Я уехал из России в Израиль и начал жизнь с нуля

38-летний математик Алексей из Красноярска (фамилия не указана по просьбе героя) был доволен тем, чего добился: он работал главным специалистом в «Роснефти», ездил на собственной машине, зарабатывал вдвое больше среднего. Но сразу же после объявления мобилизации в 2022 году он с одним рюкзаком и без подушки безопасности уехал в Израиль — и пошел разнорабочим на хлебозавод. Алексей рассказал «Холоду», почему он плюнул на карьеру в России и чего ему стоило начать жизнь заново.

Интеллектуальная элита

Я вырос в Тюмени, по образованию я математик, но мне всегда казалось, что самое классное — это попасть в нефтянку. И в 2010 году я пришел программистом в нефтяную компанию, в лабораторию, где в итоге стал руководителем отдела исследований. Я занимался физикой и химией нефти и газа, но работал я в государственной компании советского образца, и в ней очень мало платили, даже приходилось подрабатывать по вечерам. Поэтому я переехал в Красноярск и ушел в «Роснефть»: там зарплата была намного больше. Рыба ищет, где глубже, — и я искал, где могу применить себя за приемлемые деньги.

Работа в нефтянке давала мне ощущение принадлежности к какой-то интеллектуальной элите. Долгое время у меня была очень приличная зарплата, вдвое больше, чем в среднем по Красноярску. Было интересно, были вызовы, которые мне нравилось преодолевать.

Когда я устраивался в «Роснефть», у меня не возникало моральных противоречий. Ну а что: чем плоха нефтянка? Люди добывают нефть, у них тяжелая работа «в поле», у меня — сложная, умная работа в офисе. 

Да, мне не нравилось, что «Роснефтью» руководит Сечин, который получил должность только потому, что за Путиным таскал портфель 20 лет назад (Сечин в 1991–1996 годах работал в мэрии Санкт-Петербурга в аппарате Владимира Путина. — Прим. «Холода»). Но люди-то, которые работают в компании, — настоящие нефтяники, которые много лет учились на геологов, на инженеров, которые решают реальные задачи, делают что-то полезное.

Мы чувствовали свою полезность для народа: все ездят на этом бензине, вот она, заправка «Роснефть». Бензин, который там продается, сделан из той нефти, которую мы помогаем добывать.

Тем не менее еще в 2021 году мы с моей девушкой начали думать о том, чтобы уехать за границу. Было какое-то предчувствие беды, нам не нравилось многое, что происходит в России, — хотя я уже не вспомню, что конкретно. Я тогда не понимал, что все процессы, которые нам не нравились, начались гораздо раньше. Протесты на Болотной были в 2012 году — а что я тогда понимал-то, господи?

В 2012 году я еще жил в Тюмени, мне было 25 лет, и я просто был рад, что у меня все в жизни более-менее складывается. Я был начальником отдела, купил машину в кредит — короче, строил свою жизнь. Мне — парню, который вырос в провинции, — надо было состояться в чем-то. В эти сытые годы в моем окружении на людей, которые занимались политикой, смотрели как на дурачков. Типа: а что тебе не нравится вообще? В России вроде все нормально, у нас тут вроде деньги есть, мы вроде живем прилично.

Даже когда Крым произошел — да, все знали, что происходит, все так и говорили прямым текстом: «Отжали». Не все по этому поводу радовались, но никто особо не сокрушался. Никто не принимал это близко к сердцу. Ну, что-то происходит в стране, да — но мы-то строим жизнь нормальную. Мы-то ничего предосудительного не делаем.

Но потом — после начала войны и особенно после начала мобилизации — все изменилось.

Взял рюкзачок и учесал

Когда объявили мобилизацию, я почувствовал, что я пешка в репрессивном государстве. Было ощущение, что скоро опустят железный занавес, всех рассадят по местам — и все на этих местах будут сидеть или ходить строем. Было ощущение полного лишения свободы. Неважно, чего я добился, чего достиг, сколько денег заработал — все равно со мной могут сделать что угодно: и в тюрьму посадить, и на войну отправить. Кем бы ты ни был, ты можешь стать следующим, за тобой может приехать черный воронок. Я, конечно, говорю об этом условно, я понимаю, что я никто для России: я не политик, не оппозиционер, меня никто не знает, у меня нет никаких связей. Но моя ничтожность в глазах российского государства — это в том числе и моя уязвимость. 

Меня, скорее всего, не отправили бы на войну: на работе у нас составляли списки, кому предоставить бронь от мобилизации. Но все равно появилось ощущение, что жить здесь я не хочу. И мы с девушкой решили, что остаток своей жизни, какой бы он у нас ни был, здесь проводить не станем. Я рассудил, что мало что теряю: у меня есть поддержка близких, и я чувствую в себе внутренний ресурс попробовать что-то новое. И мы решили, что оно того стоит. 

Я на все плюнул, уволился одним днем, взял рюкзачок и учесал. 30 сентября я вылетал из Красноярска в Новосибирск, оттуда — в Ош, в Кыргызстан. Пересидел там месяц и уехал в Израиль, где у меня был шанс через репатриацию получить гражданство. 

Россию я мысленно оставил позади, и с тех пор больше там ни разу не был.

Работать можешь — иди сюда

В конце октября, когда я приехал в Израиль, у меня было с собой 500 долларов. А Израиль — дорогой. Нужно было заплатить за койку, которую я снял в квартире у другого потенциального репатрианта, — это около 330 долларов. 

Запись на подачу документов для получения гражданства у меня была на конец ноября. Постоянно брать деньги у родных я не мог. Нужно было что-то делать, где-то работать. Но, поскольку документов у меня еще не было, официально работать я не имел права.

Я понимал, что мне придется заниматься низкоквалифицированным трудом и что это, скорее всего, временно. Раньше руками я никогда не работал, из физической нагрузки у меня был только спорт: альпинизм.

На сайте по поиску работы — их много, есть даже русскоязычные — я нашел объявление: «Хлебный завод. Берем туристов». А я как раз и находился в стране в статусе туриста. 

Это была фабрика, которая производила замороженные заготовки выпечки для пекарен. На завод брали всех: работать можешь — давай, иди сюда, деньги будем платить. Я приехал — и в тот же день начал работать. 

Смены были иногда с семи, иногда с восьми утра. Шел до остановки автобуса, он довозил почти до фабрики, надо было пройти минут 10 — и вот она, промзона.

Захожу, переодеваюсь, надеваю халат, шапочку, мою руки — и вперед. Что сегодня делаем? Сегодня делаем бурекас (популярные в Израиле пирожки из слоеного теста. — Прим. «Холода»). Ребята, которые пришли на два часа раньше, уже замесили тесто, так что мы начинаем лепить пирожки. Сделали партию — молодцы. Берем все налепленное — и в холодильник. 

И вот так потихонечку: тут на конвейер продукцию поставишь, тут что-то пособираешь, что-то куда-то отнесешь. Какие-то поддоны, подносы, тележки… Потом все это нужно помыть. 

Тяжелая работа: ты постоянно на ногах, постоянно в движении. Типичная смена — 11 часов, иногда 12, если надо сделать чуть больше. За день есть один большой перерыв, 15–20 минут, во время которого можно присесть, выпить чаю, кофе, поесть. Бывают мелкие перерывы по 5–10 минут, когда можно ухватить какое-нибудь печенье. 

С непривычки мне было трудно. Но терпимо.

Платили там очень немного: восемь тысяч шекелей, то есть немного больше двух тысяч долларов (минимальный размер оплаты труда в Израиле — 5880 шекелей; в 2022 году, до апреля 2023 — 5300. — Прим. «Холода»). Деньги мне отдавали в конверте, естественно, социально я не был никак защищен: никаких больничных. 

Я проработал на этой фабрике не так уж и долго, месяца полтора. За это время я понял, что это слишком тяжело и работать так постоянно я бы не смог.

Можно ненавидеть нож, а можно — человека с ножом

Мой уровень жизни в этот период, конечно, упал. В России я жил в приличном месте, ездил на своей машине, работал по большей части на удаленке. Иногда эта значительная перемена меня угнетала. Но я понимал, что это временно. Всегда, когда ты начинаешь делать что-то новое, ты сперва шагаешь вниз, а потом, как по лестнице, выбираешься наверх. 

Физического труда я не боялся. Уже на фабрике я спрашивал у знакомых, можно ли устроиться на какие-то высотные работы: я думал сделать промышленный альпинизм своей постоянной занятостью.

Мне было некогда страдать, да и эмоции у меня проходят быстро. Даже если в какой-то день я думал: «Фу, тяжело, вообще заколебало все», то приходил к соседу, который был в такой же ситуации, или говорил по телефону с девушкой… И на следующий день эти эмоции уже исчезали.

К тому, что мне пришлось совершить дауншифтинг, я относился просто. Не то чтобы всю свою жизнь я вращался только среди «белых воротничков». Я занимался спортивным альпинизмом, а это очень тяжелый спорт. Вы идете в горы, грязь, пот, тяжелый рюкзак. Но надо идти. Останавливаешься, ставишь лагерь. Туалета нет, ничего нет. Дождь пошел, снег пошел, все замерзло. Хочется домой. Но есть какая-то цель, ради которой ты продолжаешь идти вперед.

После переезда моей целью было дожить до получения гражданства. И я это сделал — получил израильский паспорт. 

Пока я работал на фабрике, я потихоньку искал другую работу. И мне удалось найти вакансию, связанную с data science, в израильском университете. Еще спустя некоторое время меня взяли в этот же университет в аспирантуру и назначили стипендию. Правда, однажды в конце 2023 года мне не выдали стипендию вовремя, а денег у меня в кармане было ноль, жить было не на что. Так что я снова позвонил знакомым, поузнавал — и мне сказали: есть автомойка, выходи мыть машины, 400 шекелей в день. Так я продержался до следующей стипендии. 

Специализацию в области data science я получил еще до начала войны: с 2021 года я готовился к тому, чтобы стать востребованным на зарубежном рынке. Мой узкоспециализированный опыт в нефтянке мало где нужен, кроме России. Поэтому я переучивался на специалиста в области data science, хотел поработать в этой сфере, а потом с этим опытом устроиться куда-то за рубеж. 

И после того как началась война, я придерживался этого плана, не увольняясь из «Роснефти». Уволился, только когда появилась угроза лично мне.

Я не жалею, что работал там. Я понимаю, что в глобальном масштабе «Роснефть» принесла российскому государству деньги, чтобы финансировать войну. Но «Роснефть» — это же не империя зла. Это люди, которые добывают полезные ископаемые — для нашего же народа. Да, Россия продает нефть и получает за это деньги, которые вкладывает в том числе во что-то плохое. Понятно, что уроды наверху воруют эти деньги. Понятно, что «Роснефть» совершила в свое время рейдерский захват «Башнефти» — я хорошо помню, как нам говорили, что наша компания приросла новыми месторождениями в Башкирии, но все понимали, что это рейдерский захват (в 2016 году «Роснефть» купила принадлежавший государству контрольный пакет акций компании «Башнефть». При этом, как отмечалось в СМИ, государство получило контрольный пакет акций «Башнефти» при сомнительных обстоятельствах. — Прим. «Холода»). 

Да, мы это понимали, но… бензин-то все равно делают. Люди ездят на нем, промышленность работает. Если кого-то убили ножом, то можно ненавидеть нож, а можно — человека с ножом. Потому что вообще-то ножом можно еще и порезать мясо, а не только кого-то убить. Я делал что-то для добычи полезных ископаемых в той стране, в которой я родился и прожил большую часть своей жизни. Для меня эта ситуация не черно-белая. 

В январе 2024 года я уехал из Израиля, который оказался мне не по карману, в Грузию. Сейчас я работаю удаленно специалистом по data science в казахстанском стартапе. Я вернулся к тому уровню жизни, который был у меня в России, даже в чем-то стало лучше: мой доход вырос раза в три. 

С маленьким перерывом на то, чтобы таскать поддоны на хлебозаводе. 2023 год для меня был очень сложным в эмоциональном плане: пока я был в Израиле, умерла моя мама, на похороны я не поехал (в семье мы коллективно решили, что ситуация в России по-прежнему может резко поменяться и в любой день могут принести повестку или закрыть границы). Я успел пожениться со своей девушкой, мы пытались и для нее получить израильские документы, но не смогли из-за сложной, нервной и долгой процедуры. 

Но себя и свою жизнь я, даже работая на автомойке, не ненавидел. У меня была цель: для себя и для своей семьи организовать жизнь. И теперь, спустя два с половиной года, я знаю, что передо мной больше перспектив, чем было, когда я жил в России.