Я из детского дома и благодарна ему

23-летняя Юлия Богданова выросла в детском доме. Мать бросила их с сестрой, отец покончил с собой, а бабушка отказалась брать девочек под опеку. Когда Богданова выросла, стала ветеринаром-хирургом и завела блог, где популяризирует ответственное отношение к животным, а также развенчивает мифы о «детдомовских». Она рассказала «Холоду» о том, каково было расти в детском доме, почему ей страшно рассказывать в блоге о своей жизни и как она строит ветеринарный центр хирургии в Казахстане.

«Никого не вините, никто не виноват»

Я родилась в деревне в Казахстане, недалеко от границы с Челябинской областью. У меня есть сестра. Мама с нами не жила: она нас оставила бабушке. Я знаю, что мама забеременела после седьмого класса, в шестнадцать родила сестру, в восемнадцать — меня, работала потом штукатуром-маляром, но у меня о ней никаких воспоминаний толком нет. Отец был старше ее лет на 10. 

Бабушка рассказывала, что отец с мамой поругались, бабушка приехала к нему нас забирать и сказала, что детей он больше не увидит. А он потом приезжал, дарил подарки, но его к нам якобы не пускали. Дальше в моей голове такая хронология: через какое-то время нам сказали, что он умер, а потом бабушка уточнила, что он повесился, написав посмертную записку, мол, «никого не вините, никто не виноват».

Мы жили у бабушки бедно. В школе нас считали «бомжами», другие дети нас унижали. Я помню, что у нас дома была пружинная кровать и одеяло, как перина, и мы лежали и смотрели «Поле чудес» на маленьком старом телеке. Бабушка лежала рядом — такая большая, мягкая. Это одно из самых нормальных воспоминаний — остальные все не очень.

Органы опеки приехали за нами с сестрой после смерти дедушки. У нас жил слепой дед: он нам вроде не родной был, подробностей я не знаю, а спросить уже не у кого. Когда он передвигался, постоянно держался за что-нибудь — таким я его запомнила. И однажды я выхожу во двор, смотрю, а он с петлей на шее. У меня не было истерики, я просто зашла в дом, сказала: «Бабушка, там дедушка повесился». Я помню, что она сказала: «Беги в магазин, пусть звонят в скорую, полицию». У нас не было дома телефона. 

Потом во дворе собралось много людей, ему резали веревку, и звук такой противный был — хр-хр-хр. Классная руководительница сестры временно забрала нас к себе домой. Опека стала проверять нашу семью. Позже, при выписке из детского дома, мне дали пачку документов. Там есть описание того, как мы жили. Написано, что у нас нет одежды, антисанитарные условия, бабушка пьяная, соседи все жалуются и говорят, что мы периодически ходим к ним и просим хлеб, потому что нам нечего есть. Пенсия бабушки была меньше 20 тысяч тенге (менее 12 тысяч рублей на сегодняшний день с учетом инфляции. — Прим. «Холода») — это очень мало, она не тянула двоих детей.

Там еще такое комбо — бабушка состояла в «Свидетелях Иеговы». И я помню, что мы с сестрой ходили в Дом молитвы (зал для проведения встреч адептов церкви. В России она признана экстремистской и запрещена. — Прим. «Холода»). Я потом в подростковом возрасте встретила в лагере воспитательницу, которая у нас была в приюте — это место до детского дома, откуда родители или опекуны могут забрать ребенка, если передумали, — и она рассказала, что мы с сестрой мало с кем общались, а в сон-час ложились в одну кровать, накрывались одеялом и пели какие-то песни про бога.

Сами своих обижали, но чужим в обиду не давали

До 17 лет — окончания школы — я росла в детском доме. Поначалу было сложно. Мы пришли, а там уже сложившаяся группа, непонятно, кто как к тебе будет относиться, кто чего от тебя хочет. Я помню, что старшие приходили и нас наказывали: ставили к стульчикам за то, что мы бесимся (аналог наказания «поставить в угол», когда ребенка ставят рядом со стулом, чтобы он подумал о своем поведении. — Прим. «Холода»). Иногда старшаки устраивали бои между нами — заставляли драться и таким образом выявляли самую сильную среди девочек. И да, все это девочки делали. Потом у нас сменился директор, и еще мы из младшего звена перешли в среднее, и там нас уже никто не трогал. Ушел культ дедовщины, потому что старшие ребята выпустились, и стало намного спокойнее. 

С 4 по 11 класс я училась в одной и той же школе — она была через дорогу от детского дома. Там одна половина детей была из него, а другая — из обычных семей. Несмотря на то что в детском доме была дедовщина, в школе, если кто-то из городских ребят начинал на нас как-то наседать и обижать, мы все друг за друга заступались. Это было такое негласное правило: сами своих обижали, но если кто-то за пределами детского дома пытался это сделать, то мы им не давали.

У нас было строгое расписание. Мы вставали в 6:30, в 7:00 — завтрак, в 8:00 уже нужно быть в школе, потом мы приходили из школы, полтретьего — обед, потом самоподготовка с 15:00 до 17:00, затем — ужин. После этого мы расходились по кружкам. 

У нас одну девочку забрала домой старшая сестра. Мы с ней в школе сидели за одной партой, и однажды она говорит, мол, пытаюсь выбрать, в какой кружок пойти. Я отвечаю: а зачем выбирать, ты же можешь пойти в оба. А она: за это же платить надо, сестра только один кружок может оплатить. И тогда я поняла, что нам-то все это бесплатно дается. И попробовала себя везде: я играла в баскетбол и волейбол, научилась играть в Тогыз Кумалак — это наша национальная игра (логическая настольная игра на доске с лунками. — Прим. «Холода»). Ходила на уроки игры на домбре и гитаре, дзюдо, танцы, цирк — там училась акробатике. Я именно поэтому детскому дому и благодарна, что нас всесторонне развивали.

У нас мало кто заканчивал 11 классов — обычно после девятого шли в колледж. А нашу группу директор детского дома называл «золотой» и «элитой», потому что у нас из 30 человек 12 остались доучиваться. Мы были в Рудненском детском доме — это в маленьком городе рядом с Костанаем. Обычно из нашего детдома в колледж поступали в Рудном, а в университет ехали в Костанай. А наш выпуск по всему Казахстану поступил в разные вузы. Я поступала в Алматы — туда, чтобы подать документы, нужно было ехать два дня на поезде. Никто меня одну, конечно, не отпустил бы. И моя воспитательница за свой счет взяла выходные и поехала со мной. Но, конечно, не все преподаватели такие были.

Ощущать, что я нужна

Я до последнего не знала, на какой факультет поступать. В детском доме говорили: лучше на фармацевта, и я готовилась к экзаменам по биологии и химии. Но в какой-то момент аж расплакалась, потому что поняла, что это навязанное и я этого не хочу. И поступила на психолога. 

Мне было 17 лет, я думала: поучусь, получше разберусь в себе и в людях и за это время посмотрю, что вообще вокруг, какие профессии есть, что востребовано, а потом решу. Пока училась, я поняла, что мое призвание — помогать. И даже не просто помогать, а именно ощущать, что я нужна. Поэтому после третьего курса я перевелась в другой университет с потерей курса и стала учиться на ветеринара. 

Я начала работать еще до окончания учебы. У нас специалитет, обучение шло пять лет. Но это сельскохозяйственный институт, то есть учат тебя лечить только сельхозживотных. А если хочешь работать с мелкими домашними животными, учись сам. Поэтому с третьего курса я начала работать ассистентом в местной ветеринарной клинике. Полдня училась в вузе, потом шла на смену в ночь, а со смены — на учебу. Это был достаточно сложный период. 

Меня привлекала хирургия. Я начала понемногу учиться оперировать у своей наставницы. На четвертом курсе я уже делала операции и у меня были свои пациенты в клинике.

Недавно к нам пришли с просьбой усыпить молодую собаку, потому что ее хозяева уезжают и не могут ее взять с собой, а пристроить не хотят, потому что это «любимая собака, как она будет жить в чужой семье?» Вот как это? Мы отказались, сказали, что не проводим эвтаназию по такой причине. И они ушли в неизвестном направлении. Я понимаю, что люди разные: есть те, кто все готовы сделать для своих животных, а есть жестокие, кто специально может причинять животным боль. Точно так же, впрочем, относятся к своим детям: кто-то их любит и лелеет, а кто-то в детский дом сдает.

Я при этом могу найти оправдания тем, кто оставляет детей в детском доме. Я даже благодарна, что сама там оказалась. Если бы этого не случилось, я бы осталась с бабушкой, и непонятно, где бы я училась вообще и каким человеком стала. Поэтому, как бы странно это ни звучало, я считаю, что если люди не могут дать ребенку воспитание и хорошее окружение, обеспечить его, лучше пусть отдают в детский дом. 

Конечно, детские дома бывают разные — об этом много пишут. Есть учреждения, где воспитателям все равно, где детей бьют, унижают. Такое бывает, но все равно это может быть лучше, чем жить в голоде.

Моя мать может жить где-то в том же городе, что и я

Из родных, с которыми я общаюсь, у меня осталась только сестра. Про бабушку нам где-то на третий год жизни в детском доме социальные педагоги сказали, что она умерла. 

Мать у нас жива, хотя, что с ней сейчас, я не знаю. В 2019 году, когда я еще была несовершеннолетней, меня как социально активную от области приглашали в столицу на открытие «Года молодежи» в Казахстане. Но я жила не в гостинице, а дома у женщины из министерства образования, которая занимается детскими домами. И она мне сказала, что у нас, оказывается, есть брат. Ему на тот момент, когда она мне показывала фото, было примерно четыре-пять лет, и он тоже был в детском доме. 

У нас одна мать, но она написала, что у него нет родных. Я знаю, что его усыновили. Но у нас есть закон, по которому я не имею права разглашать тайну усыновления, то есть я не могу найти его, связаться и сказать: «Я твоя сестра». 

Иногда я думаю, что моя мать может жить где-то в том же городе, что и я. Но, если я ее увижу, не факт, что узнаю или что-то почувствую — это просто незнакомый человек. Представьте: иду я по улице, и какая-то женщина идет навстречу. Я же к ней ничего не чувствую. Вот и к матери у меня такое же отношение. Мне кажется, что мне было бы безразлично. А сестра, мне кажется, расплакалась бы и вся растаяла сразу.

У нас с сестрой вообще разные позиции по отношению к тому, что мы росли в детском доме. Для меня это просто факт. Я легко говорю об этом при знакомстве, просто чтобы люди об этом знали и не думали потом, что я специально это прячу. А моя сестра всегда скрывает. Она говорит, что ей очень стыдно рассказывать при трудоустройстве или при знакомстве с новым человеком, что она из детдома.

Стала себе позволять показывать эмоции

У детей из детского дома разное отношение к своей судьбе. У нас были ребята, которые говорили: «Да, чего я добьюсь? У меня родители алкаши, наркоманы. Ну, я так же и пойду». И они не стремились что-то изменить, потому что верили, что это им так предначертано, что у них так же и сложится. 

А я, наоборот, всегда думала: вопреки тому, что у меня так сложилось (бабушка отказалась, отец повесился, мать вела разгульный образ жизни) — я хочу добиться того, чтобы люди смотрели на меня и гордились мной, ставили меня в пример. Когда директор детского дома рассказывал нам про выпускников, которые что-то смогли в жизни, я очень хотела, чтобы про меня потом тоже так говорили. 

Конечно, когда я впервые сказала об этом в блоге на большую аудиторию, было страшно. Я не читала комментарии к рилсу примерно полгода, потому что поначалу мне попался комментарий, где говорилось что-то в духе «вам вообще грех жаловаться, что вы тут ноете». И я решила себя от такого беречь, не реагировать. 

Но мой блог рос, стало больше поддержки, некоторые подписчики стали за меня заступаться перед теми, кто оставляет негативные комментарии. Поэтому теперь я с большей уверенностью публикую такой контент.

Одна из целей моего блога — показать, что, если ты рос в детском доме, это не значит, что на себе надо поставить крест. Обычно, когда люди узнают об этом, они либо хотят тебя пожалеть, либо отстраниться, потому что от детдомовцев принято ждать плохого. Некоторые девочки рассказывали мне, как их не принимают родители парня. Я хочу своим примером показать: дети из детского дома заслуживают нормальной жизни и нормального отношения.

Раньше я сама довольно равнодушно относилась к детям из детских домов, например, к нашим дошколятам. Мне их никогда не было жалко: от меня же тоже отказались. А сейчас я смотрю на своих племянников — у моей сестры уже есть двое детей — и совсем иначе реагирую. У меня прям сердце разрывается, когда они плачут или расстраиваются, что у других что-то есть, а у них нет.

Я хочу им показать, что все возможно, хочу быть такой тетей, которая им даст то, чего у нас не было.

Вообще я замечаю, что с возрастом меняюсь. Чем старше я, тем более эмпатичной становлюсь. И тем больше меня что-то начинает задевать, на что-то острее реагирую. В детском доме такого не было. Я была очень позитивным, жизнерадостным ребенком и на все смотрела как на данность: типа, ну ладно, ну у нас вот так вот. А сейчас я больше анализирую, рефлексирую. 

Но у меня сейчас еще и есть сильная поддержка. У меня очень хороший муж, который, например, за меня читает комментарии в блоге (а они иногда бывают просто ужасными) и говорит: «Что ты на них внимание обращаешь?» В детском доме такой поддержки не было. Я думаю, оттого что она появилась, я и стала себе позволять показывать эмоции. Раньше я понимала, что, если я обижусь, меня никто не пожалеет, мне просто надо подавить это и справляться самой. А сейчас я могу и поплакать, и обидеться. 

Для людей, а не для заработка

Я начала вести блог после того, как у меня появился молодой человек. Мы вместе работали в ветеринарной клинике, и он видел, что мне нравится снимать. После детского дома у меня была страница в инстаграме со всякой фигней: фотки, какие-то цитаты, видео, где я могла под музыку головой дергать. И он сказал, мол, зачем ты фигней занимаешься, ты — врач, веди блог в этом направлении, это будет очень интересно. 

Он меня замотивировал, купил мне айфон, чтобы все было профессионально, и вселял в меня веру. В прошлом году он мне сказал: с инстаграмом отлично получается, теперь выходи на ютуб. Я стала записывать ролики туда, и сейчас у нас больше 20 тысяч подписчиков. 

Бум в моем блоге случился в 2023 году, когда меня уволили из клиники. У нас давно назревало недовольство условиями, и мой муж уже уволился к тому времени. И вот в какой-то момент я решила рубить правду-матку, все высказала хозяйке клиники и даже сделала презентацию «Почему я хочу уволиться», чтобы добиться каких-то изменений. Тогда ничего не произошло, но через месяц она меня уволила. Мы еще и снимали квартиру у нее же, и она сказала: собирайте вещи и съезжайте. То есть нам нужно было еще срочно искать квартиру. 

У меня тогда было восемь тысяч подписчиков в инстаграме, и внезапно три последние ролика про увольнение набрали по миллиону просмотров. Число подписчиков стало стремительно расти: утром я проснулась, а их уже 10 тысяч. Тогда у меня появился менеджер: просто женщина написала в директ и сказала, что может выполнять такую работу за определенную плату. Начали поступать предложения по рекламе. Я была в шоке, что на блоге еще и можно зарабатывать, оказывается.

Нас с мужем стали звать в клиники в России, в Казахстане, пригласили работать в Грузию. В результате в январе 2024 года мы поехали работать в Батуми. И это было офигенно, потому что мы посмотрели другую страну, познакомились с крутыми людьми, выдохнули, в целом стали понимать, что куда. Тогда и доход с блога пошел такой хороший, что можно было спокойно жить и не торопиться трудоустраиваться.

Мы поработали в Батуми месяц и потом вернулись в Казахстан. Здесь мы уже несколько лет помогаем осуществлять государственную программу ОСВВ (отлов, стерилизация, вакцинация, выпуск в естественную среду) бездомных животных. То есть я как хирург их оперирую. В Казахстане очень много бездомных животных. За два года по этой программе я лично прооперировала почти две тысячи особей. И в этом году с марта по май включительно — более 500. У нас есть и другие хирурги, но я говорю именно про свою статистику.

В Казахстане нет ни одной государственной ветеринарной клиники по мелким животным, хотя это большая страна. Сейчас я работаю хирургом в социальном центре ветеринарной хирургии в Костанае, который открыл мой коллега. Мы поставили себе цель — сделать эту клинику больше для людей, чем для заработка, и открыть в том городе, где с этим сложно. Она предоставляет площадку для программы ОСВВ, то есть теперь это можно делать не в полевых условиях, — это очень удобно. А еще попозже в другом городе мы хотим открыть центр не социальный, а такой, который будет приносить доход. Но, естественно, там не будут космические цены на услуги.

Вот такие у нас планы. Я понимаю, что мы конкурентоспособные ребята. Ну и плюс у меня блог: я смогу это так построить, что люди будут нас знать. А цель моего блога — это, в первую очередь, популяризировать ветеринарию, потому что до сих пор многие считают, что быть ветеринаром — это не престижно, это коровам хвосты крутить и в навозе ходить. Я хочу этот миф развеять. Я хочу, чтобы нас как врачей начали наконец-то уважать, понимать, что мы действительно делаем стоящие вещи.