
Делая множество вещей для подготовки свадьбы со своим итальянским бойфрендом, 27-летняя Алина из Ртищева Саратовской области в полном объеме прочувствовала на себе итальянские традиции: знакомилась с аристократической семьей, ходила на курсы будущих супругов и столкнулась с сексизмом на обязательном интервью в церкви, которое необходимо, чтобы получить разрешение на свадьбу. Этот опыт позволил ей по-новому взглянуть на Россию. Алина рассказала «Холоду», почему в итальянском обществе традиционные ценности не мешают праву ЛГБТ-персон на самовыражение и почему в России традиционным ценностям неоткуда взяться.
Как-то я листала рилсы. Там был один про mammone («маменькин сынок» с итальянского, в Италии так называют мужчин, которые продолжают жить с мамой или чрезмерно привязаны к ней. — Прим. «Холода»). Я обратила внимание на комментарии. В одном из них парень шутил, что итальянцы настолько любят маму, что при переезде — даже по работе в другой регион — забирают маму с собой. Я лайкнула. Так мы и познакомились с Джорджио. Он мне потом сказал, что я была единственная сумасшедшая, которой понравился этот комментарий. В ответ Джорджио пролайкал мне все фотографии.
Я вообще родом из Ртищева Саратовской области, но во время и после учебы на журфаке в МГУ жила в Москве. Потом поступила в магистратуру, а затем и на PhD за границу, в Венгрию. Поэтому, когда я посмотрела профиль Джорджио, мой взгляд сразу зацепился за то, что на фото везде был Будапешт. Я подумала: боже мой, что итальянец там забыл? И написала: «Italian in Budapest. What the fuck?» Так у нас завязалось общение, и мы стали переписываться регулярно. Я тогда недавно рассталась с парнем и временно находилась в России, чтобы сделать гинекологическую операцию. Сейчас я работаю и учусь таким образом, что в основном моя занятость — сидеть в библиотеках, писать диссертацию и преподавать по несколько часов в день английский как репетитор.
Поначалу я думала, что аккаунт Джорджио фейковый, потому что он был милым и писал очень вежливо. Он выглядел очень заботливым: в день, когда я только отошла от наркоза, первые сообщения у меня были от мамы и от него. После операции по удалению кисты он позвонил, чтобы поразвлекать меня. Я лежу с разрезанным брюшком, у меня на проводе Джорджио, российские медсестры в шоке.
Все полтора месяца, что я была в России, он мне написывал. Когда я вернулась в Будапешт, он был в Италии и предложил мне приехать туда: был готов купить билеты, снять номер — но я отвергла его предложение. Не то чтобы поездка в Италию не звучит заманчиво, особенно, когда тебе предлагают все оплатить. Просто я думала, что он — охотник за почками.
Он пытался узнать, на каком органе у меня операция, а когда узнал, то пошутил: «Хорошо, что не почки». И я подумала: может, ему нужны мои почки?
На отказ он отреагировал нормально, сказал, что понимает, что я как женщина могу это расценить как оскорбление или счесть опасным, и что он будет рад нашей встрече в Будапеште в любом удобном для меня месте.
Когда я прилетела из России в Будапешт, он, как настоящий джентльмен, заказал мне трансфер из аэропорта. Через две недели после этого он приехал из Италии в Будапешт, и мы впервые встретились. Он привез мне шоколадки, какой-то парфюм, обнял меня, обхватил мое лицо руками, как с детьми делают, и сказал: «Oh my god, Alina, You’re so beautiful, even more beautiful than I could even imagine» (с английского: «Боже, Алина, ты настолько прекрасна, еще красивее, чем я мог вообразить». — Прим. «Холода»). Комплименты буквально были уровня: «О, Мадонна…» Это было эффектно. Я же русская, мне один из моих бывших в России комплименты делал в стиле: «Хорошо сегодня выглядишь… накрасилась по-другому что ли?» И вот после этого мне говорят: «О, Мадонна…»
Флирт на кладбище
Через две недели после нашего знакомства вживую и почти два месяца онлайн-общения он повез меня знакомиться с родителями, сказал: «Мои родители празднуют годовщину свадьбы, мы едем с тобой». Мне показалось безумным сразу знакомиться с родителями человека. Но я потом слышала, что в целом итальянцы могут делать такие импульсивные штуки.
У него была замечательная линия флирта. Он меня привез в храм, показал на табличку, где была написана сумма, сколько средств какой-то мужчина пожертвовал на строительство церкви, и сказал: «Это мой предок. Он построил эту церковь. С тех пор как ее построили — а ей лет 300, — там женились все родственники по маминой линии». И он мне сразу сказал, что если мы когда-нибудь поженимся, то здесь.
Потом он предложил поехать на кладбище. Многие итальянцы гордятся кладбищами. Там не просто могилки, а дизайнерские захоронения. Каждая семья выбирает свой дизайн. И он мне с такой гордостью выдал: «Моя жена имеет право лежать со мной, моя мама оплатила место на три поколения вперед».
Итальянцы не могут купить себе землю под могилу, как мы это делаем в России. Они берут ее в аренду у администрации кладбища, платят за то, чтобы останки предков лежали там. Как только кто-то из потомков не продлевает аренду, захоронения вычищаются и ваш семейный склеп передается кому-то другому. В общем, флирт своеобразный.
Джорджио из семьи аристократов. Понятно, что сейчас этот титул уже не имеет значения, но их дому 800 лет. В Италии вообще интересное видение истории. Для них что-то новое — это, например, ΧΙΙΙ век. А для меня это просто старинная старина, потому что я вообще не знаю, где были мои предки, в какой землянке они в этот момент жили.
У них на облицовке их дома везде Дева Мария. Джорджио шутит, что они так хорошо делают комплименты женщинам, потому что у итальянцев культ Девы Марии. Там деревянные балки, которые едят короеды. Дубовая мебель, за которой очень тяжело ухаживать, и время от времени они нанимают кого-то и специальными растворами обрабатывают всю эту фамильную мебель. Потом обрабатывают балки на потолке, потому что они держат свод, куполообразный потолок.


У них печки в каждой комнате, повсюду — кресты. Их дом выглядит как идеальное место для просмотра фильма ужасов. Мама Джорджио мне сразу же рассказала, что у них есть фамильное привидение и только женщины в их семье могут его видеть. Не знаю, правда это или нет, но они в это верят.
Дом настолько старый, что там затерялось много разных вещей, и про некоторые даже неясно, кто их привез. Есть тарелка, расписанная Пикассо, набросок Кремля карандашом, датируемый 1922 годом, письмо, подписанное Муссолини.
Пожив пару лет в Европе, я поняла одну вещь: спроси у венгра, немца, итальянца, чем его прадедушка занимался во время Второй мировой, и он тебе ответил либо «я не знаю, никогда этим не интересовался», либо — это итальянский сценарий — «он был коммунистом и партизаном». Поскольку у них было антифашистское сопротивление, приятнее, видимо, думать, что твой дед был антифашистом, а не фашистом.
Мой прадед родился в 1922 году и побывал на войне. И дед Джорджио родился в том же году, и он говорил, что тот сделал карьеру в армии. Я решила спросить у мамы Джорджио, был ли ее отец фашистом. Она не говорит по-английски, только по-французски и по-итальянски, поэтому Джорджио мне переводит ее фразы. И вот он спросил, был ли его дед фашистом. Она посмеялась и сказала: «Даже если бы он был фашистом, он бы тебе нравился больше, чем твой дед по отцу». Итальянцы, как Джорджио говорит, «have a talent of being spineless» — у них талант быть бесхребетным. Они все-таки вышли в мировую историю и запомнились не как фашисты, а как люди с красивой архитектурой, пиццей, пастой и «мамма миа».
Русские — это «terroni of the North»
Это не типичная в русском понимании итальянская семья. Как у нас русские обычно представляют итальянскую семью? Огромный стол, за которым много-много родственников, какой-нибудь мужик в черной рубашке с крестом, а-ля мафиози, и все едят пасту и пьют вино. Я не знаю, возможно, где-нибудь в Апулии (регионе на юге Италии. — Прим. «Холода») этот стереотип выстрелил бы, но не в семье Джорджио. Он — северный итальянец и очень гордится этим (многие итальянские мемы построены на противопоставлении северных и южных итальянцев, недолюбливающих друг друга. При знакомстве в Италии многие итальянцы действительно сразу же подчеркивают свое происхождение. — Прим. «Холода»).
У них огромный набор стереотипов о разных регионах. Например, северные итальянцы называют южных «terroni» (презрительное прозвище для южан, образованное от слова «земля» — terra. — Прим. «Холода»). Я однажды спросила Джорджио, мол, я слышала, что итальянцы поют серенады, где моя? Он с такой гордостью ответил: «Какая серенада, Алина? Я не terroni, это они поют серенады, я не буду так делать».

При знакомстве его родные пожали мне руку: они были очень милыми, но вели себя очень сдержанно, даже, по русским меркам, прохладно. В России, по моему опыту, люди сначала стесняются, а потом три-четыре стопки, и ты уже куришь с кем-то вместе и слушаешь рассказы за жизнь, какие-нибудь темки вы уже планируете вместе делать, бизнес открывать, как на отдых полетите, кто-то уже плачет. Джорджио после того, как побывал в России, сказал мне, что русские — это «terroni of the North».
После того как я отметила Рождество с семьей Джорджио, он решил, что его долг как мужчины — приехать в Россию, посмотреть на мою родину, познакомиться с моей семьей.
В целом, у него остались очень хорошие впечатления от России. Сначала мы приехали в Москву — зимой в минус 22 градуса. Он смотрел на церкви, архитектуру, я сводила его в ресторан «Доктор Живаго» рядом с журфаком МГУ. Но его ничего не впечатлило так, как «Теремок». Он комментировал: «Какая интересная концепция, это же открытая кухня! И все женщины, что здесь работают, явно старше 60. То есть у компании нет гнусной политики эйджизма». Я на такое даже не обращала внимания: Джорджио левак и вообще западный человек.
А потом я повезла его в Ртищево на фирменном поезде, но в плацкарте. Он зашел в поезд, позвонил маме и сказал: «Мама», что-то на итальянском, и дальше: «Бангладеш». Я пнула его и сказала: «Ты вообще обалдел, какой Бангладеш? Тут душ есть, ты на кнопочку нажимаешь, дверь открывается. Ты не представляешь, на каком поезде я с мамой в детстве в Сочи ездила, где туалет не биотуалет, в тамбуре курят, яйца на столе, мужики пьют в вагоне. И никакого кондиционера».
Дома я познакомила его с родителями. Он сходил в баню, мой отец его побил вениками, Джорджио прыгнул в снег, пил водку, закусывал огурчиком — вот это все. Что-то его удивляло, конечно, например, почему маринованные грибы ставят на стол в банке? Здесь стоит сказать, что он из семьи аристократов. У них идеальная сервировка. И это не то, что ты можешь взять и выучить: я думаю, ты должен родиться в семье, где это практиковалось из поколения в поколение, передавали знания по сервировке. Ему не надо думать, в какой бокал наливать вино, в какой — шампанское, куда — воду. А для меня это неочевидно. Это при том, что мы оба окончили университеты, то есть я не считаю, что уступаю ему в знаниях или навыках.

Но в России практически не осталось аристократов. А если они оставались, им приходилось как-то там мимикрировать под пролетариат, крестьянство. И я думаю, что это очень сильно повлияло на уровень культуры в нашей стране. И не говорю, что это хорошо или плохо, не даю никакую оценку. Но все мои предки — крестьяне, среди них есть раскулаченные. В моей семье из образованных за все поколения был только мой дед — это было первое поколение людей в моей семье с высшим образованием. Дальше — моя мама. То есть мои прабабушки расписывались крестиком. И я никогда не могла себе представить, что есть люди, которые достают серебряные блюда для обеда.
У меня в семье нет серебряных тарелок, нет фамильного фарфора. Для меня это все из книжек XIX века. Я читала про это у классиков, у Гоголя, например, и думала, что с этих серебряных тарелок люди и ели. А оказалось, что эти серебряные тарелки ставятся на стол, и поверх серебра ставятся обычные тарелки — я это узнала, только когда приехала домой к Джорджио.
Ниточка между поколениями
В России эти связи между поколениями утрачены, и советские репрессии, конечно, сыграли в этом свою роль. Итальянцы могут не сказать тебе, что их дед был фашистом, могут умолчать о симпатиях своей семьи в определенный момент времени к определенной политической силе — но они знают, кто они. И в этом, я думаю, самая большая разница между ними и нами. У них нет разрыва между поколениями. Например, Джорджио может проследить, кем были его предки, вплоть до Наполеона, потому что этот дом им достался от Наполеона. Один из его предков участвовал в завоевательных походах, и в благодарность ему дали землю и дом.
И дело не только в том, что 80% людей в России были крестьянами или необразованными. У меня бабушка всю жизнь помалкивает или хихикает: «Ну, да, мамку раскулачили, ну какие они кулаки были — хи-хи, ха-ха». Ты задаешь вопросы и видишь, что человек до сих пор не хочет отвечать. Никто ни о чем не хочет говорить. И я не знаю, какие у нас традиционные ценности возможны, если честно. Потому что, мне кажется, традиция — это то, что переходит из поколения в поколение. Это вот такая нить между мной, моей мамой, бабушкой и женщиной, которая жила 300 лет назад. Возможно, я не знаю ее, но есть что-то от нее, какая-то история, деталь. И эта ниточка непрерывная. А у нас эти нити были разорваны.
Я чувствую, что в Италии есть традиционные семейные ценности. У Джорджио так сложилось, что родители мамы умерли до его рождения, а с бабушкой и дедушкой по отцу теплых отношений не было. Но он сказал, что это, скорее, исключение. И по тому, что он мне рассказывал про свою бывшую девушку или одноклассников, я поняла, что там это культ: в воскресенье надо идти к бабушке на обед или на ужин. Не из-под палки — им хочется быть с мамой, бабушкой.
Одноклассница Джорджио недавно родила ребенка, и мы при встрече час разговаривали о том, как она ходила на какой-то воскресный ужин к своей бабушке, она мне показывала миллион фотографий. К ней все родственники приходят, помогают ей с ребенком, вообще там колоссальная поддержка со стороны всей семьи.
Джорджио очень любит маму. Он, конечно, может выступать и говорить, что он взрослый, но, например, когда ему надо было в Будапеште сходить к гастроэнтерологу, его мама приехала, и он ходил вместе с ней. Не то что она говорит на английском и вообще поймет, в чем суть разговора, но она сидела в коридоре и ждала своего 29-летнего сына.
У меня есть ощущение, что у меня появилась дополнительная мама или что я выхожу замуж за его маму, потому что она занимается всеми вопросами.

Российское общество, мне кажется, во многом похоже на итальянское. «Холод» как-то писал текст про решал. Мафия в Италии возникла не просто так. Итальянцы до сих пор во многих регионах обращаются к какому-нибудь темщику, который идет и решает за них вопросы. В целом они больше полагаются не на государственные структуры, а на связи. Например, делать документы для брака — долго. Но у мамы Чечилии (я так ее зову) очень много друзей и знакомых. И она пошла со мной в городскую администрацию, мы попили кофейку, там закрыли дверь, я улыбалась, они говорили: che bella (какая красивая) и что-то там еще, но много-много bella. Я кивала и улыбалась, и они пообещали «быстренько все сделать». И вот через неделю они перезвонили, и я поехала подписывать последний документ.
Джорджио мне говорил, что в целом тяжело найти работу, если у тебя нет опоры в лице семьи, друзей. Отчасти это и в России есть: замолвить словечко за мужа какой-нибудь тети Тани, устроить на работу племянника. Потому что доверие к государству надорвано, и люди понимают, что, скорее всего, от государства им нечего ждать, и пытаются выживать за счет семьи.
В Италии традиционные ценности — это еще и принятие. В семье Джорджио трое детей, его младший брат — гей. Мне было интересно, я без какого-либо гомофобного подтекста спросила у Джорджио, как его родители отнеслись к тому, что брат сделал каминг-аут, потому что в России такую ситуацию сложно представить. Он мне сказал, что изначально было понятно, что его брат — гей, этот вопрос даже не поднимался.
Проблема с самоидентификацией, на мой взгляд, появляется когда, например, у тебя такой традиционный батя с пивком у телека, который смотрит в экран и говорит: «Вот эти пидоры, гей-парады». А ты это слушаешь и понимаешь: «Батя мой не будет рад каминг-ауту», — и начинаешь прессинговать себя. Когда в целом в семье такого нет и тебя мама и папа любят и принимают любым, ты, наверное, не боишься проявлять себя.
И вот в подростковом возрасте брата Джорджио травили в школе, и как-то после очередного буллинга его мама, узнав об этом, пришла домой и принесла ему шарф с перьями, а-ля кабаре, обняла его, накинула ему шарф на плечи и сказала: «Эти идиоты могут говорить все, что угодно, просто ты особенный, и ты рожден для того, чтобы блистать». И, кстати, он сейчас танцор балета в [мировом центре оперной культуры] «Ла Скала», и у него действительно гастроли по всему миру.
В России, если сын — гей, то его грозятся из дома выгнать, сразу: «Ты мне больше не сын». Целые поколения воспитывали на показательной истории Павлика Морозова: предать своего отца, потому что он не такой, какой нужен нынешнему политическому строю (современные исследования опровергают такую трактовку мотивов Павлика Морозова и детали самой истории. — Прим. «Холода»). А в Италии ты можешь быть каким угодно: стать священником и не заводить семью, быть любой ориентации, но ты — часть семьи. Член твоей семьи — это не то, что ты можешь выбирать. Ты просто учишься безусловной любви, даже если тебе в родственнике что-то не близко.
Мне кажется, что любить — не врожденный навык. Я думаю, что люди должны учиться любить. Легко любить положительные стороны, но тяжелее любить что-то, с чем ты не согласен. Многие итальянцы как будто это умеют лучше нас. Я по-хорошему завидую.
Фамильное кольцо
Джорджио сделал мне предложение через год после знакомства: надел мне на палец фамильное кольцо, которое носила его бабушка. Для итальянцев вот такие маленькие цепочки, связывающие тебя с другими поколениями, имеют смысл. Что у нас есть от традиционного общества в России? Домашнее насилие — это не часть традиционного общества, это Средневековье. Это не то, что можно взять за основу, толкать людям и говорить: вот давайте будем как наши предки. Может, еще будем в поле рожать без анестезии, как они?
В Италии традиционные ценности — это про другое, в частности, про ценность вещей, не материальную, а духовную. Это кольцо может быть с бриллиантом, может быть дорогим, но оно дорого им не из-за этого, а потому, что это кольцо носила бабушка. Оно имеет свою историю, свою жизнь. Оно было отправной точкой для создания семьи и семейной истории.
Многие до сих пор женятся в церквях. Я не буду давать этому свою оценку: хорошо это или плохо. Страны проходят разные этапы развития. И у итальянцев не было коммунистов, которые пришли к власти, снесли храм и сказали: теперь у нас только ЗАГСы. Конечно, у них есть аналоги нашего ЗАГСа. Но чаще всего итальянцы для заключения брака выбирают церковь. Не потому что они очень верующие — это, опять же, про связь поколений. У них есть какая-то церковь, в которой женились, например, на протяжении долгого времени родственники со стороны мамы или родственники со стороны папы. Если какие-то россияне приедут праздновать свадьбу в Италии, они выберут место на озере Комо, закатят там банкет. А Джорджио вряд ли можно затянуть на свадебную фотосессию на озеро Комо, потому что он скажет, что у этого всего нет никакого символического значения: «Это не наша история, это история инстаграма».
Поскольку это семейная традиция, мы венчаемся. Итальянские священники сначала запросили все церковные документы, подтверждающие, что я православная, потом уговаривали меня перейти в католицизм. Я себя отношу к атеистам, но не могу отрицать влияние православного христианства на мою жизнь, мои ценности, на то, под каким ракурсом я вижу мир. Поэтому я не захотела принимать католичество. Брак между католиком и православной возможен, но нужно найти священника, который будет готов вас венчать.
Мама Чечилия ездит на какие-то встречи, коллективные молитвы с католиками, где они, видимо, 15 минут молятся, а дальше перетирают сплетни, курят, пьют кофе, кричат «мамма мия», говорят о политике и собирают пожертвования — для них это больше не религиозный, а культурный ивент. И она туда поехала жаловаться на этих священников, мол, так и так, палки в колеса вставляют. Каким-то образом она нашла священника и договорилась, что он будет нас венчать.

После этого нужно было посещать церковные курсы. Священник, который их ведет, не говорит по-английски, поэтому мама Чечилия договорилась, что Джорджио будет ходить на них, а потом все мне расскажет. Они согласились, но с условием, что хотя бы один раз я туда приду. Курсы проводят в административном здании церкви. Помимо нас с Джорджио на них были еще пять пар разных возрастов. Итальянцы не боятся выражать чувства, они сидят на курсах, держатся за руки. Самой зрелой паре было лет 60, они стояли в обнимку, он ей постоянно шептал: «Amore, amore, amore» (с итальянского — дорогая, любимая). Это выглядело шикарно.
Священник — обаятельный улыбчивый мужчина в джинсах и куртке, который во время лекции много шутил. Когда мы только зашли, он попросил представиться, и, когда я сказала, что я из России, он спросил: «А в России любят пиццу и пасту?» Потом поинтересовался, нравится ли мне еда в их регионе Пьемонте. Их правда все это интересует.
Потом он рассказывал, что люди проходят через такие-то препятствия, что в браке важно уметь их выдерживать. На лекциях, как рассказывает Джорджио, им говорят, что значить быть в браке, что значит любить человека с его плюсами и минусами. Им говорят, что брак — это не совсем про ту любовь, которую нам показывают в фильмах и сериалах, это, в первую очередь, умение оставаться со своим партнером. С религиозной точки зрения, если у вас какие-то трудности, ты не можешь просто так уйти от партнера. То есть нищета, болезни и другие трудности не являются причиной для того, чтобы ты ушел от этого человека. Ты должен всегда находить пути, как вам остаться вместе.
На встречи еще приглашают пожилую пару — это супруги, которые давно в браке и готовы делиться своим опытом. Священник также рассказывает, почему нельзя эту церемонию посвящать одной только фотосессии, потому что вот сам Иисус Христос пришел сюда, чтобы запечатлеть этот момент, как вы сочетаетесь браком, а фотограф щелкает и щелкает.

Есть и бюрократические моменты, там же нужно для церемонии выбрать определенные моменты из Библии, на этих лекциях объясняют, из какой Библии их можно выбирать, как их выбирать. В конце встречи священник выдает каждому человеку лист, ведется отчетность. Эти документы нужны для того, чтобы Джорджио потом мог прийти в храм и священник видел, что человек действительно ответственно подошел к браку, понимает, что он делает и зачем, и что он действительно готов к этому бремени религиозного брака.
После лекции участники стали планировать, как они в конце ноября проведут сессию-закрытие всех этих бесед, начали обсуждать еду, и это растянулось на полчаса. Очень долго обсуждали, кто какую пиццу любит, какое вино взять, какие рецепты десертов лучше подойдут. И в какой-то момент уже Джорджио начал закатывать глаза, потому что он ненавидит вот эту итальянскую черту, такую комичную — долго говорить о еде, когда всем надо домой, но никто не может остановиться, потому что всем надо высказаться, какой именно ресторан и какую пиццу они считают лучшими.
Интервью со священником
Но самая жесткая часть для меня была беседа со священниками. В один день мама Чечилия привезла нас к церкви, перекрестила меня, встала у входа под зонтиком, закурила сигаретку и сказала мне, чтоб я не волновалась и что они bastardi (ублюдки на итальянском). Я поднялась наверх, Джорджио выгнали из этого помещения. Меня попросили положить правую руку на Библию и сказали, что наш разговор будет задокументирован Богом, что он сейчас рядом и будет видеть, говоришь ты правду или неправду.
Один священник вел протокол, а другой разговаривал со мной на английском. До этого мама Чечилия мне сказала, что они могут задавать неудобные вопросы, но мне нужно выкрутиться так, чтобы они подписали бумажку и разрешили брак, потому что они еще могут не подписать ее.
Священник — седой мужчина, говорящий басом. Они разговаривали эффектно, не будь я на PhD, это бы, пожалуй, подействовало. Ощущение, что кто-то пытается пробить твою броню. К примеру, они спрашивали про контрацепцию, говорили, что деторождение — моя главная функция в жизни как женщины. Перечислили все методы контрацепции и уточнили, что все это может считаться грехом, там был прям наезд, мол, кто я такая — рабыня Бога, которая искусственно создает условия, в которых ребенок может не родиться. Были и совсем сексистские фразы из серии: «Что такое женщина, не дающая детей этому миру? Это мертвое семя».

Вопросов много, беседа примерно на час. Есть нейтральные: была ли я действительно крещена, есть ли крестная мать, знаю ли я основные ценности христианства, как я православная христианка собираюсь растить католиков. Под конец священник меня спросил, не хотим ли мы создать брак из-за того, что я во грехе. Я спросила, что значит во грехе, он ответил: «Беременность». Нужную бумажку я в итоге получила, священник мне сказал, что перед венчанием я должна прийти исповедаться во всех своих грехах. Так что меня ждет еще и исповедь.
Конечно, до переезда в Европу у меня были стереотипы, что на Западе все шагнули далеко вперед, но на самом деле я начала многое ценить в России — в такие минуты видишь плюсы Советского Союза.
Если уйти от идеализации Запада — я не хочу сейчас звучать как пропагандистка всего русского для русского, — у нас очень много достижений, в том числе связанных с женскими правами.
Культура мачизма
Да, я понимаю, что в России нет закона о домашнем насилии — я сама жила в России и знаю, что у нас нет безопасных пространств для женщин. Но по крайней мере до войны (и даже сейчас) у нас проще сделать аборт. Например, в Венгрии, чтобы его сделать, тебе надо пройти через сложную процедуру с консультациями, справками и обращениями в службу охраны семьи. В Италии нельзя просто так прийти к врачу и сказать: «Я хочу аборт». Джорджио говорит, что в Италии есть проблема с тем, что врачи не делают аборты, исходя из своих религиозных убеждений.
И в этой ситуации особенно важна роль семьи и комьюнити, потому что это кризисная ситуация, которая требует незамедлительных действий, и ты без связей намучаешься. Скорее всего, ты послушаешь какую-нибудь христианскую риторику о грехе: что ребенка надо родить, что у итальянцев такой маленький процент детей, что скоро вообще тут все будет в одних мигрантах и не будет наших бедных итальянцев, и именно ты должна спасти итальянскую нацию.
При этом, там тоже есть проблемы с домашним насилием, вся эта культура мачизма. У мужчин старшего поколения много ностальгии по прошлому, по образу итальянской донны (женщины), которая постоянно дома — готовит, заботится о детях. В поколении мамы Чечилии много женщин в районе 55 лет, которые никогда в своей жизни не работали. Она тоже никогда не работала, и это не потому, что им хватало денег. Она родилась в семье аристократов, но не стала получать образование, ее мама тоже не училась. Она играла на фортепиано, читала книги, разговаривала на французском, потому что это был второй язык в семье. Но никому не пришло в голову отправить женщину получать образование. Ее младший брат учился в университете, потому что мужчине это нужно, а она — выйдет замуж. И вообще вот традиционное понимание того, что такое семья, в Италии, мне кажется, все еще сильно.
Но, конечно, молодые женщины сейчас всячески борются за свои права, они очень любят платить за себя. Я много говорила с подругами Джорджио, 30-летними итальянками: они пытаются быть независимыми, сами зарабатывают, но им часто не хватает мужчин, которые бы их в этом возрасте ментально догоняли. Образ mammone реалистичный: 40-летний мужчина, все еще живущий с мамой. Например, однокласснику Джорджио Марко 29 лет, он работает химиком, у него свой дом, но он не съезжает от мамы. Я спросила, почему Марко живет с ней. Джорджио сказал: так удобно. И Марко встречается только с очень молодыми девочками. Я думаю, проблема в том, что женщины его возраста хотят чего-то большего. А он мамин сын, он не может им этого дать.

В России у многих есть этот стереотип, что все итальянцы живут с мамочкой, ничего не могут без нее. Да, они любят мамочку, но, опять же, в Италии я вижу отцов, которые гуляют со своими детьми. В Италии очень тяжело развестись и исчезнуть. Если ты развелся в Италии, даже если это твой дом, в нем, скорее всего, останется жить твоя жена с детьми, потому что детей нельзя оставить на улице. Ну, и их мать, если дети остались с ней, остается жить в этой квартире. Женщина в Италии с точки зрения закона очень защищена. Нам до них в этом смысле очень-очень далеко.
Советское прошлое с коммунизмом, с равенством, с абортами, которые были разрешены бо́льшую часть советского времени — заложило прекрасную базу. У нас действительно чудесная база. Ровесницы моей бабушки могли быть трактористками, пилотами. Советская женщина на постере не дома с детьми, а на заводе, она — Вера Мухина (скульптор-монументалист, автор одной из самых известных скульптур сталинской эпохи «Рабочий и колхозница». — Прим. «Холода»), она кто угодно вообще, потому что у нее были возможности, близкие к равным. Да, конечно, эти женщины потом приходили домой и во вторую смену борщ варили. Но опять же, по крайней мере, у женщин был доступ к образованию и не было разделения, что раз ты девочка, то тебе не обязательно учиться в школе. А в Италии так было. В Италии не только аборты, но и разводы появились только в 1970-е годы.
Я не думаю, что у нас в России все плохо с гендерными правами. Просто нас сейчас как будто пытаются затолкнуть в Средневековье. И те ценности, которые российская власть сейчас пытается привить — средневековые, а не традиционные. Традиционные ценности — это связь поколений, это семейные ритуалы, это передача фарфора, семейные истории, рецепты и это прежде всего память о том, кто ты.
Очень сложно понимать традиции своей семьи, если половина семьи погибла в ГУЛАГе или где-то еще, и ты вообще ничего о них не знаешь. А потом бабка на всякий случай еще фамилию поменяла, чтобы не быть дочерью врага народа. Но отбирать у женщин возможность делать выбор, рожать им или не рожать, или исключать из общества какие-то группы — например, ЛГБТ-комьюнити — это не про традиционные ценности.
И в целом, мне кажется, навязывание православной церкви в нынешней России — как будто искусственно после Советского Союза. Ну хорошо, если ты христианин, если ты такой традиционалист, наверное, ты воспринимаешь семью как главную ценность? Но я смотрю на российские семьи: у меня почти все одноклассники выросли без отца. Может быть, надо не с женщин тогда начать, надо начать с отцов? Курсы отца создать, поменять законодательство. Я правда считаю, что если бы наши мужчины жили, как мужчины в Италии, они бы тоже здорово с колясочками ходили, потому что ты просто так не заделаешь ребенка и не сбежишь.
При таком подходе мужчина не уходит из жизни семьи при первой трудности. Я думаю, с женщинами у нас плюс-минус все в порядке. Нам надо воспитывать мужчин.
«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше
Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.
О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.
Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!