Мой бывший покончил с собой

В 16 лет Анастасия Гофт поехала работать моделью в Китай. Там она познакомилась с популярным бразильским диджеем Лео, который был вдвое старше ее. Анастасия и Лео какое-то время встречались, но в 2019 году расстались. Анастасия тяжело переживала разрыв, а годом позже узнала, что Лео покончил с собой из-за затяжной депрессии. Это стало для нее ударом. Она винила себя в том, что не распознала у жизнерадостного Лео симптомы депрессивного расстройства. Только спустя год Анастасия смогла двигаться дальше: в этом ей помог политический активизм. Она рассказала «Холоду» о том, как пережила тот год и в чем черпает силы сейчас, несмотря на то, что боль никуда не уходит.

Я познакомилась с Лео 3 октября 2015 года в Шанхае на музыкальном фестивале «Шторм». Мне тогда было 16 лет, я подписала контракт с модельным агентством и приехала в Китай в длительную командировку. Важной частью нашей работы как моделей было посещение разных вечеринок: мы красиво одевались и тусили, нам за это платили. Так я и оказалась на фестивале. Лео был вдвое старше меня и выступал там бок о бок с именитыми музыкантами. Он к тому моменту уже 10 лет жил в Китае, был состоявшимся музыкантом и диджеем. Нас познакомил мой лучший друг, который близко общался с Лео: он тогда переезжал из Китая и хотел вверить меня Лео, чтобы я не скучала. 

Эта была моя первая в жизни серьезная поездка, и она оказалась для меня какой-то феерией, вихрем. Я знакомилась с огромным количеством новых и очень интересных людей, и о Лео только и подумала, что он забавный. Но через четыре дня мне исполнялось 17 лет, и я позвала его на празднование в клуб. Он пришел, и с тех пор мы практически не разлучались, как того и хотел мой друг. 

Поначалу я не понимала, что то, что происходит между нами, — нечто большее, чем просто дружба. Наше общение развивалось органически. Мы не ходили на свидания и не переживали конфетно-букетный период. Просто, когда не были в разъездах, постоянно проводили время вместе: пересекались на мероприятиях и рабочих съемках, вместе куда-то ходили. 

Лео вел себя так, как часто ведут себя люди, скрывающие депрессию: был душой компании, всегда веселился и улыбался, не любил касаться каких-то серьезных тем и выпивал 90% времени. Но мне было всего 17 лет, и я не могла соединить эти точки воедино. Мне просто казалось, что он гипержизнерадостный, суперталантливый человек, который располагает к себе людей, обожает то, что делает, и любит веселиться.

Сыграли свою роль и культурные стереотипы. Лео родом из Бразилии, и, поскольку я была знакома и с другими бразильцами, я сделала вывод, что они просто такой народ — драйвовые и жизнелюбивые люди, живущие на своем вайбе — просто ком энергии. 

Однако за то время, что мы были неразлучны, я узнала Лео и с другой, более трогательной стороны: например, что он суперсемьянин. Дома, в Бразилии, у него огромная семья — шесть одних только родных сестер, — и он ей очень дорожит. А в разных городах Китая его все знают не только как весельчака и общего любимца, но и как человека, который всегда выручит и придет на помощь. 

Лео всегда был в движении и неотделим от музыки. Ездил по всему свету, снимал музыкальные клипы и выступал на различных международных фестивалях. Когда у нас с ним заходил глубокий разговор, он отмахивался и говорил: «Не-не, давай лучше поговорим о музыке». И приглашал слетать с ним на очередное выступление крутой группы, у которой он выступал на разогреве.

Сейчас я знаю, что он ужасно боялся остаться наедине со своими мыслями, поэтому сбегал в творчество и алкоголь. В его песнях были строчки по типу: “Oh lord, would you ever set me free from the prison of the world that looks but cannot see?” (с англ.: Всевышний, освободишь ли ты меня когда-нибудь из тюрьмы мира, который смотрит, но не видит? — Прим. «Холода»). Он прямым текстом просил о помощи, а я этого не понимала. 

Мне казалось, что у человека все просто очень хорошо в жизни и он не хочет размышлять о смыслах. Тем более что наш график не очень располагал к такого рода разговорам: мы жили преимущественно ночной жизнью, я торчала на модельных кастингах с восьми утра до четырех вечера, потом приходила домой, отсыпалась, а потом тусовалась до утра. И я с пониманием относилась к тому, что не все хотели открывать мне душу в курилке в четыре утра, будучи уже пьяными.

Наши отношения сейчас назвали бы модным словом ситуэйшеншип (отношения без обязательств. — Прим. «Холода»). Это были какие-то недоотношения и передружба. Я училась в школе в России: выполняла задания удаленно и периодически ездила домой. И не было такого, чтобы я уезжала, а Лео меня ждал. Но, когда я возвращалась, он говорил всем до свидания, и мы снова ходили повсюду нашей дружной парой, и все вокруг понимали, что мы вместе.

В какой-то момент я осознала, что вся моя жизнь сфокусировалась на одном человеке и что это зашло слишком далеко. Лео был моей первой любовью, человеком, который заменил мне все: друзей, семью. В какой-то мере он стал моим наставником, наверное, оттого, что был взрослым, когда завязались наши отношения: мне было 17, ему 33. Я знала, что могу прийти к нему с любой проблемой. Он всегда выслушивал меня, давал дельные советы и никогда не просил ничего взамен.

Я прожила полгода в Китае и в конце 2015 года вернулась в Россию. Я закончила школу, сдала экзамены и поступила в Санкт-Петербургский институт кино и телевидения. К тому моменту иссяк мой контракт с модельным агентством, а до моего 18-летия еще оставалось несколько месяцев. Для того, чтобы вернуться в Китай, мне нужно было разрешение матери. Она жила в Москве, а я — с бабушкой в Петербурге. И ни бабушка, ни мама отпускать меня никуда не хотели: им не нравилось, как я изменилась за время отсутствия. Всю жизнь была прилежной домашней девочкой, а тут вернулась оторвой, которая считает себя независимой и самостоятельной в свои 17 лет. 

Со мной же творилась нездоровая история: я не могла жить без Лео, безумно тосковала по нему. В итоге я усадила перед собой бабушку и сказала ей, что готова на любых условиях поехать в Китай, лишь бы просто увидеть и обнять его. Бабушка поняла, насколько все серьезно, уговорила маму подписать мне разрешение на выезд, и полетела вместе со мной в Китай. Она месяц понаблюдала за происходящим и махнула на меня рукой. «Давай, оставайся, я не хочу здесь быть, ты вообще можешь в Россию больше не приезжать, живи своей жизнью, как хочешь», — сказала она и вернулась в Питер.

Я отчасти понимаю, почему бабушке не понравилось наблюдать за тем, как развивались наши с Лео отношения. Они оставались платоническими до моего совершеннолетия — мне это было важно. Но здоровыми они все равно не были. Лео постоянно ездил в командировки, я летала в Петербург по учебе. В наших отношениях не было абьюза, и Лео не качал меня на эмоциональных качелях, но мы хотели разного. Лео не умел выражать свои чувства словами, но всеми своими поступками показывал, что дорожил мной: ругался с мужиками, которые ко мне подкатывали, срывался среди ночи, чтобы забрать меня из клуба, и всегда окружал меня такой заботой и сопереживанием, которыми меня никто никогда не окружал. Но при этом всем не был готов к серьезным отношениям, он был полиамором и спал практически со всеми. А мне это было неблизко: я хотела серьезных моногамных отношений. 

Но, несмотря на это серьезное противоречие, я оставалась во всей этой истории. Была тем самым наивным котенком-чмоней, который ждет, надеется и верит непонятно во что, пока мужчина живет своей жизнью. Я несколько раз уходила от него и вступала в другие отношения, но каждый раз, когда я пересекалась с ним на каком-то из мероприятий, меня как током било. Я посылала новые отношения к черту и возвращалась к нему. 

Рядом с Лео у меня было такое ощущение, будто мне отрезали руку и положили ее на соседний операционный стол. Человек был мне жизненно необходим, был совсем рядом, но я не могла быть с ним.

В марте 2019 года я поняла, что мои чувства превращаются в какую-то одержимость, и решила со всем этим порвать. Я тогда была в России и решила, что больше не вернусь Китай. Этому решению способствовало и множество внешних обстоятельств: у меня начались проблемы со здоровьем, которые решить легче было в России, были долги по учебе, а денег не хватило бы даже на билет в одну сторону.

Это решение далось мне нелегко. Мне было плохо, и я очень много пила. Тогда же у меня случилась серьезная задержка, а чуть позже — кровотечение, не похожее на месячные. Я не исключаю, что я могла быть беременна и у меня мог случиться выкидыш, но заявить об этом с уверенностью я не могу. Осознание того, что я потеряла ребенка от любимого человека, с которым хотела создать семью, меня бы совсем уничтожило, поэтому я не стала обращаться к врачу. Вместо этого сделала вид, что ничего не было, и стала выпивать еще сильнее прежнего.

К 2020 году я пошла на поправку, перестала так много выпивать. У меня завязались отношения с братом моей лучшей подруги, я переехала из Петербурга в Москву. С Лео мы оставались на связи, слали приветы и просто держали друг друга в курсе того, что мы живы. Я знала, что он тоже состоит в отношениях с ноября 2019 года. Радовалась тому, что он счастлив, здоров — по его словам, начал меньше пить.

Летом у меня был отпуск и я отправилась в Петербург с подругой и парнем. Вечером 12 июля мы втроем стояли на балконе, встречали закат, пили пиво и радовались жизни. И тут мне пришло сообщение от нашей общей с Лео китайской подружки: «Лео умер, прыгнул с крыши вчера ночью». Я зашла в квартиру, села на пол у стены, стала раскачиваться и смотреть в одну точку. У меня не было ни слез, ни эмоций, я просто не понимала, что произошло. То, что мне сообщили, никак не помещалось в голове. 

Я написала подружке в попытке разузнать какие-то подробности, но она больше ничего не знала. Я писала всем общим знакомым в Китае, писала его девушке, и никто не хотел говорить мне, что произошло. В итоге мне все же удалось по крупицам восстановить события того вечера: Лео поругался со своей девушкой и порезал ее ножом. А потом вышел в окно. 

Я долго не могла поверить, что Лео мог так поступить. Он вообще был неагрессивным. Но чуть позже мне стало многое понятней. Его лучший друг написал в фейсбуке, что Лео давно страдал от депрессии. И в 2019 году она поглотила его с концами. Оказывается, в течение нескольких месяцев он похоронил обоих родителей, а в Китае отравили его собаку. На фоне всех потрясений он стал выпивать больше обычного, и от этого у него начались проблемы на работе. Лео пошел в терапию, пил таблетки, но заглушал все алкоголем. Он не справлялся. И, видимо, в ту ночь, когда пырнул свою девушку ножом в порыве ссоры, совсем сошел с резьбы. Ни о чем из этого я не знала, так как в разговорах со мной Лео поддерживал образ веселого и довольного всем человека.

Состояние «замри», в которое я впала после известия о смерти Лео, осталось со мной надолго. Это был самый страшный период в моей жизни, и я до сих пор не понимаю, как его пережила. Я вернулась в Москву, рассталась с парнем, перестала общаться с лучшей подругой, выпивала по нескольку бутылок вина в день. Я перестала ходить на работу, влезла в долги по учебе, все деньги, что у меня были, тратила на алкоголь и сигареты. Я не ела, не спала, просто беспробудно пила, резала себя и очень много плакала. Завела дневник и, не трезвея ни на минуту, что-то туда строчила.

Моя лучшая подруга, хоть я с ней и не разговаривала, старалась не оставлять меня одну. Она была уверена, что, как только я закончу вести дневник, я убью себя. Впоследствии она рассказала мне, что ей было за меня тогда очень страшно: «Ты вела себя как онкобольной человек: заканчивала дела, чтобы уйти со спокойной душой». 

А я и правда закрывала долги по учебе, ездила общаться с семьей, несмотря на то, что была бухая. Вела дневник как завещание, записывала туда какие-то стихи, вклеивала фотографии, оставляла записочки своим друзьям, как будто на прощание. В итоге этот дневник у меня отобрал парень, с которым мы недавно расстались. Сказал, что не может позволить мне его вести, как любящий меня человек и клинический психолог. 

Для меня это все не было игрой. Я правда собиралась покончить с собой. Потому что не могла жить и мириться с собственными мыслями. 

Но эта ненависть проистекала из боли, из беспомощности и непринятия того, что он сделал. Впоследствии это чувство изменило фокус. Я поняла, что Лео было настолько сложно, что он не видел для себя иного выхода, и начала ненавидеть и винить себя за то, что я этого не распознала в довольно прямых посылах. Я переслушивала его песни, прокручивала у себя в голове разные ситуации и удивляла саму себя. Как я могла быть настолько слепа и глупа? Как не понимала, что любимому человеку плохо? Не просто плохо, а невыносимо плохо, и не только сейчас, а уже много-много лет…

Я не могу сказать, как так получилось, что я все-таки не довела себя до той конечной точки, куда шла очень уверенно. Спустя год я просто стала искать что-то, что будет держать меня на плаву, что-то, из-за чего буду испытывать эмоции и перестану крутить в голове одни и те же вопросы. И так я пришла в политику. 

Такого спектра эмоций, который есть в российской политической жизни, нет больше нигде. Ты постоянно находишься в зоне риска и балансируешь. У меня была склонность к селфхарму: я верила, что если есть моральная боль, то должна быть и физическая, и в 2020 году изрядно себя искромсала, так что шрамы впоследствии пришлось перекрывать татуировками. 

В конце 2020 года у меня появилась гражданская осознанность и я стала выходить на митинги, где регулярно попадала под дубинки. Это помогало мне заполнить душевную пустоту, но, конечно, политикой я стала заниматься не только по этой причине.

Моя лучшая подруга всегда была очень политизированной, поддерживала Навального и выходила на митинги. Я тоже что-то читала и смотрела, но глубоко не погружалась, так как половину времени проводила в другой стране. А тут я стала следить за новостями об отравлении Навального, и очень прониклась видео, в котором Алексей разоблачил людей, которые его отравили. 

Происходящее казалось мне вопиющей несправедливостью. Я стала писать посты в соцсетях, выходить на митинги, на которых меня не раз задерживали. Я стала понимать, что в этой стране творится беспредел: людей бьют за то, что они просто выходят погулять на улицу. Постепенно я стала активисткой и сторонницей ФБК. Война в Украине стала для меня поворотным моментом. Я испытываю очень нежные чувства к этой стране, не раз там была и всегда хотела там жить. У меня полно друзей и знакомых украинцев, сестра там живет. 

В 2022 году я эмигрировала и сейчас живу в Вильнюсе и работаю гостевым продюсером на канале «Ходорковский лайв».

Со смерти Лео прошло более четырех лет. Но я не могу сказать, что мне становится легче с этим жить. Я до сих пор испытываю вину, что ничего не замечала. Многие люди меня утешают, говорят: «Настя, ты не виновата, ты ничего не могла сделать, таким было его решение…» И рассуждая рационально, я понимаю, что в том, то случилось с Лео, виновата не одна я — все его многочисленное окружение не распознало беды. 

Но я считаю, что, как любящий его человек, я должна была видеть красные флаги. Человек буквально на моих глазах занимался самоуничтожением: 90% своего времени проводил в алкогольном забытьи, молчал и писал песни про то, что его никто не слышит и он хочет умереть. Мне стоило просто раскрыть глаза и попытаться помочь ему.

Мне кажется, что Лео давно хотел покончить с собой, но его решение все-таки не было обдуманным. Он просто раскаялся в том, что сделал со своей девушкой, и прыгнул из окна на эмоциях. Сделал то, о чем так долго думал, потому что не смог совладать с собой и со своими эмоциями. Если бы той ночью не случилось того, что случилось, или если бы ранее кто-то из окружающих подал ему знак, что понимает, что с ним происходит, и попытался бы ему помочь, все могло бы закончиться по-другому.

Где-то на третий год я научилась вспоминать о Лео с улыбкой на лице. Я всегда помню, что его нет, и мне по-прежнему от этого дико больно. Но теперь я могу вспоминать наши счастливые совместные моменты и не всегда печалиться. Это очень радостно для меня, потому что Лео привнес очень много света в мою жизнь, и мне бы хотелось, чтобы мои воспоминания о нем тоже были светлыми. Чтобы они не разбивали мне сердце. 

Не все в моем окружении знают о том, что для меня значил Лео. Даже те китайские знакомые, которые знали нас и следили за развитием наших отношений, не понимают, насколько он моя «Римская империя». Им казалось, что у нас просто мутки. И сейчас они не понимают, отчего я так убиваюсь. Но я и не хочу никому ничего объяснять. Я даже осознанно не обсуждаю гибель Лео и то, что она для меня значит, в психотерапии. Я упоминаю, что пережила такой опыт, но не обсуждаю его детально. 

Сейчас я рассказываю об этом, чтобы люди не допустили моих ошибок. Чтобы, прочитав это, обратили внимание на своих близких и смогли их спасти, чего я сделать не смогла. Люди же, чьи близкие покончили с собой, и без меня знают, что это навсегда будет частью их жизни. Это не просто боль утраты, это бесконечный анализ «а как бы, а что бы, а если бы». И такой сплав боли просто так не победить — с этим надо просто учиться жить. Я сама не умею, но уверена, что нам всем стоит пытаться. Осознание того, что ты с этим не один, что кто-то еще проходит через то же самое, не помогает. 

У меня до сих пор случаются периоды, когда я возвращаюсь в состояние 2020 года. В такие моменты я не могу спать и есть, нормально работать, все мои мысли заняты самобичеванием и болью. Такие острые периоды проходят, но боль остается всегда. Она просто часть моего ДНК и никуда уже не денется. 

У меня нет ответа на вопрос, как дальше с ней жить и что с ней делать. Когда мне становится совсем невыносимо, я обращаюсь к маме. Спрашиваю ее: «Как мне с этим жить?» Она девять лет назад похоронила своего мужа (моего отчима) и тоже все никак не может найти ответ на этот вопрос. Мы разговариваем с ней и решаем вместе, что просто как-то надо. Именно как-то у нас и выходит.