Почему в России не работают акции протеста?

Почему россияне не выходят на многотысячные протесты, а жители Грузии или Израиля — еще как? Почему власти этих стран вынуждены принимать требования несогласных, а путинскому режиму без особых усилий удается их игнорировать? Наконец, почему россияне просто не выйдут на улицы и не свергнут Путина, если они против войны? Все эти вопросы звучат в соцсетях уже давно, но в последние месяцы из-за успехов уличных протестов в других странах особенно актуализировались. Чуть ли не самая популярная версия среди дискутирующих — все дело в «рабском менталитете» россиян и «генетическом неприятии демократии». Но что на эти вопросы отвечает политология? Разбираемся. 

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Почему уличный протест в России неэффективен? 

Прежде всего, потому что в России сложился авторитарный режим, в котором нет свободных и состязательных выборов. Результат выборов обеспечивается не столько волеизъявлением избирателей, сколько недопуском независимых сил, административной мобилизацией электората и прямыми фальсификациями. 

В демократиях дела обстоят иначе. Партии и политики, находящиеся у власти, заинтересованы в сохранении своих кабинетов и понимают, что уличный протест — одна из крайних форм проявления недовольства граждан. Если не пойти хотя бы на частичные уступки, шансы успешно выступить на ближайших состязательных выборах значительно снизятся. 

Не так давно жители Израиля и Грузии смогли убедиться в существовании такой зависимости на собственном опыте. В первом случае премьер-министр Биньямин Нетаньяху попытался ограничить самостоятельность Верховного суда, во втором — правящая партия «Грузинская мечта» добивалась принятия аналога российского закона об «иностранных агентах». 

Уличные акции протеста заставили и Нетаньяху, и «Грузинскую мечту» заморозить законодательные инициативы. В следующем году «Грузинской мечте» предстоит принять участие в очередных парламентских выборах, а союзники Биньямина Нетаньяху поборются за контроль над постами мэров и муниципальными советами уже в октябре. 

Грузия и Израиль принадлежат к категории демократических режимов. В недавно вышедшем докладе «Freedom in the World» Израиль был отнесен к группе свободных стран, получив 77 баллов из 100 возможных, Грузия — к «частично свободным» с 58 баллами в активе. Но и это неплохой результат. Для сравнения: Россия уже много лет находится в группе «несвободных стран», в 2023 году ей был присужден экстремально низкий рейтинг — всего 16 баллов из 100. 

И что теперь — протестующие в Грузии и Израиле проголосуют как надо властям?

Нет. Вряд ли политические лидеры Израиля и Грузии рассчитывали добиться благосклонности протестующих. Те, кто вышел на улицы, наверняка поддерживают другие политические силы. Скорее правящие элиты руководствовались вполне оправданными опасениями дальнейшего разрастания протестов, что могло бы заставить переосмыслить свои симпатии вполне лояльных избирателей. 

То есть протест в автократиях ни на что не влияет? 

Не совсем так. Любой недемократический режим все равно нуждается в народной поддержке и легитимности, поэтому даже самые матерые диктаторы порой вполне лояльно относятся к уличным акциям и удовлетворяют часть требований рассерженных граждан. Так, по крайней мере несколько лет назад в России были возможны протесты, которые в социальных науках называют «не на моем заднем дворе» (Not in my backyard / NIMBY). 

Под этим термином подразумевают выступления местных жителей против строительства рядом с их домами крупных инфраструктурных объектов, которые могут нанести вред экологии, культурному наследию и в целом снизить уровень жизни населения. В 2018–2020 годах жителям Архангельской области и Республики Коми удалось добиться отмены строительства мусорного полигона возле железнодорожной станции Шиес, а в 2019–2020 после выступлений башкортостанских активистов свернули проект разработки полезных ископаемых на горе Куштау, имеющей большое значение для культуры башкир. 

Другой весьма устойчивый авторитарный режим, китайский, может ассоциироваться с системами тотальной слежки за населением и мрачными лагерями перевоспитания, однако в действительности «легальный» протест возможен и там. Почти ежедневно в Китае фиксируются забастовки, преимущественно обусловленные задержками в выплате заработной платы. Часто власти удовлетворяют запросы протестующих или, по крайней мере, способствуют их удовлетворению. 

Однако важная особенность этих примеров — относительная аполитичность. По крайней мере на начальных этапах выступлений граждане не выдвигают требований об отставке высших должностных лиц, поддерживая логику «перегибов на местах». Выдвижение откровенно политических требований, как правило, жестко пресекается и российскими, и китайскими властями. 

Как уличный протест может свергнуть автократию?

Чуть более 10 лет назад мир наблюдал за «арабской весной» — серией протестов в странах Ближнего Востока и Северной Африки, результатом которых стала смена власти в Египте, Тунисе, Ливии и Йемене.

Однако подобные явления — редкость. Статистические данные, собранные американским политологом Миланом Своликом, свидетельствуют о том, что только около 10% всех случаев «неконституционной» отправки в отставку авторитарных лидеров в период с 1946 по 2008 год были обусловлены «народными восстаниями». Самый популярный метод — это «государственные перевороты» (68% от всех случаев). 

При этом между уличными протестами и государственными переворотами есть связь. Другой американский политолог, Генри Хейл, предложил относиться к протестам в странах постсоветского пространства как к триггерам, заставляющим элиты отказываться от лояльности авторитарному лидеру. Неспособность диктатора справиться с недовольством граждан говорит о его слабости и посылает приближенным сигнал о том, что стоит задуматься о смене своего покровителя на более приемлемую фигуру. Одним словом, протесты важны: и как независимая сила, и как важный стимул для смены власти руками элит. 

В научной литературе обсуждаются десятки факторов, которые позволяют уличным выступлениям достигать своих целей даже в авторитарных режимах. О важности четырех из них в политической науке сложился относительный консенсус: 

• Раскол элит 
• Массовость протеста 
• Ненасильственный характер протеста
• Ресурсные потенциалы правительства и оппозиции 

Как автократии обеспечивают лояльность элит?

Именно от сплоченности правящей коалиции зависит, найдутся ли у протеста влиятельные союзники — и, наоборот, будут ли готовы представители истеблишмента отдавать и выполнять приказы о жестком подавлении демонстраций. 

Единство элит зависит от множества факторов, например от типа авторитарного режима и характера его происхождения. Так, хорошо известно, что партийные автократии лучше разрешают противоречия внутри элит. А если режим утверждается в результате насильственной борьбы, это крепче сплачивает его верхушку. 

Но единство элит может быть вполне «рукотворным». Выстраивая отношения с наиболее влиятельными людьми в стране, авторитарные лидеры чаще всего прибегают к двум стратегиям: кооптация и репрессии. 

Кооптация — это связывание стратегически значимых акторов с режимом. Ее основная идея — заинтересовать элиты сохранением текущей политической системы. Эта цель может достигаться путем предоставления истеблишменту эксклюзивного доступа к ресурсам и власти. Если государство позволяет вам почти неограниченно обогащаться за счет нефтяной ренты или коррупции, вы вряд ли будете готовы поддержать смену режима: нет гарантий, что в «новом мире» вам удастся сохранить привилегии. 

С другой стороны, лояльность элит может обеспечиваться своевременным проведением репрессий. Совсем не обязательно они должны принимать масштабы сталинских чисток. Для того чтобы элиты поняли, чем чревата игра не по правилам, достаточно нескольких показательных процессов. 

Чаще всего автократы используют обе стратегии: сложно удерживать власть только на одних штыках, но и совсем беззубыми тоже лучше не казаться. 

Если элиты монолитны, ценят предоставленные режимом привилегии и боятся наказаний за отступничество, то, каким бы массовым ни был протест, он, скорее всего, потерпит неудачу. 

В 2020 году в Беларуси прошли самые крупные протесты в истории страны. Однако гражданам так и не удалось добиться смены режима Александра Лукашенко. Ключевая причина — нежелание сплоченного белорусского «нобилитета» вставать на сторону протестующих. Вместо этого он послушно занимался подавлением несогласных. Обратный пример — украинский Майдан 2013–2014 годов. При всех усилиях Виктора Януковича в Украине так и не сложился консолидированный авторитарный режим. В стране всегда существовало несколько альтернативных «центров силы», готовых воспользоваться неопределенностью, поддержать протест и тем самым укрепить собственные позиции во власти. 

Если на улицы выйдет миллион человек, режим обязательно падет?

Два других важных фактора успеха протеста — это его массовость и отказ от насилия. Оба они подробно разобраны в работе Эрики Ченовет и Марии Стефан «Почему гражданское сопротивление работает». Желающие могут послушать лекцию TED в исполнении Ченовет. 

Массовый протест обладает несколькими очевидными преимуществами. Во-первых, силовикам попросту сложнее рассеять миллионную толпу, чем справиться с колонной из нескольких тысяч. Во-вторых, чем массовее протест, тем более очевидным будет сигнал о недовольстве граждан, получаемый элитами. В-третьих, увеличение масштабов акций часто подразумевает присоединение к движению новых социальных групп, что в свою очередь делает более многообразным репертуар протеста. 

Студенты могут выходить на улицы и устраивать акции в стенах университетов, но если декларируемые ими цели вызовут отклик у, к примеру, рабочих, из-за забастовок могут встать целые сектора производства. Режим столкнется с гораздо более серьезным вызовом. Кроме того, массовые протесты имеют свойство становиться еще более массовыми. Представьте, что вы сидите дома и раздумываете над тем, стоит ли сегодня присоединяться к толпе митингующих. Одно дело, если на улицу пока не вышел ни один из ваших знакомых, а в телеграм-каналах размещают фотографии малочисленных понурых группок, и совсем другое — вы не успеваете реагировать на сториз участников протестных акций, а Пушкинская площадь превратилась в одно большое человеческое море.

Эрика Ченовет сформулировала так называемое правило 3,5%. Оно гласит: если в протестах примет участие не менее 3,5% от общей численности населения страны, ни одно правительство не сможет устоять перед давлением. На эту закономерность часто ссылаются в медиа, но в действительности вывод Ченовет несколько притянут за уши. Позднее самой исследовательнице пришлось признать, что из этого правила есть исключения, да и большая часть успешных протестов не нуждалась в настолько широкой поддержке для достижения своих целей.

Почему мирный протест эффективнее насильственного? 

Другая важная составляющая успешного протеста — использование преимущественно ненасильственных методов борьбы. Статистически в период с 2010 по 2019 год только 8% насильственных протестных движений сумели достигнуть успеха. А вот ненасильственных — около 34%. Эта разница обусловлена комплексом причин. 

Во-первых, ненасильственные акции имеют больше шансов стать массовыми: люди охотнее присоединяются к протестам, если они не угрожают их здоровью и безопасности, а сторонние наблюдатели не склонны симпатизировать тем, кто открыто призывает к насилию. 

Во-вторых, ненасильственные протесты привлекают больше внимания и поддержки со стороны международных наблюдателей. 

В-третьих, мирные акции вносят меньший вклад в раскручивание «спирали насилия». Если протестующие начинают атаковать представителей правоохранительных органов, ответная жесткая реакция может выглядеть более легитимной в глазах колеблющихся граждан. Кроме того, в этом случае полицейские будут более мотивированны бороться с оппозиционерами «до последнего», опасаясь физической расправы в случае свержения режима. 

В чем заключается ресурсный потенциал протеста? 

Для начала ответим на вопрос: почему ресурсный потенциал так важен для обеих сторон? Представим каждого вероятного участника протестов как рациональную личность, которая оценивает риски присоединения к уличным выступлениям. Если на государство работает множество хорошо оснащенных и лояльных силовиков; если ему удалось создать эффективную систему контроля и слежки за несогласными; если оно обладает возможностями для того, чтобы без каких-либо ощутимых последствий применять жестокие наказания; если медиа в основном контролируются властью и могут по щелчку пальцев маргинализировать участников уличных выступлений в глазах остальной части населения, издержки участия в протесте будут крайне высокими. 

С другой стороны, наличие у оппозиции ресурсов может смягчать такие риски. Если у оппозиции есть лидеры, которые готовы качественно координировать протест и обладают доступом к широко используемым каналам донесения информации; если задержанные на уличных акциях смогут получить помощь квалифицированных адвокатов или добиться выплаты компенсаций за пережитое насилие (в том числе от международных инстанций); если в стране есть независимые медиа, которые предадут огласке случаи вопиющей несправедливости и расскажут о большом числе участников акций, значительно возрастут шансы как на возникновение самого протеста, так и на снижение издержек присоединения к движению. 

Почему протест не достигает значительных успехов в России? 

Главная причина относительной слабости протестного движения в стране — крайне высокая цена участия в уличных акциях, что негативно сказывается на количестве их участников. 

Всем хотя бы минимально интересующимся политикой гражданам России хорошо известно, что участие в «несогласованных» акциях чревато самыми серьезными последствиями: можно оказаться под стражей даже за бросок пластикового стаканчика в полицейского. Конечно, реальные сроки получают лишь десятки из тысяч протестующих, но для игры в такую «русскую рулетку» тоже нужна недюжинная смелость. 

Силовикам исправно повышают заработную плату; их в 12 раз чаще, чем остальных россиян, оправдывают в судах, что вносит большой вклад в поддержание их лояльности. По данным издания «Проект», около 2,6 миллиона россиян работают в силовых ведомствах: это огромный ресурс, который активно используется для подавления любого протеста. В 2022 году Кремль увеличил финансирование государственных СМИ в три раза, а из недавнего расследования «Важных историй» и других медиа мы узнали о том, как за россиянами ведут массовую слежку в интернете. 

Вместе с этим дела у российской оппозиции идут все хуже и хуже. Самая заметная группа критиков режима последних лет, способная на организацию уличного протеста, — сторонники Алексея Навального. Они были признаны участниками «экстремистской организации» еще в 2021 году, лидеры уехали из страны. Сам Алексей Навальный продолжает отбывать срок в тюрьме. 

Последствия «зачистки» оппозиционного поля стали очевидны в феврале — марте прошлого года: организацией протестных акций «на земле» были вынуждены заниматься активисты «Весны», которые ранее были наиболее заметны скорее в политическом акционизме, чем в проведении массовых митингов. Но и лидеры «Весны» в скором времени покинули страну. С 2021 года, после получения статуса «иноагента», была значительно осложнена работа самой известной организации, занимающейся помощью задержанным на протестных акциях, — «ОВД-Инфо». Из-за выхода России из состава Совета Европы ЕСПЧ прекратил рассмотрение жалоб на нарушение прав граждан РФ, что ранее позволяло многим участникам акций добиваться компенсаций. После 24 февраля в России заблокировали десятки независимых медиа и несколько популярных социальных сетей, с помощью которых освещались акции протеста.

Прямо сейчас ресурсный и организационный потенциал российской оппозиции низок как никогда в новейшей истории страны, а режим никак не сигнализирует о своей слабости. Но даже несмотря на это, россияне продолжают выражать свою гражданскую позицию. Согласно оценке «ОВД-Инфо», в 2022 году по политическим мотивам было задержано более 20 000 человек. 

Однако даже если бы на улицы российских городов вышли не десятки тысяч, а миллионы граждан, вероятно, в текущей политической конъюнктуре им не удалось бы заручиться поддержкой со стороны представителей политического истеблишмента. 

Тому, как часть российских элит используют свое положение для личного обогащения, посвящено множество антикоррупционных расследований. Присоединение к протесту почти наверняка привело бы к потере контроля над потоками ренты. Вместе с этим элиты имеют все основания опасаться сурового наказания за «дезертирство». Вся история авторитарной консолидации российского режима, от дела ЮКОСа до отравления Литвиненко, от ареста Улюкаева до посадки Фургала, может быть понята как последовательная ликвидация любых альтернативных «центров силы» и наглядная иллюстрация к тезису «у нас нет неприкасаемых». 

Вероятно, предполагаемая беседа продюсера Иосифа Пригожина с миллиардером Фархадом Ахмедовым адекватно репрезентует позицию части российских элит (хотя Пригожин относится к этой группе с большой натяжкой). Но дистанция между телефонным разговором и реальным оппортунистическим поведением может быть очень большой.

Теоретически после 24 февраля одной из немногих доступных стратегий для несогласных представителей элиты могло бы стать бегство за рубеж. Однако режим осознавал такие риски: совсем недавно стало известно, что у сотрудников российских госкомпаний и чиновников массово забирают загранпаспорта. С другой стороны, западные страны так и не разработали четкого механизма выхода из-под санкций, а недавняя попытка части российских оппозиционеров добиться смягчения ограничений в отношении совладельца «Альфа-групп» Михаила Фридмана привела к публичному скандалу. Даже потенциальные противники текущей политической динамики в рядах режима оказались зажаты между двух огней и вынуждены придерживаться «негативной лояльности». 

Российский уличный протест безнадежен?

С точки зрения политической науки прямо сейчас в России сложилась не самая благоприятная ситуация для массовых протестов и достижения ими своих целей. Однако не стоит забывать, что, как правило, крах авторитарных режимов становится неожиданностью даже для самых уважаемых экспертов по той или иной стране. Та же «арабская весна» породила очередную волну дискуссий о границах прогностического потенциала социальных наук. 

Как заметно по графику, иллюстрирующему успешность насильственных и ненасильственных протестов (опубликован выше), обе формы гражданского сопротивления стали гораздо менее эффективными за последнее десятилетие. Причины такого кризиса заслуживают отдельного разговора, но слабость протестного движения не уникальная черта России и уж точно не проявление «рабского менталитета» или «генетической непредрасположенности к демократии». Это общемировой тренд, который выпал на время нашей жизни.