогда вспоминал, что у него есть пневматический пистолет. Он целился им в меня, когда я стояла в углу и не могла пошевелиться. Я не понимала, что по сути этот пистолет — игрушка, и каждый раз сильно пугалась.

Я рассказывала о происходящем маме, но она мне не верила. Да и сама она была сторонницей наказаний и запретов. Например, она запрещала мне гулять и выходить на улицу одной. На учебу и обратно я ходила сама, но с ребятами после школы гулять мне не разрешали, из-за чего у меня совсем не было друзей. 

Мои бабушка и прабабушка просили маму отпускать меня гулять, но мама была непреклонна. Прабабушка, бабушка и крестная (подруга матери) были моими союзниками. Они утешали меня, когда мама и Сережа на меня кричали, били или наказывали. Втихаря давали мне деньги (на них я втайне от мамы покупала мороженое и игрушки в киоске по дороге в школу), подкармливали чем-то вкусным. 

Крестная не жила с нами и не знала всего, что происходит у нас дома. Но она всегда меня развлекала и хорошо ко мне относилась, возила меня на занятия конным спортом. Она была единственным человеком, которому удавалось уговорить маму отпустить меня из дома.

Общаться с бабушкой и прабабушкой у меня получалось редко, потому что мама запрещала мне заходить к ним в комнату. Бабушка много пила, и мама вроде как не хотела, чтобы я пересекалась с ней. Но я думаю, что на самом деле она просто хотела отдалить меня от тех немногих людей, которые оказывали мне поддержку. 

Я регулярно наблюдала за тем, как моя мать лупит бабушку за то, что та пришла домой пьяная. Иногда я даже пробовала заступаться за бабушку, но это плохо у меня получалось.

Еще до моего поступления в первый класс мама с Сережей стали заводить собак. Первыми нашими собаками стали сестренки-риджбеки Ариша и Бейли, а потом еще взяли пса из приюта. Через несколько лет у Бейли родились щенки, и одного оставили себе. За собаками мама с Сережей не ухаживали: те целыми днями сидели дома не выгуленные и ходили в туалет прямо в квартире. А убирать за ними стало моей обязанностью. 

С утра, пока все нормальные дети завтракали, я вычищала квартиру. То же самое происходило и вечером, когда мои сверстники играли во дворе или смотрели мультики по телевизору. Запах собачьих фекалий впитывался мне в одежду, и это становилось поводом для издевок в школе.

Однажды, когда я училась во втором классе, я решила, что с меня хватит. В тот вечер мама вернулась с родительского собрания, где ей выговорили за то, что я не выполняю домашнее задание, и стала ругать меня. Сережа положил меня к себе на колени животом вниз и принялся лупить. Мне стало так невыносимо от происходящего, что в какой-то момент я заорала, что не хочу жить.

Мысли о том, что лучше вообще не жить, уже приходили мне в голову. Но тогда я впервые произнесла это вслух. Сережа тут же прекратил меня бить и довольно сочувственно попытался выяснить, что это я такое говорю. Но ответить ему у меня не получилось. Маму разозлили мои слова, она отволокла меня за волосы на кухню, где избила до обморока.

Когда я еще училась в начальной школе, мама рассталась с Сережей и он съехал от нас. Этому предшествовали бурные ссоры. Сережа стал ревновать маму к ее новому знакомому, они много ссорились, и мама швыряла в него компьютерное кресло. А однажды, когда мама его выгнала, он залез к нам в окно по газовой трубе и разбил плазменный телевизор. 

Поэтому, когда он уехал насовсем, я выдохнула. Дома после школы меня больше не ждал бухой и агрессивный отчим. Я убирала за собаками и была предоставлена сама себе, пока с работы не возвращалась мама. Я сидела в интернете с компьютера и играла в типичные мальчиковые игры. Это позволяло мне сбегать из реальности. Прабабушка пыталась обо мне заботиться, но я посылала ее, копируя поведение матери. За что теперь мне очень стыдно.

Информатика была одним из немногих предметов в школе, который меня «зажигал». Мне нравилось программировать простенькие блоки и игры. В шестом классе я уговорила маму отпускать меня по несколько раз в неделю на дополнительные занятия по программированию. Там я усвоила азы программирования на языках Java и Python, меня часто хвалил учитель, а мое имя не съезжало ниже третьего места на общей доске успеваемости. И некоторые мои одноклассники, которые ходили на эти занятия со мной, не могли мне этого простить. 

Они окружали меня, даже не дожидаясь, пока мы останемся в классе одни, толкали и валили на пол, а однажды даже пытались спихнуть с лестницы. Учителя же делали вид, что не видят разницы между побоями и играми. Когда так получалось, что насилие происходило прямо перед ними и его невозможно было игнорировать, разгоняли нас в стороны, и призывали «играть аккуратнее».

Примерно тогда же я стала сильно царапать себе руки грифелем карандаша, пока сидела на уроках. Сейчас я знаю, что это был селфхарм, что я так наказывала себя за свои чувства и за все, что в моей жизни шло не так. Воспроизводила детскую установку, которую заложила мне мать: что я виновата абсолютно во всем, даже в том, что не могу контролировать. Но тогда я не понимала, зачем так делаю.

Чуть позже я стала резать лезвием предплечья и запястья. От этого на руках у меня оставались шрамы, которые невозможно было не заметить. Как-то мама задрала мне рукава и спросила, что это такое. Я честно сказала ей, что режу руки и делаю это из-за нее, потому что она меня не любит. А она мне сказала: «Это не из-за меня. Это потому что ты дура».

Несколько раз я набиралась смелости и рассказывала учителям и другим взрослым о том, что у меня происходит дома и в школе, и просила их помочь. Но они мне не верили и помогать мне не спешили. Люди из опеки приехали к нам с проверкой только однажды, после того как мама повздорила с кем-то на школьной комиссии. Комиссию эту созвали из-за того, что мама вплоть до моих 15 лет не делала мне паспорт. Люди из органов опеки увидели, что у нас большие собаки в доме, за которыми не убирают. Но это их не смутило — они только обратили внимание на то, что бабушка была нетрезвой.

Единственным человеком, который мне поверил, была моя крестная. Когда мне было 13 лет, она загорелась идеей восстановить мои отношения с отцом, у которого на тот момент уже была другая семья: жена, сын и дочка. Она отпросила меня у мамы и отвезла к брату на день рождения. Так я стала вновь общаться с папой. 

Однажды я рассказала ей, что мама постоянно меня лупит, не отпускает гулять, не дает общаться с родственниками и заставляет убирать за собаками, о которых совсем не заботится. Моя крестная офигела от моего признания и дала мне понять, что это вовсе не норма. Я сказала ей, что хотела бы жить с папой, и она взялась это устроить. Поговорила с отцом и его женой, и они решили, что папа попробует договориться с мамой о том, чтобы я жила с ним. В случае неудачи папа даже готов был обратиться в суд, чтобы я жила у него. 

Но этот план так и не осуществился. За полгода до моего 14-летия крестную на 2,5 года посадили в тюрьму за хранение наркотиков. Для меня эта новость стала настоящим потрясением — за последние годы я очень к ней привязалась. Мы продолжили обмениваться письмами, но это уже было не то. А папа без влияния крестной «слился» с темы моего переезда к нему. 

Крестная вернулась из тюрьмы совсем другим человеком. Она стала больше общаться с матерью и в наших конфликтах стала все чаще принимать ее сторону. Мои жалобы на маму она теперь встречала вопросом, не устала ли я выносить сор из избы.

Благо, на тот момент я уже около полутора лет встречалась с мальчиком из параллельного класса, и мне было на кого положиться. С Димой мы начали общаться, когда нам было по 14 лет. Мы пересекались на уроках физкультуры и стали дружить. 

Примерно в это же время моя мама начала сильно болеть. У нее подозревали рак поджелудочной железы, она часто ложилась больницу, а когда была дома, не вставала с кровати. 

Мамина болезнь развязала мне руки. Она поначалу пыталась контролировать меня и в лежачем состоянии, орала на меня, когда я отпрашивалась у нее погулять после школы. Но, понимая, что она больше не сможет меня избить или наказать, я стала уходить из дома, когда захочу. Я гуляла с Димой и много времени проводила у него в гостях, познакомилась с его мамой и отчимом. Помню, как-то раз, пока мама была в реанимации, я отправилась на концерт группы «Мельница». Это был мой первый в жизни концерт, меня переполняли эмоции. И в какой-то момент я поймала себя на мысли, что, если мама умрет, у меня наконец-таки начнется нормальная жизнь.

Мама была не единственной в нашей семье, у кого в ту пору были проблемы со здоровьем. Одна за другой умерли все наши собаки: кто просто из-за старости, кто из-за ненадлежащего ухода. Не дожив несколько дней до 90-летия, умерла и моя прабабушка. Ее смерть я переживала очень тяжело. Прабабушка была одним из немногих светлых и добрых людей в моей жизни, и мне было больно наблюдать за тем, как ею все пренебрегали. 

Даже когда ей было очень плохо и она умирала, я была единственным человеком, кто приносил ей воду или смачивал полотенце. Бабушка была пьяной и только и делала, что материлась на прабабушку, когда та ее о чем-то просила или просто стонала. Мать не вставала, и ей было наплевать на состояние ее бабушки.

Неудивительно, что вызывать скорую и полицейских, общаться с ритуальным агентом и планировать похороны прабабушки пришлось мне, 16-летнему подростку. Выбирать венок, смотреть за тем, как из квартиры выносят тело близкого человека было невыносимо, но я пыталась держаться и не плакать. 

Этот трюк мне пришлось исполнить еще не раз. Вслед за прабабушкой я похоронила и бабушку. Прабабушка умерла в январе 2021 года, а бабушка в марте — после очередного запоя. А через два месяца, 20 мая, мне исполнилось 17 лет. В этот день Дима решил меня порадовать и позвал попрыгать на батутах в торговом центре. Но развлечься нам так и не удалось: мне позвонила крестная, которая иногда заходила к нам посидеть с мамой, и сказала, что маме стало плохо. Она вызвала скорую и попросила поскорее вернуться домой. 

Мы с Димой зашли в квартиру за несколько минут до приезда скорой и по виду мамы сразу поняли, что все плохо. Сотрудники скорой не справлялись и вызвали кардио-бригаду. Те стащили маму на пол и принялись делать ей массаж сердца. Они «качали» маму больше получаса, но это не помогало, только тело ее при этом надувалось до неадекватных размеров. Причину смерти не удалось выяснить даже после вскрытия. 

С тех пор как заболела мама и умерли бабушка с прабабушкой, я и правда задумывалась о том, какой будет моя жизнь, когда мамы не станет. Думала, что в том, что она жива, а прабабушка нет, мало справедливости. Но я не желала ей смерти. Хотя и грусти и сожаления по поводу ее ухода я не испытывала. В глубине души мне хотелось бы поговорить с мамой откровенно, узнать, почему она так ко мне относилась, за что так ненавидела, но я понимала, что никакого объяснения у нас с ней так и не случится. 

Ее похороны прошли очень странно. Я смотрела на маму в гробу и ничего не чувствовала. Только думала о том, что моя жизнь наконец принадлежит только мне. Никто больше не будет отравлять ее и портить. После похорон я восемь месяцев пожила у Димы и его родителей. Его мама оформила на меня кратковременную опеку (предварительное попечительство. — Прим. «Холода»), так как жить с отцом и его семьей я не хотела. Я записалась на курсы фотографии, завела аккаунт в тиктоке и стала загружать туда видео того, как делаю себе маникюр и декорирую чехлы для телефонов.

Но жизнь моя все равно не была безоблачной. Что-то было не так с моим психическим состоянием. Мне сложно было справляться со своими эмоциями, я чувствовала себя подавленной, плохо спала и подозревала, что у меня может быть депрессия. Я ссорилась с Димой и его мамой, которая отказывалась отводить меня к врачу и говорила, что я излишне драматизирую. В итоге его мама отказалась продлевать опеку и на три месяца, что оставались до моего 18-летия, я отправилась жить в детдом. За моим отъездом последовал и разрыв отношений с Димой.

Я попала в детский дом «Каховские ромашки». Находящиеся там дети младше 15 лет практически не видели жизни за пределами этого учреждения: им запрещалось покидать его территорию, и они ходили в школу, прикрепленную к детдому, до которой добирались на автобусе. Но, поскольку я была постарше, мне было предоставлено больше свободы, и моя жизнь там мало отличалась от моей привычной жизни. 

У меня была отдельная комната, я общалась с подростками из своей группы — двумя девочками и тремя мальчиками — и продолжала ходить в свою школу. Раз в месяц получала 200–400 рублей на карманные расходы и могла уходить из детдома, когда того хотела. Нужно было только оставлять письменное заявление, куда я ухожу и зачем, и сообщать, когда вернусь. Из непривычного было только то, что за нами практически все время следили по двое воспитателей.

Принято считать, что детдом — ужасное место. И отчасти это так: там очень непростой контингент. У ребят из моей группы сплошь сложные судьбы, проблемы с родителями и веществами. 

Но мне в детдоме нравилось. Я была предоставлена сама себе, и моя жизнь не заканчивалась с поворотом ключа в двери. Я сравнивала обстановку там с тем, что происходило дома, когда меня били и заставляли выполнять домашние дела за всех, когда я теряла и хоронила близких. В детдоме мне нравилось больше: я записалась на курсы маникюра и ходила с ребятами из своей группы прыгать на батутах. Но вскоре я попала в больницу, и беспечности пришел конец.

В детдоме я сразу сказала о том, что у меня есть проблемы с психическим здоровьем и случаются периоды, когда мне нестерпимо плохо. Поначалу мне удавалось избегать таких периодов: первые недели жизни в детдоме я чувствовала себя счастливой оттого, что в моей жизни наконец появилась свобода. Но вскоре меня нагнала депрессия. 

Психиатр в детском доме назначила мне антидепрессанты, но они мне не подошли: у меня были судороги, я не могла спать. Мне три раза меняли лекарство, возили наблюдаться в отделение экстренной помощи в научно-практический центр психического здоровья детей и подростков имени Сухаревой, но мне ничего не помогало. Антидепрессанты только усиливали мое желание наносить повреждения себе. 

Однажды ночью у меня были сильные судороги, и мне захотелось вскрыть вену на руке. До конца дело я так и не довела — мне стало жалко воспитателя, который дежурил в ту ночь и которого могли обвинить в моей смерти. Я вышла из туалета с раскуроченной рукой. Воспитатель обработал мне раны, и на следующий день было решено, что мне следует какое-то время полежать в психиатрической больнице. Еще через пару дней меня положили все в тот же психиатрический центр имени Сухаревой. 

Сначала меня поместили в одиночное отделение, отобрали все личные вещи и переодели в огромную больничную сорочку. Несколько дней меня водили на анализы, а потом поместили в бокс, где помимо меня находилось еще трое подростков. Мне давали по три таблетки психотропных препаратов в день, из-за чего первые дни в больнице я очень много спала и все никак не могла проснуться. 

Психиатр, который меня наблюдал, ничего страшного в происходящем не видел и уверял, что мне дают минимальную дозу лекарства. 

Я постоянно плакала, мне было страшно и одиноко оттого, что я не могла ни с кем связаться. Но через несколько дней меня перевели в общее отделение, где людей было побольше, чем в боксах. И там мне полегчало: мне снизили дозу лекарств, и я больше не хотела постоянно спать. 

Два раза в день нам выдавали кнопочные телефоны: на час утром и на час вечером. Разрешали звонить только родителям или воспитателям из детского дома, но я звонила и Диме. Наши отношения с ним охладились после расставания. Но в тот момент он отложил все свои претензии ко мне и очень мне помог. Разговоры с ним были тем, что держало меня на плаву во время моего пребывания в психиатрической больнице. Один раз ему позволили меня навестить, и он украдкой передал мне телефон, на который я впоследствии сделала несколько кадров из больницы.

У меня не было желания общаться с кем-то из ребят, хотя я и ходила на кружки, которые начинались после завтрака. Моим любимым был урок шитья, где я мастерила плюшевых мышек. 

В больнице мне было плохо. Мне не нравилось, как ко мне относятся врачи, не нравилось, что за нами постоянно следят. Кабинки в туалете без дверей, и его закрывают на 15–20 минут после еды, чтобы мы не выплюнули лекарства и девочки с расстройствами пищевого поведения не выблевали еду, в душ пускают только парами, голову можно мыть только два раза в неделю. (Редакция не может непосредственно проверить эту информацию, но на Яндексах Картах есть критические отзывы с похожим содержанием, также похожие отзывы есть на сайте «продокторов», однако там же есть и много положительных комментариев про эту больницу. — Прим. «Холода».)

Сводило с ума и изнуряющее чувство неизвестности. Никому из ребят не было понятно, когда нас отпустят. Кого-то держали по три месяца, а кто-то специально наносил себе раны, чтобы как можно дольше не возвращаться домой. 

Меня вернули в детдом через месяц, диагностировав «рекуррентное расстройство настроения» с депрессивными эпизодами. Я взяла с собой всех плюшевых мышек, которых сделала на уроках шитья, и раздарила их своим близким.

Пока я была в больнице, у меня не было возможности готовиться к ЕГЭ, поэтому экзамены я сдала не очень хорошо: набрала только 154 балла. Но на тот момент я уже отучилась на курсах фотографии, поэтому не особо переживала. Мне нравилось делать маникюр, заниматься рукоделием, вести соцсети. Я была уверена, что в любом случае не пропаду. И решила попытать удачу и подала документы на государственно-муниципальное управление в Петербургский филиал РАНХиГС. 

В августе 2022 года я выписалась из детского дома и хотела сбежать в новый город, сменить обстановку. Меня приняли в университет, но до сентября оставалось еще время, а от одной только мысли о возвращении в прабабушкину квартиру мне становилось плохо. Она нуждалась в ремонте, и у меня с ней было связано слишком много нехороших воспоминаний. Тогда меня приютила у себя фотограф Татьяна Хессо, которая впоследствии стала моей наставницей и очень важным человеком в моей жизни.

Таня посмотрела мое видео в тиктоке с обзором детдома, заинтересовалась моей историей и пригласила к себе на съемку еще до того, как я попала в больницу. Мы стали общаться, она стала мне помогать. Она привела меня в психотерапию, а когда это не помогло, отвела к своему знакомому психиатру. После работы со специалистами мне стало легче понимать себя, свои эмоции и реакции. Какое-то время я проходила медикаментозную терапию, но сейчас живу без таблеток. У меня до сих пор случаются депрессивные периоды: например, переезд в Петербург в сентябре 2022 года дался мне невероятно тяжело.

В Петербурге у меня завязались новые отношения, которые многому меня научили, но оказались для меня очень болезненными. После разрыва я пыталась покончить с собой, но благо в последний момент обратилась в травмпункт со вскрытой веной на руке.

Сейчас в моей жизни все более или менее стабильно. Я живу и учусь в Петербурге. Учеба идет нормально, хотя меня не «зажигает». Мне очень нравится заниматься фотографией, записывать мысли в свой телеграм-канал. Там я делюсь историями о своем прошлом, рассказываю о своей жизни и переживаниях, и это очень мне помогает — действует как своеобразная терапия. Я больше не держу это все в себе, и мне от этого легче.

Многие люди приходят ко мне в блог за страшными историями о моем прошлом. Мои самые популярные видео в тиктоке и инстаграме — это обзор детского дома и выданных мне там вещей, которые я опубликовала в 2022 году. Но я больше не хочу цепляться за свое прошлое и все больше смотрю в будущее. 

Я накопила на хороший фотоаппарат: хочу снимать людей и запустить под это отдельную рубрику у себя в соцсетях. На будущее свое я смотрю не без страха — не знаю, чего от него ожидать. Планов как таковых у меня нет. После окончания учебы я точно вернусь в Москву.

Хочу, чтобы у меня как можно реже случались депрессивные периоды. В будущем я хочу семью: уже придумала, что дочку назову Миланой, а сына Артемом. Но семья и дети — это большая ответственность, к которой я хочу подойти подготовленной. Я точно знаю, что не повторю ошибок своей матери и своих детей буду любить. Но этого мало. Прежде чем планировать детей, я хочу усердно поработать над собой и решить свои психологические проблемы, а также найти себе надежного человека в пару, который смог бы помочь мне на этом непростом пути