Автократ, диктатор, тиран? Как правильно называть Путина

Чтобы понять, когда падет режим, надо разобраться, что это за режим

Путинскую систему управления государством называют и авторитарной, и тоталитарной, и даже фашистской. Кто-то, впрочем, до сих пор считает ее истинно демократической или использует выдуманный Владиславом Сурковым термин «суверенная демократия». Но как все-таки правильно? «Холод» обратился к политической науке для точного определения нынешнего российского режима и узнал, что происходит с такими режимами дальше.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Путин сегодня — это кто?

После 24 февраля россияне много спорят о том, с помощью какого термина лучше всего описывать режим власти Владимира Путина. Собеседники могут убеждать друг друга, что вот теперь-то президент России уж точно перешел из категории авторитарных лидеров в категорию тиранов или диктаторов. Если взглянуть на эти споры со строгой политологической точки зрения, они могут показаться бессодержательными. 

Дело в том, что в англоязычной политической науке термины «авторитарный режим» и «диктатура» зачастую могут использоваться как синонимы, а «тирания» — не только несколько устаревшее, но и крайне эмоционально нагруженное слово: в основном его применяют в тех случаях, когда надо подчеркнуть особенную жестокость правителя. Однако политология не проводит и не пытается провести четкой границы, после пересечения которой лидер недемократического режима получает «почетное» звание тирана. Называть или не называть того или иного политика тираном — вопрос субъективного восприятия. 

Наука не обладает монополией на описание политических явлений и тем более не может навязывать другим свой понятийный аппарат, но если бы о природе и трансформации путинского режима спорили политологи, скорее всего, они бы прибегли к использованию других категорий. К примеру, могли бы порассуждать о том, стала ли российская автократия менее институционализированной. Любой политический режим можно расположить на шкале между двумя крайностями: с одной стороны будут находиться системы, где распределение власти регулируется установленными «правилами игры» (институтами), с другой — страны, в которых принятие ключевых политических решений зависит от ничем не ограниченной воли одного человека. 

Режим с наличием сильных институтов совсем не обязательно является демократическим. Так, в мае в Турции, где уже достаточно давно установился авторитарный режим, пройдут президентские выборы. Эрдогану будет противостоять широкая коалиция оппозиционных сил, которая имеет высокие шансы лишить действующего президента власти. «Правила игры», по крайней мере на данный момент, оказались сильнее Эрдогана, который, хотя и преследует независимых журналистов и оппозиционных политиков, не может просто отменить выборы или полностью лишить реальных оппонентов возможности выдвижения. 

Может быть, Владимир Путин — тоталитарный лидер? 

Целые поколения россиян выросли на школьных учебниках обществознания, где тоталитаризм рассматривается как следующая за авторитаризмом фаза развития режимов, отличающихся от демократических. Может казаться, что, если уж в стране начинают насильно отправлять людей на фронт и еще больше ограничивать «инакомыслие», Россию следует приравнять к одному из самых жестоких из известных человечеству режимов, например нацистскому в Германии. 

И тем не менее в современной науке термин «тоталитаризм» все чаще используется для описания конкретных политических систем, существовавших в ограниченный временной промежуток середины XX века. Отличия «классических» тоталитарных государств от современной России были подробно описаны в статье Маргариты Завадской и Алексея Гилева. Не имеет смысла полностью повторять их здесь. Вкратце: в России так и не сложилось всепроникающей идеологии (содержание концепции «Русского мира» вряд ли может быть четко объяснено даже ее самыми активными сторонниками); политическая мобилизация (не путать с военной) носит ограниченный, а не массовый характер (у российских властей попросту нет ни лишних ресурсов, ни желания для того, чтобы пойти дальше выстраивания бюджетников в форме буквы Z); в России все еще возможно «инакомыслие» по ряду «безопасных» вопросов (экономика, экология). 

И все-таки — как политологи называют Владимира Путина? 

Владимир Путин — лидер персоналистского авторитарного режима. Помимо персоналистских, в политологии также выделяют партийные, военные и монархические автократии. В первом случае ключевые решения по большей части принимаются группой лидеров партии, во втором — состоящей из силовиков хунтой, а монархии главным образом отличаются наследственным характером передачи власти. В персоналистских авторитарных режимах последнее слово всегда остается за одним человеком, чье верховенство в иерархии власти обеспечено личной лояльностью со стороны элит. На сегодняшний день именно персоналистские автократии — самый распространенный тип недемократических режимов. И сирийский президент Башар Асад, и Александр Лукашенко, и Касым-Жомарт Токаев могут быть отнесены к категории лидеров-персоналистов.

Как видно из описанного выше примера Турции, автократы-персоналисты (одним из которых является и президент Эрдоган) все же могут быть ограничены принятыми в системе «правилами игры» и сталкиваться с реальными вызовами со стороны неподконтрольной оппозиции. Чтобы подчеркнуть, что в современной России это невозможно, а политические решения все меньше зависят от каких-либо институтов и все больше — от персональной воли Владимира Путина, последние годы политологи часто называют российский режим «персоналистской диктатурой». 

Когда Россия стала персоналистской диктатурой? 

Ученые стали использовать этот термин для описания российского режима задолго до 2022 года. Можно сказать, что жирную точку в становлении персоналистской диктатуры поставил «референдум о поправках в Конституцию», который создал формальную возможность для правления Владимира Путина вплоть до 2036 года. 

Автократ, диктатор, тиран? Как правильно называть Путина
Протест против принятия поправок в Конституцию. 15 июля 2020 года. Фото: Dimitar Dilkoff / AFP / Scanpix

Как возникают и выживают персоналистские авторитарные режимы? 

Режимы, схожие с российским, в основном возникли как результат деградации молодых демократий. Большинство лидеров-персоналистов однажды победили на относительно свободных и состязательных выборах, а затем принялись уничтожать потенциальных оппонентов и отравлять работу демократических институтов. Вот лишь несколько примеров из российской практики: уголовные дела против Ходорковского, временная отмена губернаторских выборов, ужесточение правил регистрации политических партий, массовые фальсификации в пользу «Единой России» на парламентских выборах. Этот список можно было бы продолжать еще очень долго. 

Однако демократические институты — далеко не худший враг персоналистских режимов. После того как выборы перестают быть по-настоящему свободными, автократам стоит обратить внимание на тех, кто бок о бок с ними отравлял демократию. Политической науке хорошо известно, что главная угроза для авторитарных лидеров исходит не от граждан, а от их собственного окружения. Непростые отношения внутри этого «змеиного клубка» были подробно описаны в работе политолога Милана Сволика: главная задача автократа — получить как можно больше власти за счет ослабления своих же приближенных, главный интерес его союзников — не допустить такой ситуации. Лучшее средство для достижения этой цели — постоянно поддерживать у автократа ощущение возможности государственного переворота, вынуждая его учитывать интересы элит. 

Автократ обладает в этой борьбе значительным преимуществом. Сам факт пребывания на самой высокой должности в иерархии власти дает привилегированный доступ к государственным ресурсам, в первую очередь — силовым. Противостояние начинает еще больше напоминать схватку Давида и Голиафа, если окружающие автократа элиты фрагментированны, то есть не имеют оснований для объединения. Эталонный пример — Беларусь в начале 1990-х годов. В республике просто не оказалось влиятельных игроков, которые могли бы навязать конкуренцию экс-директору совхоза «Городец» Александру Лукашенко, который победил на первых (и последних на данный момент) демократических президентских выборах. 

Чтобы добиться победы в противостоянии с элитами, авторитарные лидеры прибегают к использованию ряда инструментов. Например, создают «партии власти», которые позволяют контролировать законодательный процесс («Единая Россия», сформирована в 2001 году); назначают на высокие посты лояльных лично себе бывших сослуживцев, выходцев из того же региона, племени или партии (многие российские чиновники топ-уровня знакомы с Владимиром Путиным еще по работе в мэрии Санкт-Петербурга); создают новые силовые структуры, чтобы уравновесить влияние других ведомств (с некоторой натяжкой — Росгвардия, созданная в 2016 году). 

Что характерно для персоналистских авторитарных режимов? 

К сожалению, ничего хорошего. Персоналистские режимы чаще других автократий ввязываются в международные конфликты. Как уже упоминалось ранее, воля лидера-персоналиста может быть не ограничена даже ближайшим кругом сподвижников, тогда как в партийных или военных автократиях чаще всего находится место альтернативным точкам зрения. Это позволяет принимать более взвешенные решения: хотя бы две головы всегда лучше. Фиктивность российского «политбюро» ярко иллюстрирует видео с прошлогоднего заседания Совбеза. 

По этим же причинам персоналистским режимам может быть свойственно низкое качество государственного управления. Здесь стоит отметить, что до недавнего времени российским властям удавалось частично преодолевать это ограничение за счет создания «карманов эффективности», то есть проектов, в рамках которых государство обеспечивает сверхобильное финансирование и дополнительную защиту от неблагоприятной авторитарной среды. Среди российских «историй успеха» можно назвать Высшую школу экономики, систему ЕГЭ и «похорошевшую Москву» Сергея Собянина. И все же, как показывает политолог Владимир Гельман в своей работе «Недостойное правление», такие проекты оказываются недолговечны или не дают достаточной отдачи всей системе. 

Лидеры-персоналисты и их приближенные до последнего сражаются за выживание режима. Чем сильнее диктатор, тем большую ответственность за происходящее он несет: в случае падения авторитарной системы главный виновник всех проблем будет очевиден. Не случайно статистика говорит о том, что 69% всех лидеров персоналистских режимов после утраты власти отправились в изгнание, тюрьму или были убиты. Для ближнего круга диктатора падение режима тоже не сулит ничего хорошего. Даже если отбросить возможность преследования, главное конкурентное преимущество большинства из них — безграничная лояльность одному конкретному человеку. Вряд ли это качество будет цениться любой правящей коалицией, которая окажется у власти следующей. 

Заключительная горькая пилюля — персоналистская диктатура часто оставляет после себя «выжженную землю». Получая все более полный контроль над властью, автократы начинают склоняться к репрессиям, уничтожать остатки политических институтов и, в экстремальных случаях, даже умеренно талантливых управленцев, в которых видят потенциальную угрозу. По этим причинам на месте рухнувших персоналистских автократий крайне сложно построить демократический режим. Опять-таки, статистика говорит о том, что в период с 1990 по 2010 год демократии чаще возникали на месте военных и партийных, а не персоналистских режимов. 

Сколько живут персоналистские режимы, похожие на российский? 

Ответ на этот вопрос попытались дать исследовательницы Андреа Кендалл-Тейлор и Эрика Франц. Политологи работали с выборкой из всех авторитарных лидеров, которые находились у власти в любой промежуток с 1992 по 2019 год. Всего она включала 181 диктатора. Данные говорят о том, что после 1992 года автократ-персоналист в возрасте от 65 лет, правивший страной как минимум 20 лет (то есть максимально похожий на Владимира Путина политик), в итоге сохранял контроль над властью в среднем на протяжении 36 лет. 

Самый распространенный способ утраты власти такими лидерами — смерть при исполнении служебных обязанностей (50% случаев). Вторая по частоте причина — свержение в результате массовых протестов (20% случаев). Напомним: для авторитарных лидеров в целом наибольшая угроза исходит от их же окружения. Однако чем дольше лидер пребывает на своем посту, тем менее вероятно, что его приближенные будут обладать возможностью для оспаривания режима личной власти. Со временем диктатор лишает их самостоятельности и доступа к ресурсам, необходимым для организации переворота.

Эти умозаключения могут вогнать многих читателей в депрессию. Но следует учесть, что в статье Кендалл-Тейлор и Франц анализируется «усредненный» авторитарный режим, по нескольким базовым характеристикам напоминающий путинский. Из того, что большинство персоналистов-долгожителей (во всех смыслах) правят до самой смерти, не следует, что такая же судьба обязательно ожидает Россию. Это не правило или закон, а общий тренд, который не исключает варианта, при котором режим рухнет, к примеру, всего через несколько месяцев при других обстоятельствах.

Кто будет наследовать российской персоналистской диктатуре — совсем другой вопрос. С оценкой того, может ли на нашу долю выпасть жизнь при военном, партийном или новом персоналистском режиме, можно ознакомиться в цикле статей политолога Григория Голосова. 

Фото на обложке
Сергей Карпухин / ТАСС / Scanpix
Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.