В марте 2022 года восьмиклассник Мартин эмигрировал в Тбилиси вместе с семьей. Этот опыт стал для него травматичным: ему было сложно в другой языковой среде, не хотелось общаться с одноклассниками и выходить из комнаты. Он вернулся один в Москву, доучился до 11 класса, но теперь снова готовится к отъезду из-за риска, что его призовут в армию. Мартин с его матерью Викой (имена изменены по просьбе героев) рассказали «Холоду» о том, каково это — когда родители решают уехать, а ребенок к этому не готов.
Когда началась война, мама с отчимом сходили в Москве на антивоенный протест и сразу после этого свалили. Мы с братьями и сестрами — нас пятеро — оставались тут неделю или две, но в начале марта нас всех тоже увезли под предлогом «уедем и посмотрим, что будет, скорее всего, вернемся». Мы даже не все вещи успели собрать, только самое важное взяли и улетели. А потом мы не вернулись.
Я был тогда в восьмом классе. И если убрать весь ужас от начала войны, поездка ощущалась как приключение. Я в Грузии никогда не был, и мне было интересно увидеть новую страну — я ходил, изучал. Но я довольно часто спрашивал маму, когда мы вернемся, и постепенно она стала отвечать: «Когда война закончится». А я следил за происходящим и понимал: закончится она не скоро, то есть для меня это звучало как «мы не вернемся никогда». И я начал уходить в себя.
Мне было очень некомфортно в школе в Тбилиси. Это была частная русскоязычная школа, предназначенная для ситуаций, когда человек незапланированно переезжает, ничего не выучил и ему надо хотя бы как-то поддерживать уровень знаний. И дети там были не очень, и система образования в целом — мне все не нравилось.
Рассказывает мама Мартина Вика:
Моего мужа два раза задерживали на протестах, но дело не только в задержаниях. Мы довольно быстро приняли решение, что уезжаем. И перевезли с собой детей. В Грузии все дети пошли в школу и учились с переменным успехом, но Мартину было очень трудно. И это было объективно. За несколько месяцев до эмиграции он самостоятельно сменил школу в Москве, и это была для него первая такая победа в жизни: его взяли туда, куда не всех берут. И он расцвел, потому что оказался среди людей, с которыми ему интересно, у которых такие же проблемы, такие же способы поспорить, они читают те же книжки. И вдруг мы его срываем с места. Мало того, я детям сначала сказала, что мы едем на пару недель — просто в отпуск или что-то такое. Я не говорила, что мы уезжаем надолго, просто чтобы на границе не было лишних вопросов. Мартин ни с кем не попрощался, просто уехал прогуливать школу. И вот я вижу, что ему здесь не хочется учиться и в основном он лежит в тоске.
«Больше было претензий к Путину»
После школы я приходил домой и просто оставался там. Иногда даже пропускал школу, потому что мне было очень сложно выйти на улицу. Я пребывал в полушоковом состоянии, потому что все, что у меня до этого было, моментально исчезло — и безвозвратно, как мне казалось. Тяжело давалось расставание с друзьями и с бабушкой.
Я просто запирался в комнате, а мама приходила и спрашивала: «А почему ты никуда не выходишь? Вот мы сейчас пойдем смотреть музей, пойдем туда-то погулять». А я никуда не хотел выходить, я просто сидел в интернете и пытался насытиться рунетом, чтобы хоть как-то почувствовать, что я все еще в России.
Еще новый язык. Грузия — это страна, где многие говорят на русском языке, но по этическим соображениям мы не могли себе позволить говорить на русском в такое время, потому что это невежливо. У меня не было привычки жить в обществе, где люди вокруг не говорят со мной на одном языке.
У меня было несколько друзей в Москве, и каждый раз, когда они мне звонили, я говорил: «Да-да, я скоро вернусь, ребята, ничего, просто мы ездили в отпуск». И каждый раз у меня все больше пропадала уверенность в том, что я их когда-то еще увижу.
К родителям у меня было меньше всего претензий в этот момент. У меня больше было претензий к Путину, всему, что он делает, и ко всем людям, которые в этом участвуют.
В конце концов в апреле 2022 года я устроил маме ужасную истерику: «Мама, пожалуйста, можно я хотя бы на чуть-чуть съезжу обратно». И мы договорились, что после маминой свадьбы, которую она справляла в конце апреля, я поеду в Россию, чтобы закончить школу.
Рассказывает Вика:
У меня начались мучения: может, отпустить его год закончить хотя бы. Ну, благо там бабушки, дедушки есть. И вот он уехал, у него по новому кругу пошла социализация. Я понимала, что он там учится хорошо, ему нравится. Так мы торговались, торговались: еще годик поучится, потом еще годик. Младший ребенок научился говорить на другом языке, жить в другом мире. Ему пришлось за это время адаптироваться и привыкнуть к идее о том, что можно учиться на английском и жить за границей. А мимо Мартина эта идея прошла мимо.
«Оставаться еще страшнее»
Когда я прилетел в Россию, меня в три часа ночи в аэропорту встретил мой одноклассник и друг. И я такой: «Вау, меня здесь ждут!» Потом я вернулся в класс и просто почувствовал, что я дома, и понял, что в ближайшее время отсюда не смогу уехать ни под каким предлогом.
Сейчас я заканчиваю 11 класс, и всю мою инфантильность и желание остаться в России перекрывает военкомат, поэтому мне уже проще принять, что нужно эмигрировать.
Мне все еще очень страшно уезжать и не хочется, но оставаться еще страшнее, так что приходится сделать наилучший выбор из худшего.
Рассказывает Вика:
Два года подряд мы регулярно торгуемся. Он на свою сторону тянет — «я хочу еще поучиться в Москве», я на свою — «надо уезжать». Он каждый раз побеждал, но мы договаривались, что у его победы есть определенная граница. То есть максимум, о чем можно было со мной договориться, — это закончить школу в России. Если бы он очень хотел остаться, прямо это было его главной мечтой, он бы, наверное, совершил какие-нибудь усилия для того, чтобы поступать в университет в России, чтобы получить отсрочку по призыву. Но он этого делать не стал, поэтому у него сейчас просто нет пути отступления.
«Почему мама наотрез отказывается даже на неделю приехать в Россию?»
Я понимаю, что жить в России сейчас, будучи совершеннолетним, — это компромиссное решение. Даже если ты не едешь на войну и тебе ничего не угрожает, ты в любом случае помогаешь государству. Мне понятно, почему родители эмигрировали. Но мне непонятно, почему мама наотрез отказывается даже на неделю приехать в Россию. Насколько я вижу, ей ничего не угрожает, а мне столько всего иногда хочется не только рассказать, но еще и показать.
Я вижу, что маме очень сложно, что меня нет рядом. Я пытаюсь ездить к ней чаще, иногда вместо учебы. Я в прошлом году из-за этого много долгов набрал, потому что так часто к ней ездил, что напропускал всего. Но, когда я закрывал долги, у меня даже не получалось обвинять в этом маму, потому что я чувствую, что, конечно, должен быть там.
Рассказывает Вика:
У меня лично война обострила конфликт с мамой, потому что я оказалась в ситуации, когда я перетягиваю канат из собственного сына. Мама говорит: «Пусть остается подольше, тут родина, хорошая школа, тут все, тут я». А я говорю: «Нет, отдай мне, пожалуйста, моего сыночка, потому что я хочу, чтобы он получил навык жизни в другом мире тоже». Она долго мне говорила: «Не торопись». А теперь говорит: «Вообще в таком возрасте, в 18 лет, уже не нужна мать ребенку». Я говорю: «А бабушка, наверное, очень нужна, да?» Для меня это очень тяжелые разговоры, но у нас нет открытых конфликтов. Я могу ее понять: живешь-живешь, а тут война и хренак — все уехали.
«Я в России чувствую больше свободы, но это персональная свобода»
С одной стороны, в Москве я стал самостоятельнее. Я не работаю, но как-то быт свой обустраиваю, готовить научился кое-как.
А с другой стороны, мне дискомфортно будет после такого опыта жить с кем-то, потому что я привык быть один и у меня есть safe space (безопасное пространство. — Прим. «Холода»), где никто меня не трогает, я могу делать что угодно и никто не будет заходить ко мне каждые две секунды. Бабушка живет недалеко от меня — я к ней могу пешком ходить, чуть ли не в тапочках, но живу я один. Когда я приезжаю к маме — тут не на что жаловаться, у них огромная квартира, но все равно не чувствуется такой свободы, которая есть здесь. Я в России чувствую больше свободы, но это как бы персональная свобода.
В России сложно жить с моими взглядами и идеями. Я, например, пишу электронную музыку и иногда какие-то стишки сочиняю, и хочется куда-нибудь выставить стишок, а боишься, потому что не хочется никого подвергать опасности, тем более что мне много раз говорили, что лучше не надо. И в этом тоже есть какой-то диссонанс, потому что ну как так — я не могу выложить стишок?
Из-за границы, когда я уехал, даже за те первые три месяца, что я не был в России, мне казалось, что Россия по щелчку пальца превратилась в Третий Рейх, и здесь уже все маршируют, и везде — свастики на стенах. Я вернулся и понял, что ничего не поменялось. Я думаю, что на этом до сих пор держится вот это вот массовое сознание — что все страшное происходит не у нас.
У нас очень хорошая школа. У нас есть в школе safe space, и я этому очень рад. Я думаю, что это тоже одна из причин, почему мама все еще позволяет мне здесь находиться: потому что у меня просто школа слишком свободомыслящая для этой страны. У нас даже «Разговоров о важном» нет.
Рассказывает Вика:
Меня Мартин немножко отрезвляет, что вообще-то в России — не Мордор, и там есть много адекватных людей. Вот, например, мой сын. Можно ли сейчас в России получить хорошее образование? Да, можно. Но если он справится с этим челленджем, поступит за границу и будет учиться на другом языке, это явно расширит его сознание. Как бы ни развивалась ситуация в мире, разнообразный опыт и умения только обогащают человека и делают его адаптивным для этого непонятного, непредсказуемого будущего, которое всем нам предстоит.
«Я не могу платить налоги в этой стране — мне совестно»
Изначально у меня были мысли поступить в российский вуз. Но мне было стыдно и перед мамой, и перед собой. Я не могу платить налоги в этой стране — мне совестно. Меня с детства так воспитали, что я могу говорить то, что захочу, а не то, что мне можно говорить. А здесь так не получается.
Я планирую поступать в европейский вуз куда-нибудь на этику, политику, журналистику или в школу электронной музыки. Если вдруг не поступлю, годик поучу языки, поступлю потом, а пока пойду поработаю где-нибудь. В Европе в этом смысле возможностей больше чем в России, и в этом плюс. Несколько моих друзей тоже уезжают в Европу, и как будто у меня будет возможность с ними видеться.
У меня есть подруга, которая собиралась переехать в Германию, но вдруг у нее что-то щелкнуло, и она поехала учиться в Тверь на актерское. И я подумал: вдруг у меня эмоции будут сильнее, чем интеллект. Поэтому я превентивно себе указал в ЕГЭ только два предмета, чтобы я не мог никуда поступить в России, даже если сильно захочу. Я думаю, что, когда все закончится — не только война с Украиной, но и диктатура в России, — и у нас сменится власть на более демократическую, я вернусь в тот же момент.
Конечно, жить стало сложнее. Но я в такие моменты думаю, что мама Анны Франк (еврейки, пострадавшей от нацистского террора и оставившей после себя дневник, ставший документом эпохи. — Прим. «Холода») говорила ей: подумай о поездах, что идут на Восток, то есть об участи евреев, которые едут в концлагеря. Вот у меня примерно такой же образ мысли. Если я чувствую, что мне тяжело, мне надо подумать о тех, кто на войне, и идти работать дальше, потому что, слава богу, я не там.
Мой уровень политической осознанности вырос после начала войны, потому что я начал еще больше читать, интересоваться тем, что происходит, пытался найти исторические аналогии, понять, как в такие времена жили люди, и как-то думать о том, что может быть в будущем.
Если бы я сейчас советовал что-то родителям, которые эмигрируют с подростком, я бы сказал, что, в первую очередь, они должны в полной мере понимать причину, почему подростку дискомфортно. А это, конечно, ужасный страх всего неизвестного, и он есть у всех, и очень важно его учитывать и работать с этим страхом.
«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше
Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.
О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.
Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!
