«‎Чтобы выжить, жертвам приходится идентифицироваться с абьюзером»‎

Государственное и бытовое насилие похожи. Так считает профессор психологии Free University Елена Черепанов. Задолго до начала войны она написала книгу о посттоталитарной России и конфликте поколений в обществах, переживших «политический абьюз», а в 2023 году — статью «Когда мы перестанем переизбирать диктаторов?‎». Согласно ее исследованиям, диктаторы и абьюзеры используют одни и те же механизмы, а значит, и в поведении пострадавших много общего. Например, часто после освобождения жертва продолжает выстраивать такие же абьюзивные отношения или, буквально по названию статьи, — переизбирать диктаторов. Впрочем, есть и хорошие новости — инструменты борьбы с политическими и домашними тиранами тоже могут быть общими. И они известны. По просьбе «Холода» ‎журналистка и писательница Дарья Луганская поговорила с Черепанов о том, как жизнь при тоталитаризме меняет психику людей и как сопротивляться политическому и межличностному абьюзу, когда кажется, что сопротивление бесполезно. 

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Как именно репрессивные режимы влияют на психику людей? 

—  Оба этих типа режимов используют «hard tactics» (жесткие методы. — Прим. «‎Холода»): насилие, устрашение, преследование людей или принуждение. Оба режима возникают в результате «абьюза политической власти» — намеренного злоупотребление властными полномочиями, дискриминации и ущемления прав несогласных и маргинализированных групп. 

Но есть и отличия. Диктаторы пытаются контролировать поведение своих граждан. Диктаторов обычно боятся и ненавидят. Тут все более или менее просто. Тоталитарные лидеры стараются контролировать не только поведение, но и то, что люди думают и чувствуют, поэтому такие режимы не только убивают физически, но и убивают души людей. 

В тоталитарных государствах жесткие методы тоже присутствуют, но они дополняются еще и «soft power» (мягкой силой. — Прим. «‎Холода»). Среди таких тактик: промывка мозгов («brainwashing»); «mind games» — когда черное называют белым; газлайтинг — когда человека убеждают в том, что с ним что-то не так. Противиться «мягким тактикам» очень трудно, потому что они вызывают замешательство и сомнение в реальности собственной памяти и восприятия. Эти практики основаны на индоктринации, идеологизации и политизации всего что происходит. Индоктринация означает, что все политизируется, включая науку, здравоохранение, обучение, спорт и вообще каждодневную жизнь. Все становится политическим символом.

При тоталитарных режимах, в отличие от диктатур, по крайней мере часть населения любит, а то и боготворит лидера, который их очевидно мучает и манипулирует ими. 

Вот уже и сходство с домашним абьюзом.

— Да, в поисках объяснений этому факту я обратилась к изучению механизмов абьюза и нашла много психологических параллелей между политическим и домашним насилием. 

Стратегии и цели в политическом абьюзе такие же, как на межличностном уровне, — абьюзер в межличностных отношениях точно так же использует мягкую силу, добиваясь власти над мыслями и чувствами своих жертв. При этом все делается только ради установки и поддержания контроля и укрепления своей власти — и никаких других объяснений тому, что происходит, не может быть. 

Нынешняя Россия — тоталитарна?

— Мне трудно сказать наверняка, потому что я давно не живу в России. Но я, конечно, замечаю усиление тоталитарных и националистических тенденций — что меня очень беспокоит и пугает. 

Увидеть зрелый тоталитаризм сейчас можно в так называемых деструктивных культах, в которых последователи объединены одной большой идеей и считают своей миссией и счастьем отдать за нее свою жизнь и жизнь своих детей. 

Мне трудно себе представить, что при существующей циркуляции информации, с учетом прошлого опыта и уровня образования, в России это возможно. Остается большое количество независимо мыслящих людей, которые по разным причинам не поддаются гипнозу, верят своим суждениям и сохраняют критический взгляд. 

Я знаю, что у многих есть ощущение, что тоталитарный режим уже настал. Они распознают индоктринацию и «‎двойное мышление», когда захватническая агрессия представляется как освободительная война. И, конечно, хронический страх. У политических тактик тоталитаризма есть еще одно сходство с домашним насилием — непредсказуемость. Жертва не может знать, когда и по какому поводу ее накажут. 

Абьюз вызывает у людей конфликтующие мысли и чувства, а также желание построить непротиворечивую картину мира — то есть найти объяснение абьюзу. На самом деле на вопрос «почему надо мной издеваются?» есть только один релевантный ответ: потому что могут. 

О каких именно конфликтующих чувствах вы говорите? 

— Чтобы выжить, жертвам приходится идентифицироваться с абьюзером. Это важно, чтобы предугадать его действия. Так человек оказывается ментально зависим от абьюзера, который начинает занимать в его жизни важнейшее место. В какой-то момент человек уже не видит себя как отдельную личность со своими желаниями и потребностями. 

В психологии травмы есть такое понятие, как «trauma bonding», или «травматическая привязка», которая по механизмам невероятно похожа на культ личности. В случае абьюза в межличностных отношениях жертва начинает полностью фиксироваться на абьюзере и создает невероятно интенсивную эмоциональную связь с ним. Kак реакция на созависимость возникает уверенность, что абьюзер не может ничего сделать неправильно. Если абьюзер что-то делает, значит, это имеет смысл. 

Кстати, я вижу подобное в российских медиа. Я часто слышу от политических комментаторов: «Путин думает», «Путин хочет»… Как только жертва пытается залезть в голову насильника — это всегда плохой прогноз, и это означает, что «стокгольмский синдром» уже начал формироваться. Человек, который не является преступником сам, никогда не поймет, что в голове у преступника. Да это и не нужно. Пытаясь понять, мы идентифицируемся с агрессором. Это порочная тактика объясняет циклы насилия — когда жертва превращается в агрессора.

То есть жертве не стоит изучать абьюзера?

— Как я уже сказала, для жертвы должно быть неважно, что преступник думает, чувствует и хочет. Эти размышления о том, почему и зачем человек это делает, и попытки понять агрессора отвлекают и забирают энергию от решения проблем. Если на вас кто-то идет с топором — это не лучший момент, чтобы попытаться понять его чувства, думать о его психологии и тяжелом дворовом детстве. Это не поможет принять правильное решение о том, что делать сейчас в ситуации опасности. Единственное, о чем важно думать, это о том, какие действия нужно предпринять, чтобы защитить себя и обезвредить абьюзера.

Как можно разорвать связь с абьюзером? Я спрашиваю и про власть, и про абьюзивного партнера в отношениях. Это вообще возможно?

— Я не политолог и могу только привести примеры из изучения домашнего насилия. В случае домашнего насилия это обычно очень долгая, очень сложная и тяжелая работа. У жертвы долго сохраняется амбиваленция — вера, что абьюзер на самом деле «‎хороший человек, когда не бьет». Такое можно услышать от жертв очень часто. У некоторых есть иллюзия, что если предъявить такому человеку факты или объяснить, что так нельзя, — ему станет стыдно, он раскается, все поймет и одумается. Нет, никакие факты и рациональные доводы здесь ничего не изменят. Вообще, идея о том, что можно манипулировать манипулятором, не работает и только создает иллюзию контроля.

Что, на ваш взгляд, важно на уровне общества для предотвращения следующих циклов диктатур?

— Надо не только смотреть назад и бороться с фантомами прошлого, которого уже давно не существует, a создать себе практическую картину будущего. Не прекрасную, а практическую, как ни скучно это звучит. Мы все хотим демократическое общество. А что это такое? Как это будет выглядеть? Что имеется в виду? Означает ли это требование свободу политических мнений, честные выборы, сменяемость власти, работающую судебную систему? Или что-то еще? 

Мы часто лучше знаем, чего мы не хотим, чем что мы хотим. «Большие идеи» вдохновляют, но не работают. Все тоталитарные режимы создаются идеалистами и основаны на идеалистических идеях, которые заканчиваются кровавым месивом при их реализации. Чтобы стать целью, картина будущего должна быть конкретна, шаги должны быть очень практическими — так же, как когда на вас нападают с топором. Бороться с тоталитаризмом — это работа не для идеалистов.

В своих работах вы описываете, как диктатуры воспроизводятся в один и тех же обществах. Многие говорят, что Россия всегда идет от «‎сильной руки» к «‎сильной руке». Как этот цикл можно прервать? 

— По моему мнению, идея культурной травмы сильно преувеличена. История довлеет над нами только потому, что мы ей это разрешаем. У нас есть выбор, которого не было у жертв исторических репрессий, и мы, в отличии от них, знаем, как это закончилось и чего нужно избегать. Мы создаем свою историю для последующих поколений. Прошлое не имеет магического влияния на нас. Наш выбор — повторять его или не повторять. И только если мы этого не понимаем, мы начинаем его бесконечно воссоздавать. 

Основная работа с культурной травмой возникает не во время тоталитарных режимов, а когда они заканчиваются. Жизненно важно, чтобы этот опыт был проанализирован. Главное — должно возникнуть желание, чтобы это не повторилось. Но это не такой простой шаг, потому что в некоторых странах политический абьюз длился в течение очень долгого времени — у людей просто нет опыта жизни в свободном обществе. 

В случае России я имею в виду не только революционный террор. И до революции Россия считалась одним из жандармских режимов — это очень тяжелое время для свободы слова, время имперского обращения с другими народами. «Тюрьма народов», как Ленин перефразировал расхожий фразеологизм. Да, многие сейчас говорят про дореволюционное время с большой теплотой, многие ностальгируют по ужасам сталинизма и многие из нас будут ностальгически вспоминать нынешнее время. Так работает культурная память. Так будет, пока мы не признаем, что не хотим повторения ничего подобного. 

Один человек не может повлиять на культурную память целого общества. А что он может? 

— Оставаться честным с самим собой, делать то, что может, и быть хорошим человеком. То есть сохранять свои ценности и следовать им. Этого будет уже более чем достаточно. 

Процент думающих и чувствующих, как и процент моральных чудовищ, в обществах примерно одинаков, и оба они — довольно небольшие. Их и должно быть примерно поровну согласно теории нормального распределения. 

Долгосрочное будущее общества определяется«‎молчаливым большинством» — обычными людьми. В мирном обществе это нормально. Я ничего не вижу плохого в том, что эти люди хотят в своей жизни просто вырастить детей, иметь хорошую работу, съездить в отпуск. Да, эти невинные цели приобретают зловещие краски, когда люди оказываются гражданами страны-агрессора. Но именно эти люди формируют и стабилизируют будущее страны, так же как средний класс определяет и стабилизирует экономику. Значит, с ними нужно считаться.

Есть важный опыт в практике работы с жертвами домашнего насилия. Люди начинают противостоять абьюзеру, уходят из этой ситуации не тогда, когда их стыдят и принуждают к действиям. Таких людей необходимо поддерживать, необходимо объяснить им, какой у них есть выбор, поддерживать их самооценку. 

В нашей аналогии эта стратегия означает, что «хорошим людям» нужно объяснять, что они достойны лучшего и у них есть выбор. Униженные, полные страха и чувства вины люди не станут свободными. Есть, конечно, еще один вариант разрыва таких отношений — когда жертва внезапно осознает, что ее все достало. Но когда и кому придет такое озарение, сказать сложно. 

Я делала много интервью с людьми из разных стран, которые смогли при диктатуре или тоталитарном режиме сохранить свою душу. Впрочем, я не люблю слово «душа». То, о чем я говорю, скорее ближе к понятиям «здравомыслие» или «связь с реальностью».

Я говорила с людьми, чьи семьи жили в чрезвычайно тяжелых ситуациях, но они сохранили понимание реальности. Эти люди были из разных стран — Китая, Камбоджи, Беларуси, Конго, Ирака, Ирана, России, конечно. И, знаете, у них было довольно мало общего. 

Но что-то все же было? 

— Да. Во-первых, все они были хорошими специалистами. Неважно, были ли они учеными или фермерами. Они знали, что делали, и гордились своей работой, и это давало им ощущение реальности, независимости. Они также не вовлекались в государственную карьеру. 

Во-вторых, они сохранили свою мораль и основные ценности, которые не менялась в зависимости от контекста, и не участвовали в злодеяниях. 

В-третьих, у таких людей всегда было несколько источников информации. Они пытались найти разные газеты, слушали радио, знали слухи. Это было очень важно. Образование часто выполняет такую задачу. 

В-четвертых, в их семьях было принято все обсуждать. Дети всегда были включены в разговоры с очень раннего возраста. Детей ни от чего не «предохраняли», никаких отдельных «разговоров на кухне» не было. При этом они с раннего возраста знали, о чем можно и о чем нельзя говорить с посторонними. Детям прямо не говорили, о чем говорить, а о чем не говорить вне семьи. Они как-то сами все «подхватывали», в большинстве случаев.

То есть не надо защищать детей от тяжелой информации? 

— Я не могу сказать, что это всегда хорошо или плохо. В Камбодже, например, где детей специально обучали доносить на родителей, — это, наверное, было бы неосторожно. 

Но глобально мы думаем, что, не рассказывая детям о проблемах, создавая иллюзию того, что все хорошо, мы их защищаем. Но ведь у детей возникают вопросы. Я все время слышу, как родители находят альтернативные объяснения. И я понимаю, что это происходит из страха, что дети что-нибудь сболтнут. Может быть, это работает… Но я сомневаюсь, потому что дети знают и понимают больше, чем думают родители. Замалчивание и иллюзии создают больше секретов, больше недопонимания и в конечном итоге — больше психологических проблем. 

Это, кстати, касается и тех случаев, когда в семье финансовые проблемы или какая-то беда и родители стараются сделать так, чтобы дети не заметили. Дети замечают все, и только разговоры со взрослыми помогут им это осмыслить. Но применительно к сложным политическим ситуациям я не знаю ответа. Тоталитарные режимы обычно не жалеют средств, чтобы индоктринировать детей. Вспомните пионеров-героев. 

Что вы можете сказать о компромиссах с абьюзером? 

— Важно не пытаться сохранить идеальную моральную чистоту. Выжить в тоталитарном обществе без каких-то компромиссов невозможно. Поэтому, когда мы слышим о наших предках, которые выжили в тоталитарных режимах и сохранили свое «святейшество», это, скорее всего, не так. Компромиссы наверняка были. Но главное, что сохранившиеся ментально люди не совершали злодеяний, оставались верны основным семейным и моральным ценностям и передали их следующим поколениям — то есть нам. 

Как психологические последствия абьюзивных режимов отличаются для тех, кто были агрессорами, и тех, кто были жертвами?

— Я скажу очень неоднозначную вещь: за исключением прямых пострадавших и сочувствующих, во многих случаях они мало чем отличаются. У тоталитарных режимов есть качество, которое все осложняет и затрудняет преодоление последствий. Зачастую мы не можем однозначно сказать, кто был жертвой, а кто — агрессором. В разные моменты это может быть один и тот же человек. 

В психологии, работая с абьюзом, самое важное вовремя определить, кто жертва, а кто — агрессор. Но на уровне общества с молчаливым большинством это сделать сложно.

 Я хочу задать вам вопрос от читательницы моего телеграм-канала. Она живет в России, в ее семье — разные взгляды. Часть — родом из Украины и не поддерживают войну, а часть — настоящие милитаристы. Раньше между ними возникали конфликты, сейчас они избегают разговоров о войне и политике. Но у моей читательницы есть ребенок, и вот она спрашивает, стоит ли транслировать ему свои убеждения?

— Я глубоко убеждена в том, что любая трансляция убеждений бессмысленна. Человек в итоге выбирает свою систему ценностей, и на это влияют много факторов. Мама — только один из «‎каналов»‎. Поэтому я советую не пытаться изменить чужие убеждения, а предложить возможность разных точек зрения.

Важен диалог — у кого-то одно мнение, у кого-то — другое. Я не знаю, сколько лет ребенку, но обычно так разговоры и ведутся. С детьми нужно разговаривать. А выбирать ценности они будут сами. И много раз потом менять. К счастью или к сожалению. Убеждения и ценности должны меняться у думающего человека — это естественный процесс. Мы должны доверять урокам жизни. Мы тоже не сформировали наши убеждения прямо с рождения. 

 И тем не менее сейчас у многих в России — поколенческий разлад. У молодых людей не укладывается в голове, как старшее поколение остается лояльным к диктаторам из прошлого и поддерживает Путина сейчас. Почему так происходит и как быть?

— Я думаю, что этот разлад не только поколенческий. Моя личная точка зрения (напоминаю, я не живу в России) — спорить бессмысленно, потому что переубедить не удастся, а отношения будут разрушены. Можно просто меньше разговаривать об этом, чтобы и себя не мучить, и их до инфаркта не доводить. Когда-нибудь наступит время, которое даст больше возможностей для дискуссий. А пока нужно сохраниться и сохранить отношения. Иначе никакого диалога не будет и потом.

Мы не ответственны за других и их мнения — мы ответственны только за самих себя. Никто еще никого не смог изменить. Никогда. Я понимаю, насколько тяжелым может быть общение с родственниками сегодня. Но это не значит, что так будет всегда. Пока человек жив, все может измениться.

Я испытываю огромное уважение к людям, которые, зная цену открытого высказывания, все равно выражают свою гражданскую позицию. Но в личной жизни, как у нас говорят, мы должны выбирать свои сражения. 

Семейные связи важны. Бывают, конечно, моменты, через которые переступить невозможно. Но во всех остальных случаях лучше уменьшить количество общения и думать о себе и о своей семье — общаться с родителями только о том, какое у них давление и не мучает ли их артрит.

Приведу один пример: у меня есть пациент-расист. И у него деменция. Он не помнит, о чем мы говорили в предыдущий раз, но с удовольствием рассказывает о детстве. Есть ли смысл в такой ситуации обсуждать расизм? Не уверена.

Когда в США выбирали Трампа, у нас в городе были большие билборды на День Благодарения со всякими душеспасительными надписями. Были рекомендации на семейный праздник, мол, как сохранить семью: говорите о погоде, о спорте, о детях, о цветочках и о чем-то еще. После того как избрали Трампа, билборд сменился на «не собирайтесь семьей». Во избежание. Вообще.

В своей книге вы описываете «уроки выживания» (survival messages), которые передаются из поколения в поколение в посттоталитарных обществах. Что делать с этой «семейной мудростью»?

— Во всех культурных традициях семейная мудрость атрибутируется как абсолютная ценность, наделяется сакральностью и невероятнoй магической силой. Многие не понимают, что жизнь во время возникновения этих инструкций была совсем другая. А культура вообще не обладает гибкостью и плохо приспосабливается к меняющимся реалиям. Поэтому, даже если мы понимаем, что в нас заложены эти месседжи, нам непросто от них отказаться — так же, как непросто отказаться от своей культуры. Как только мы понимаем, как и для чего эти инструкции возникли, магия, которая не позволяла к ним относиться критически, исчезает.

Что можно делать? Можно попытаться понять, откуда эти месседжи произошли, изучив, что происходило с родственниками в то время. Почему они решили, что это то, что необходимо передать дальнейшим поколениям, чтобы уберечь их от проблем? 

Можно поспрашивать в семье. Например, прадедушка или прабабушка могли передать инструкции, которые были вполне логичны для 1937 года. Если они жили в то время, это то, чему они хотят научить своих внуков. Но я сейчас живу в другое время, и мне решать, применять ли этот месседж или отказаться от него в пользу чего-то более адаптивного. 

Инструкции по выживанию вырабатываются применительно к специфической ситуации, а в других ситуациях они не работают и могут навредить. Поняв это, мы можем продолжать пользоваться этими же культурными инструкциями и правилами или какими-то другими, но не потому, что мы должны, а потому, что это наш выбор, которого не было у прабабушек и прадедушек.

Кстати, если бы я жила при режиме, который имеет характеристики тоталитарного, я бы точно так же жила по этим принципам. Эти принципы адаптивны, и они действительно помогают выжить. Думаю, что сейчас самое время напомнить многим o «‎не верь, не бойся, не проси»‎. Это полезные правила для тех, кто живет в стране, где не существует свободы слова.