34-летняя москвичка Мария Андреева осенью 2023 года стала лицом протеста жен мобилизованных, но уже через полгода давление властей вынудило сменить тактику. Она участвовала в акции за демобилизацию во время митинга КПРФ на Красной площади, ходила в общественную приемную Путина, давала комментарии СМИ. Власть протест Андреевой заметила, но вместо возвращения мужа с фронта надавила на нее. К ней домой ходили полицейские, за ней следили, ее признали «иноагентом» и в конце концов вынудили уволиться с работы. Андреева рассказала «Холоду» о том, что ей пришлось пережить за последние два года, и о том, почему она перестала публично добиваться возвращения мужа.
Удивляюсь нашей безропотности
До мобилизации мы с мужем жили простой спокойной жизнью. Муж работал массажистом. Я была в декрете с дочкой, но работала на полставки — сотрудником в научно-практическом центре детской психоневрологии. Работала я не из-за денег, а из-за того, что в нашем отделе не хватало рук. Мы с мужем домоседы, он много времени уделял дочке — осенью 2022 года ей было чуть больше года.
Когда объявили мобилизацию, а муж сказал, что ему на работе выдали повестку, у меня было шоковое состояние и реакция замирания. Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь нашей безропотности, но тогда муж сказал, что он пойдет по повестке: мол, деваться некуда. Я пыталась поспорить, но все произошло слишком быстро, и он просто уехал.
Муж попал в медицинский батальон — это место недалеко от линии фронта и боевых действий, куда привозят раненых солдат. С одной стороны, это лучше, чем если бы он попал в штурмовую роту, где нужно держать в руках оружие. С другой — он все равно столкнулся с колоссальным стрессом, выдержать который не всякому под силу: каждый день без перерывов и выходных видеть солдат с оторванными частями тела — очень тяжело.
В декабре 2022 года Сергей Шойгу, который на тот момент еще был министром обороны, сказал, что мобилизованных заменят до конца 2023 года контрактниками. Мы надеялись, что так и будет. Однако в сентябре 2023 года мы узнали от депутата, председателя комитета Госдумы по обороне Андрея Картаполова, что никакой ротации не будет, а мобилизованные будут служить «до окончания военной операции». Это стало для меня триггером: я поняла, что больше не могу сидеть сложа руки и должна бороться за своего мужа.
Вынужденно стала «говорящей головой»
С начала осени 2023 года я и другие родственницы мобилизованных подписывали петиции, отправляли обращения депутатам, ходили на встречи с ними, но получали только формальные отписки. Когда в ноябре появилась возможность сходить на согласованный властями митинг КПРФ, мы согласились, потому что другого варианта выйти на Красную площадь и не быть сразу задержанными не было. После того как несколько женщин, в числе которых была и я, развернули плакаты и громко заявили у стен Кремля, что мы выступаем за демобилизацию, о нашей проблеме впервые заговорили публично.
Родственницы мобилизованных создали телеграм-канал движения «Путь домой», и я на какое-то время присоединилась к ним. Так вышло, что я вынужденно стала «говорящей головой» движения — потому что другие боялись говорить с журналистами под своей фамилией и показывать свое лицо. Я понимала, что, чтобы проблемы мобилизованных обсуждали в обществе, надо давать комментарии СМИ, поэтому пошла на это.
С ноября мы периодически возлагали цветы к могиле Неизвестного Солдата по субботам, один раз ходили в приемную к президенту, задавали там вопросы про демобилизацию, пытались сотрудничать с кандидатом в президенты Борисом Надеждиным.
Мы были готовы общаться со всеми, кому были интересны права мобилизованных, но оказалось, что кроме СМИ — «иностранных агентов» и кандидатов, которых не допустили на выборы, мы больше никому не нужны. А также выяснилось, что напоминать власти о том, что они сначала заявляли одно, а потом переобулись, в России нельзя.
Ко мне домой два раза приходили сотрудники полиции с предостережениями — такая бумага, на которой мне нужно было расписаться, подтвердив, что я не собираюсь участвовать в «противоправных действиях». Первый раз пришли после моего пикета у памятника Жукову, второй — перед президентскими выборами. Я свою подпись в их предостережениях не ставила и заявляла, что я имею право выходить с пикетами, когда посчитаю нужным, и голосовать могу в любой день и в любое время, даже в 12 часов дня в последний день голосования (имеется в виду акция «Полдень против Путина». — Прим.«Холода»). Но все равно это неприятно — когда домой, где у тебя маленький ребенок, приходят полицейские.
Кроме того, за мной ходили сотрудники наружного наблюдения. По субботам мы возлагали цветы, и меня после них «провожали» до моей станции метро. У меня хорошая память на лица, и я прямо видела, что одни и те же люди ездят за мной по пятам, а потом начала встречать их уже и во дворе своего дома. Следили за мной примерно до конца марта.
После акции возложения цветов в 500-й день мобилизации в феврале, на которой были задержания, я говорила другим администраторам, что нам нужно действовать аккуратнее: привлекать к себе меньше внимания, не звать на наши акции посторонних людей, чтобы приходили только родственники мобилизованных.
Мы не были прошаренными протестующими и не вполне понимали, что на акциях могут быть провокаторы, не знали, как себя правильно вести, как правильно с акций уходить. Все это мы стали понимать только в процессе. Но, как мне показалось, администраторы «Пути домой» совсем не думали о безопасности участников: старались, чтобы акции становились более массовыми. Тогда я перестала участвовать в акциях движения.
Мне надо было еще в феврале заявить о выходе из «Пути домой» публично, чтобы мне не прилетало за их деятельность. Получается, я стала публичным спикером движения, вышла из него, а журналисты и власти по старой памяти ассоциируют «Путь домой» со мной — пишут, что я основательница или активистка движения.
В мае движение «Путь домой» и меня как частное лицо признали «иностранными агентами» — словно все движение родственниц мобилизованных держится только на мне одной. И всем уже все равно, что я несколько месяцев как не являюсь ни администратором «Пути домой», ни в акциях не участвую.
Общество тебя отвергает
Минюст не информирует людей о том, почему он включает человека в свой реестр «иноагентов». О том, что меня наградили этим статусом, я узнала, когда мне позвонила знакомая, которая прочитала эту новость в СМИ. Чтобы узнать, в чем ты, по мнению нашего государства, провинился, с Минюстом нужно судиться. Только так можно получить выписку, где указано, за что тебя включили в реестр. Мы с адвокатом подали исковое заявление, и только на судебном заседании узнали, что я сделала не так: Минюст показал нам выписку на 62 листах с перечислением моих «грехов».
Оказывается, я «участвовала в политической деятельности» в форме «распространения мнений о принимаемых органами публичной власти решений и проводимой ими политики», а также «формировала общественно-политические взгляды», имея в своем телеграм-канале чуть больше двух тысяч подписчиков. В вину мне также вменили то, что я давала комментарии СМИ-«иноагентам», как будто у меня был выбор из всевозможных СМИ и я выбрала только «иноагентов».
Тем временем федеральные каналы хотели взять у меня комментарий за все это время всего один-единственный раз: зимой я увидела у себя в электронной почте письмо с приглашением прийти на передачу «Наши», которую вел Дмитрий Харатьян на канале «Россия-1». И то, когда я на письмо ответила, мне больше ничего не написали и слились.
Добиться в суде того, чтобы тебя исключили из реестра «иноагентов», невозможно (ранее фонду «Гуманитарное действие» и журналисту Даниилу Губареву удавалось через суд оспорить решение о включении в реестр иностранных агентов, однако позже Минюст все же восстановил свое решение через апелляции. — Прим. «Холода»). Теперь я ставлю на свои публикации плашку и каждые три месяца должна подавать отчеты о своих финансах. Один отчет я уже отправила. Теперь могу добавить в свое резюме, что умею заполнять любые абсурдные отчеты.
Но и этого Минюсту показалось мало. Он решил составить на меня протокол о правонарушении за то, что я самостоятельно не внесла себя в реестр «иноагентов»! 8 августа я сходила в главное здание Минюста, где мне показали протокол, я от руки написала на пяти листах, почему я не согласна с этим обвинением, и теперь 30 августа должно состояться судебное заседание, где судья решит, надо ли меня за недоносительство на саму себя оштрафовать на сумму от 30 до 50 тысяч рублей.
После истории с «иноагентством» меня еще и уволили. Точнее, уговорили написать заявление на увольнение по собственному желанию.
Моей дочке уже исполнилось три года, и мне пора было возвращаться из декретного отпуска на работу. Но перед этим как медицинский работник я должна была пройти обследование, а еще у меня до декрета скопились отпускные дни, и я хотела написать заявление на отпуск, а с осени выйти на работу. Я пришла в отдел кадров, а там меня ошарашили, сказав, что «иноагенты» не могут получать зарплату в государственных учреждениях и, коль я в этом реестре, мне надо уволиться.
По законодательству «иноагенты» действительно не могут получать государственные гранты, но про зарплату в госучреждениях в законе ничего не сказано. Но мне было сказано вот так. Мне предложили 136 дней отпуска, которые они как-то насчитали, и сохранение стажа. На тот момент я была уже и так очень уставшая от всех проблем с «иноагентством» и бюрократии: накануне только прошло судебное заседание с Минюстом, и я не стала спорить с кадровиками. Подписала заявление на увольнение и ушла.
Я еще рассуждала из той логики, что мне будет сложно продолжать работать в государственном учреждении, где все окружающие смотрят на тебя как на белую ворону. Несмотря на то, что мои коллеги прекрасно знают, что моего мужа мобилизовали и что ему там очень плохо, они все равно не понимают, почему я вдруг решила идти против системы. Даже если они не совершают против тебя каких-то конкретных действий, все равно ты чувствуешь, что тебя отвергают. А Минюст в свою очередь повесил дополнительный маячок, чтобы общество отвергало еще активнее.
По логике нашего государства российские граждане могут быть чем-то недовольны или чувствовать, что их права ущемлены, только после того, как на них кто-то оказал влияние. Сам по себе гражданин, если на него никто влияет, может быть только согласным и всем довольным.
Получается, на меня повлияли какие-то иностранные силы, я стала недовольной и пошла «распространять публикации политического содержания» и «влиять на общественное мнение». Сама я прийти к тем мыслям, которые у меня есть, не могла. Государство видит нас как каких-то недееспособных граждан.
После того сопротивления и давления, с которым я столкнулась, я решила уйти в тень. Конечно, я буду придавать огласке то, что происходит с моим «иноагентством», потому что, кроме публичности, меня больше ничто не защитит. Но привлекать внимание к мужу я больше не буду, потому что опасаюсь за его безопасность. Его психика очень пошатнулась из-за почти двух лет, которые он вынужденно провел на фронте. Он в очень плохом состоянии. Я хочу, чтобы с ним все было хорошо, и я по-прежнему буду делать все, чтобы вернуть его домой. Но буду делать это не публично.
Я оказалась не готова к тому уровню давления, с которым столкнулась. Еще когда я была в «Пути домой», мы обсуждали, что власти назначат кого-то «сакральной жертвой» из родственниц мобилизованных. Теперь мы видим, что ею стала я. Боюсь, что рано или поздно я стану политзаключенной.
