Больше 80% воспитанников сиротских учреждений в России — социальные сироты: у них живы родители или есть близкие родственники, но все они по каким-то причинам не могут воспитывать детей. Однако бывает и так, что дети возвращаются в семью уже после того, как их забрало оттуда государство. «Холод» рассказывает истории семей, которые боролись за возвращение своих детей и преуспели в этом.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Детям здесь жить нельзя
«Мы коз кормим просрочкой из магазинов — фрукты, овощи — и держим все эти продукты в специальном бачке на улице, — рассказывает 49-летняя Екатерина Мангирова про визит опеки в их дом. — Представители опеки эти бачки и ведра увидели и говорят: “Что это у вас продукты так хранятся?” Я ответила: “Да какие продукты, это для коз, у нас тут хозяйство”. В общем, им не понравился запах. Написали, что дома бардак. Я у них спрашиваю: “У вас в доме есть трое маленьких детей одного возраста? Я сейчас сделаю дома порядок, через пять минут все снова будет в беспорядке».
У Мангировой и ее мужа шестеро кровных детей. В 2019 году семья взяла под опеку еще двоих приемных — двоюродных племянника и племянницу Екатерины. Что именно случилось в их кровной семье, Екатерина рассказывать не хочет, только говорит, что мать детей «особо не старалась с ними дома находиться, бросала одних», а остальные родственники отказались от опекунства.
Все это время за их семьей следила опека — проверяла условия жизни приемных детей. Вопросов к Мангировым не возникало. Но в 2023 году ситуация изменилась.
В июне 2022 года Екатерина с мужем, средним и младшим сыновьями (остальные уже выросли, у некоторых есть свои дети) и приемными детьми переехала из Алтайского края в небольшой поселок в Новосибирской области с населением в три с половиной тысячи человек. Взяли в рассрочку двухквартирный дом: сначала выплатили деньги за ту квартиру, что поменьше, а когда освободилась вторая, побольше, Мангировым предложили выкупить и ее. Они также взяли ее в рассрочку, переехали в нее и решили попробовать выплатить полную сумму. Там же встали на учет в опеке.
Бо́льшая половина дома была в лучшем состоянии, хотя, по словам Екатерины, тоже нуждалась в основательном ремонте. «Мы решили так: пока рассчитываемся, начать потихоньку сантехнику ставить — на что денег хватало. Мы люди такие: не особо любим куда-то ходить, что-то просить, клянчить», — говорит она.
Уже через неделю после переезда к семье приехала с проверкой сотрудница местной опеки и вынесла вердикт: «Детям здесь жить нельзя». Дома тогда был старший 21-летний сын Екатерины, который приехал на время пожить в Мочище.
«Сын потом рассказал, что она [сотрудница опеки] даже в дом не заходила, — вспоминает Мангирова. — Встала на пороге и говорит: “Фу, что это у вас тут за срач?” Сын объяснил ей, что мы только переехали, даже еще не рассчитались за дом. Конечно, мы порядок здесь наведем. Потом в телефонном разговоре сотрудница сказала мне, что дает нам три недели на устранение [беспорядка в доме]. Я говорю: “Ну какие три недели, мы не можем за это время сделать ремонт. Тем более без мужа — он тогда уехал на рыбу (ловить рыбу на продажу. — Прим. “Холода”), чтобы заработать денег как раз на дом».
Именно тогда в жизни Мангировых началась череда неприятностей, которая в конце концов привела к изъятию младших детей (фонд «Солнечный город», работавший с семьей Мангировых, подтвердил «Холоду» рассказ Екатерины).
Сначала соседи пожаловались в администрацию поселка на шум от КАМАЗов, которые привозили на участок Екатерины стройматериалы: семья планировала построить парковочную площадку для машины перед домом. По словам Екатерины, после этого глава администрации несколько раз приезжал к ним домой, кричал и требовал прекратить все работы. Она написала на него заявление в прокуратуру, а тот в отместку обратился в полицию с просьбой проверить условия, в которых живут ее дети. В дом Мангировых снова приехала опека. Именно тогда и состоялся разговор про «бардак» и «неправильное хранение продуктов».
Сразу после новогодних праздников 2023 года случился второй инцидент: 15-летний средний сын Екатерины Илья решил затопить котел в соседней, маленькой квартире, но не уследил за ним, и дым пошел в дом. Все его вещи пропахли гарью. На это на следующий день обратила внимание учительница в школе и сообщила директору. Та пошла в детский сад, чтобы проверить младших детей семьи, и обнаружила, что там их нет.
«Мы в тот день не повели младших в сад, потому что накануне ночью ветер сорвал нам провода. Директриса мне позвонила и говорит: “Вы там что, угорели? От Ильи пахнет гарью, младших в саду нет”. Я объяснила ситуацию. Но она написала во все инстанции, что я такая-сякая, не хожу на родительские собрания, на утренники не хожу. А я-то, наоборот, хожу. У меня все выступления детей записаны на телефоне. Как-то до трех ночи шила им русские народные костюмы. Но больше всего меня задело, что я якобы не вожу детей в детский сад. Здрасьте, говорю, а кто же в семь утра привозит их на машине? Дух святой? Или я дверь дома открываю, пинаю их под зад и говорю идти в детский сад? Вообще какую-то глупость понаписали», — возмущается Екатерина.
Потерпите, пожалуйста
10 января Мангирову вызвали в местную опеку. Сотрудники опеки, по ее словам, «всем коллективом» стали говорить, что на их семью поступают жалобы: от директора школы, администрации и от соседей. Напомнили и про свои визиты, во время которых они обнаружили беспорядок и непригодные, по их мнению, условия жизни для детей.
«Я говорю: “Хорошо, вам не нравится бардак, но мы не можем сделать в доме ремонт, потому что еще не выкупили его полностью. А что если хозяйка нас в итоге выселит? Пособия — 12 тысяч на одного ребенка, 13 тысяч — на другого. Это так, для поддержания штанов. И за это спасибо, остальное — наши проблемы, я понимаю. Но я же просила, ну потерпите, пожалуйста. Мы рассчитаемся за дом и начнем делать ремонт. Мы же не просим ни у кого никакой помощи. Сами все делаем”. Они сказали, что не могут на это пойти», — пересказывает разговор с опекой Екатерина.
Ей выдали постановление о том, что она не выполняет родительские обязанности и что, пока семья не сделает в доме ремонт, у них изымают троих младших детей — двух приемных и одного кровного. Воевать за приемных детей, которым тогда было семь и пять лет, Екатерина не стала — как говорит она сама, чтобы во время возврата не было никаких проблем и «никто не вставлял палки в колеса». Единственным ее условием было то, что она отвезет детей в социально-реабилитационный центр сама. Кровного же шестилетнего Матвея Екатерина категорически отказалась отдавать:
«Ребенок с пороком сердца родился. Не дай бог с ним что-то случится. Он спит с нами до сих пор, залезает сам на середину, и все. Сказала им [опеке]: “Хоть убейте! Я костьми лягу, но не отдам его”. Опека согласилась».
Со встречи Екатерина вышла в слезах. Позвонила в детский сад, чтобы воспитатели собрали детей, и поехала за ними. Мальчик, Кирилл, по ее словам, сразу все понял: «Спросил: “Мама, а нас что, в детдом повезли?” Я говорю: “Да нет, ты что. Поедем сейчас в санаторий на месяц, я буду каждый день к вам приезжать”».
Екатерина действительно регулярно приезжала с гостинцами. Дети же каждый ее приезд просились домой, говорили: «Мам, ну забери нас, мы же домой хотим», — вспоминает она. Воспитатели, по словам Екатерины, заметили, что дети стали чаще плакать, хуже спать и нервничать, и рассказывали ей об этом.
«Первую неделю я даже работать не могла, — продолжает она. — Только слово скажу, и сразу слезы. Я такой человек еще, я своих детей воспитывала сама. Они даже нигде никогда не ночевали без меня. Для меня дети мои — это очень важно».
Не совсем простое состояние
Психолог клиники Mental Health Center Софья Бельская отмечает: согласно статье 77 Семейного кодекса РФ, изъять ребенка из семьи можно только из-за угрозы его жизни и здоровью. Однако бывают ситуации, добавляет она, когда угрозы жизни и здоровью ребенка нет, но его права все равно нарушаются: например, ребенок по каким-либо причинам остается без надзора родителей или не может получить качественную медицинскую помощь или образование.
В сложной ситуации на помощь семье должны приходить службы социальной поддержки. Они предоставляют семье различные ресурсы: помогают оформить пособия, оказывают социальную, педагогическую и психологическую помощь, ориентируют родителей в социальной инфраструктуре, если это требуется.
«Можно однозначно сказать, что случаи изъятия по причине просто неблагоприятных условий и жизненных трудностей исключены, здесь закон скорее направлен на профилактику и оказание помощи семье», — уверена Бельская.
Однако директор благотворительного фонда «Солнечный город» Марина Аксенова отмечает, что в законе нет четко прописанных критериев, что такое угроза жизни и здоровью ребенка. Поэтому субъективное мнение и квалификация специалистов органов опеки или сотрудников полиции сильно влияют на принятие решений об изъятии детей. Тем не менее, продолжает Аксенова, необоснованные изъятия — это скорее единичные, нежели систематические случаи.
Софья Бельская также признает, что система оказания помощи детям, чьи права нарушают родители, неидеальна. Но, по ее словам, если акцентировать внимание только на ошибках и проблемах, у органов опеки может создаться незаслуженно плохая репутация. В результате семьи будут бояться обращаться за помощью, которую им могли бы оказать, а значит, появится риск, что кризисная ситуация ухудшится.
Помощь в возвращении детей Екатерине Мангировой оказал фонд «Солнечный город», который в том числе помогает родителям справиться с кризисами и сохранить детей в семье. Куратор фонда узнала о Мангировых от опеки и позвонила Екатерине на следующий день после изъятия детей, предложив помощь.
В итоге сотруднице фонда удалось убедить опеку в том, что делать полноценный ремонт Мангировым пока нецелесообразно, но они сделают генеральную уборку: выбросят все ненужное, докупят необходимое и разложат по местам.
«Они также предложили приехать к ним на склад и набрать каких-то необходимых вещей. Мне было неудобно, конечно, но я через себя переступила и поехала. Взяла немного мягких игрушек, конструктор, вещей немножко выбрала. Когда сотрудники опеки приехали проверять дом после уборки, сказали: “Ой, как у вас все поменялось, хорошо стало”», — рассказывает Екатерина.
Спустя месяц после изъятия детей она забрала их домой. Сейчас главная задача семьи — выкупить бо́льшую часть дома. Дети уже оправились от пережитого опыта, хотя травмирующие воспоминания еще дают о себе знать. «У нас девочка немного с характером, бывает, может игрушки отбирать у мальчишек, — говорит Екатерина. — И вот однажды брат ее жалуется мне: “Мам, она себя плохо ведет! Ты увези ее обратно в санаторий этот, пусть она там живет”. А девочка — раз, и начинает плакать, прям в истерике. Я им сразу же: “Никуда вы не поедете. Все уже, съездили”».
Было страшно, что я попал в какую-то секту
В 2015 году российская делегация представила в Парламентской ассамблее Совета Европы доклад, посвященный практике изъятия детей из семей. Авторы разделили страны — члены Совета Европы на три группы — в зависимости от того, как часто в этих государствах изымают детей, и Россия оказалась среди стран с самой высокой долей таких изъятий. Однако, согласно исследованию платформы «Если быть точным» (проект исследований фонда «Нужна помощь»), в последние годы политика по лишению родительских прав в России смягчается: количество детей, родители которых лишены или ограничены в правах, снизилось с 51,5 тысячи человек в 2014 году до 43,7 тысячи в 2021-м.
«Сейчас есть достаточно жесткая установка прилагать все усилия к тому, чтобы сохранить ребенка в кровной семье. Держать семьи [которые находятся] в опасном положении под патронажем, под контролем, проверять, что там происходит, оказывать помощь, но не перемещать детей в учреждения», — комментировал эти цифры председатель совета Национального фонда защиты детей от жестокого обращения Александр Спивак.
Чаще всего в сиротские учреждения попадают дети из так называемых кризисных семей, где родители лишены родительских прав или ограничены в них из-за невыполнения своих обязанностей. В 2019 году Фонд Тимченко опубликовал результаты большого исследования жизненных ситуаций, которые приводят к попаданию детей в социальные учреждения. Оно показало, что в 40% случаев дети оказываются в приютах из-за алкогольной зависимости родителей, в 24,5% — из-за уклонения родителей от исполнения своих обязанностей, и в 14% — из-за трудных жизненных обстоятельств, в которые попала семья.
Однако, по мнению Софьи Бельской, пытаться составить типичный портрет семьи, которая находится в зоне риска по изъятию детей, сложно и даже неэтично. «Даже асоциальный образ жизни родителей не значит, что они не хотят заботиться о детях и не сумеют создать для них безопасные условия. Многие родители просто не знают о том, на какую помощь они могут рассчитывать», — объясняет Бельская.
Марина и Андрей Дубковы из Куйбышева на протяжении многих лет уходили в запои каждые два-три месяца и практически забывали на это время о своих троих детях 9, 13 и 15 лет. Семья стояла на учете, и время от времени местная опека приходила к ним с визитами, чтобы делать предупреждения. Однажды детей даже забрали в социально-реабилитационный центр, но через три месяца вернули.
В 2021 году к Марине и Андрею снова пришла опека, и на этот раз последствия оказались серьезнее.
«Я так понял, что теща моя вызвала на нас органы опеки, когда мы пили, — говорит Андрей. — Они сначала сделали нам предупреждение, но мы недолго побыли после этого в трезвости. Тогда нас вызвали в подразделение по делам несовершеннолетних, где поставили перед выбором: либо мы едем на реабилитацию на месяц и тогда сможем вернуть детей, либо детей заберут насовсем. Были мысли как-нибудь пропетлять, чтобы никуда не ехать. Я же себя не считал больным человеком. Но в итоге не получилось, и пришлось ехать».
С реабилитацией Дубковым помог тот же фонд «Солнечный город» и их постоянный консультант, специалист по работе с зависимостями Александр Южаков. О фонде семья узнала в опеке и сама связалась с ним. Южаков вспоминает, что с семьей Дубковых он встретился на вокзале Новосибирска: Дубковы приехали с сумками, готовые к реабилитации, — правда, они рассчитывали, что она будет длиться всего месяц.
«Андрею и Марине никто не сказал, что реабилитация продлится дольше, — говорит Южаков. — За месяц ни один мозг в себя не приходит. Чтобы выработалась привычка, нужно как минимум 90 дней». В итоге Александр отвез Дубковых в загородный реабилитационный центр, где они пробыли не месяц, а семь.
«Первые дни было страшно, что я попал в какую-то секту, — вспоминает Андрей Дубков. — Перед каждым приемом пищи — молитва. Все под контролем волонтеров, за тобой смотрят постоянно. С женой мы жили раздельно: в центре были мужская и женская комнаты. По правилам нам даже обняться нельзя было».
Все семь месяцев реабилитации Марина и Андрей не понимали, когда их отпустят домой. Южаков, который каждую неделю приезжал в реабилитационный центр, отвечал им: «Рано еще, психика не готова».
Сам Южаков вспоминает, что в первый месяц Андрей и Марина «буквально ненавидели» его, хотели вызвать полицию и пожаловаться, что он не выпускает их с реабилитации. Но со временем они пришли к взаимопониманию.
Реабилитацию Дубковы проходили по системе 12 шагов. «Постоянно пишешь, пишешь, пишешь. Познаешь себя — откуда вообще идет эта проблема с алкоголем, — рассказывает Андрей. — А идет она с детства практически у всех. Больше себя начинаешь понимать, понимать, когда тебя тянет выпить и что с этим делать. Ничего плохого там [на реабилитации] нет. Если бы я туда не попал, я бы до сих пор пил, наверное».
Через полтора месяца после начала реабилитации Андрей начал понемногу подрабатывать в рехабе: колоть дрова, раскидывать уголь. 30% от заработка, по его словам, он отдавал центру, а остальное оставлял себе — «на сигареты».
Были в напряжении
Первые три месяца в реабилитационном центре Дубковым не разрешали никому звонить. Все это время Андрей и Марина не знали, что с их детьми. Единственная информация, которая у них была, — в каком конкретно приюте они находятся.
«Так как наша реабилитация затянулась и мы провели в центре не месяц, как нам обещали, а больше, то мы и о детях стали переживать. Думали, вдруг там что-то поменялось и их забрали насовсем. Были в напряжении», — рассказывает Андрей.
Но когда звонки разрешили, Дубковы узнали, что детей под опеку забрала бабушка — мама Марины. Тогда они стали созваниваться регулярно, хоть и не очень часто.
«Звонить нам особо не разрешали, — объясняет Андрей. — Во время звонков говорили об учебе, как у них дела. [Дети спрашивали], когда мы уже приедем. У бабушки им было нормально, условия у нее хорошие, но они хотели домой, конечно».
После реабилитации Дубковы восстановились в правах и вернули детей. Марина почти сразу устроилась в школу к детям поваром, Андрей работает на стройках. «Жизнь изменилась в лучшую сторону сразу, это я точно могу сказать», — говорит он.
9 июля будет два года, как Дубковы не пьют. По словам Андрея, дети до сих пор опасаются, что родители сорвутся. Андрей говорит, что они с женой и детьми разговаривали и о времени, которое дети провели в приюте, и о реабилитации. Но подробностей рассказывать не хочет, лишь уточняет, что сейчас в семье они стараются лишний раз не вспоминать об этом опыте.
Александр Южаков называет ситуацию Дубковых уникальной. По его словам, чаще всего после совместной реабилитации семьи распадаются. «В таких парах отношения изначально складываются довольно абьюзивные. Либо они оба абьюзеры, либо кто-то один, а второй терпит. У Марины же с Андреем с самого начала были здоровые отношения. Крепкая семья, которая сохранилась даже после того, как они узнали всю правду про себя во время реабилитации. Они поняли, что это болячка под названием “зависимость” и что если они будут работать с этой проблемой, то все в их жизни поправимо».
Кроме этого, Южаков говорит, что видел, насколько важны дети для Андрея и Марины и насколько велико желание их вернуть.
«Я шесть лет в этой сфере. Сам проходил через это (Александр в прошлом 17 лет употреблял наркотики. — Прим. “Холода”), у самого трое детей. Я считаю, что каждому человеку необходимо дать шанс и возможность. Алкоголь и наркотики — это всего лишь способ прожить тяжелые чувства, с которыми люди сталкиваются. Скрытое желание спрятаться от всех», — говорит Южаков.
Чтобы вернуть ребенка после изъятия, семья должна выполнить требования, которые поставили перед ней органы опеки при изъятии: например, пройти курс реабилитации от зависимости, сделать ремонт, устроиться на работу. Органы опеки вместе со специалистами центров социального обслуживания должны помогать родителям исправить ситуацию и вернуть детей.
Однако аналитический отчет «Если быть точным» показал, что в российском законодательстве плохо проработана процедура возврата детей кровным родителям. А также плохо ведется профилактическая работа. Наиболее эффективным было бы выявлять кризисные семьи и помогать им на ранних этапах. Но специалисты этой сферы не всегда считают важной работу с кровными семьями и не все из них имеют соответствующие навыки и компетенции. Все это затрудняет возвращение детей в кровные семьи, говорится в исследовании.
Марина Аксенова говорит, что процедура возврата ребенка будет проходить сложно и займет много времени, если родители ограничены в правах или лишены их, поскольку в таких случаях восстановление возможно только через суд. Но в любом случае решающую роль играет мотивация родителей изменить свою жизнь и «починить» то, что не устроило органы опеки.
Обещание затянулось на год
Дети не всегда попадают в приют, потому что их изъяли из семьи. Исследование Фонда Тимченко показало, что в 25% случаев дети оказываются в сиротских учреждениях по заявлению родителей.
Однако заявление родителей на помещение ребенка в социально-реабилитационный центр не всегда означает, что они приняли добровольное, осознанное и самостоятельное решение. Иногда такое заявление оформляют уже после того, как ребенок попал в детское учреждение через полицию. Также специалисты опеки или соцзащиты могут предлагать отдать ребенка в приют на время — как альтернативу лишению родительских прав или чтобы у родителей была передышка в трудной жизненной ситуации.
Надежда Кузовова из Тверской области оказалась в тяжелой ситуации после того, как развелась с мужем из-за того, что он пил, и осталась одна с четырьмя детьми: 14-летней Настей, 12-летним Валерой и 9-летними двойняшками Ксенией и Олесей.
«Так как зарплаты маленькие, мне тяжело было их одной поднимать. Я позвонила знакомой из местного приюта и попросила оформить туда на время младших детей», — вспоминает Надежда.
Знакомой Кузововой была воспитательница приюта, которая в свое время воспитывала саму Надежду — та попала туда вместе с братом и сестрой, когда была маленькой, и прожила в учреждении пять лет, после чего ее и брата забрала на воспитание тетя (сестра поступила в училище и переехала в общежитие).
Надежда надеялась быстро справиться с кризисом, найти новую работу и накопить денег. Но осуществить задуманное не получилось, поэтому вскоре в приют попали и старшие дети.
Сначала, как говорит Надежда, «все упиралось в печку»: она пыталась отремонтировать дом и накопить денег, чтобы вернуть детей и жить нормально, но печку никак не могла починить, потому что было дорого. Потом случились проблемы из-за бывшего мужа: она два раза из жалости пускала его пожить, и в последний раз, как говорит Надежда, он «в порыве гнева» разрушил практически весь дом: выбил окна, двери, сорвал проводку и ушел.
«Считай, ремонт с нуля нужно было делать. А доход был очень маленький. Одно время ездила на вахту в Москву, но там обещали одну зарплату, а платили меньше. Вернулась обратно. Устроилась на пилораму, делала черенки для лопат за 700 рублей в день», — рассказывает Кузовова.
Дети очень ждали возвращения домой и постоянно спрашивали маму, когда она их заберет. Надежда каждый раз им обещала, что скоро, но все затянулось на год. На протяжении этого времени она временами забирала детей домой на неделю-две. «Я чувствовала вину за то, что пришлось определить детей в приют. Даже как-то стала себя ненавидеть. Много смешанных таких чувств, это не передать. Много слез было», — вспоминает Надежда.
В один из дней та же воспитательница из приюта посоветовала Кузововой обратиться за помощью в фонд «Константа», который работает в Тверской области и помогает родителям справиться с трудными жизненными ситуациями и сохранить детей в семье. Там ей помогли заменить старые окна в доме на пластиковые — после того, как бывший муж разбил их, Надежда обтягивала их полиэтиленом, чтобы утеплить. «Даже попросить было некого, чтобы вставить стекла, блин», — сетует она. Также сделали ремонт в детской, постелили линолеум и купили кровати детям.
Дальше Надежда постепенно стала справляться сама. Сделала ремонт на кухне, обшила крыльцо и в конце концов вернула детей домой. Сначала забрала старших, так как к тому моменту в доме еще было не все доделано. А потом вернулись и младшие.
«Возвращение детей прошло как во сне. Не знаю, как это объяснить, — вспоминает Надежда. — Прошло столько времени в разлуке. Я переживала, что нам придется как будто все сначала начинать: детям опять привыкать ко мне, и мне к ним. Я боялась, вдруг что-то пойдет не так».
Надежда признается, что первое время они действительно по новой учились жить друг с другом. После приюта дети стали более нервными, плохо спали, у них каждый день случались срывы.
«Они ложились в кровать и громко делали вид, что плачут. Могли так час кричать, пока я не подойду пожалеть. По ночам замечала, что дети лунатят. Но это быстро прошло. Еще они побаивались, что в приют снова попадут. Напрямую меня спрашивали, [не придется ли им снова туда ехать]», — говорит Надежда.
Как объясняет Марина Аксенова, любое перемещение ребенка из одной среды в другую может быть травмирующим и опасным для него с точки зрения базовой потребности в безопасности — как психологической, так и физической. «Но та среда, из которой он перемещается, ему знакома. Даже если эта среда на самом деле представляет для него опасность, она остается понятной и предсказуемой — ребенок же как-то выживал в этих условиях», — объясняет она.
Надежда Кузовова считает, что их семье удалось справиться с кризисом и его последствиями. Она нашла работу в местном магазине и потихоньку исправила материальное положение семьи. На лето у них много планов: поставить новую печку, утеплить полы в комнатах, построить забор. «Так что у нас, слава богу, все хорошо», — говорит она.
