С 5 сентября в российских школах появятся новые уроки под названием «Разговоры о важном» — для учеников с 1 до 11 класса уже разработаны отдельные программы занятий. На этих уроках с детьми будут обсуждать их отношение к семье, России и военной службе. Помимо этого, власти планируют создать новое молодежное движение «Большая перемена» — как когда-то пионерское, оно должно «участвовать в воспитании и профориентации» подрастающего поколения и формировать мировоззрение молодежи. Психолог и писательница Людмила Петрановская рассказала «Холоду» о том, почему такая индоктринация вредит детям — но совсем не так, как можно было бы ожидать, а также о том, как родители и учителя могут вести себя, чтобы минимизировать этот вред.
Обучение детей патриотизму может на самом деле повлиять на них и привить им какую-то «правильную» точку зрения?
— Тем, как преподавание идеологии влияет на детей, я профессионально не занималась. Но у меня есть опыт человека, который вырос в СССР со всеми соответствующими лозунгами, политинформацией и линейками, и я знаю, что от всего этого в головах детей остается очень мало. Чем более настойчиво, обязательно и бездарно это преподается — а это обычно бывает именно так, — тем больше это вызывает отторжения и отвращения.
С другой стороны, когда взрослые сами не верят в то, что говорят, и делают это лишь потому, что «надо», дети такие вещи очень хорошо чувствуют. Поэтому я очень сомневаюсь, что эти уроки сработают так, как задумано. Хочется сказать пару ободряющих слов тем, кто в ужасе от того, что их детей индоктринируют имперством и милитаризмом — нет, «в лоб» это не работает.
Но как-то же в поколении людей, которые сейчас пошли на фронт, распространились эти идеи? Или на них повлияло что-то, кроме школы?
— На них могло повлиять то, что их школа была не очень хорошей и не давала возможности нормально учиться и получить хорошую профессию. Если у тебя нет сильной поддержки в семье или каких-то выдающихся способностей, и при этом школа тебе ничем не помогает, а только унижает и ставит двойки, то можно уже в первом-втором классе отчаяться и понять, что ты обречен быть двоечником и неудачником. А после школы, в ситуации, когда ты не видишь никаких перспектив, ты получаешь такое предложение — с одной стороны, иметь отношение к каким-то историческим событиям, с другой — немаленькие деньги и почет — возможно, посмертный, но кто об этом думает в 20-25 лет?
Дети учатся у взрослых, которым они доверяют, при этом подражая не словам, а поведению. И усваивают они не то, что взрослый говорит, а то, во что он верит.
Вред кампании по обучению патриотизму будет состоять в том, что дети будут видеть очень много врущих взрослых, ведь в основном взрослые будут говорить все эти вещи, потому что велено, фальшивыми голосами с наигранными эмоциями. И вот это детям видеть неполезно — потому что неполезно презирать взрослых. А они в этой ситуации не смогут не презирать.
Когда я была в 9 классе, на комсомольском собрании ругали учеников, прогулявших демонстрацию. Директор распекала их с шутками-прибаутками, и тут у нее зазвонил телефон. Она что-то удивленно переспросила, положила трубку, спокойно сообщила, что умер Брежнев, и продолжила хохмить — еще часа полтора.
На следующий день на траурной линейке она же, рыдая, всхлипывала: «Наш дорогой Леонид Ильич, на кого же вы нас покинули?». И я смотрела на это и не понимала — как так можно? В подростковом возрасте такой опыт, может быть, и полезен — но в восемь лет это точно вредно.
Почему детям вредно испытывать презрение к взрослым?
— Когда дети видят взрослых как людей, которым нельзя доверять, которые не могут справиться с жизнью и сами кого-то боятся, — они теряют чувство безопасности, необходимое ребенку для взросления. Детям важно знать, что существуют люди, которым можно доверять, уважать их, восхищаться ими. Должны быть люди, которые знают, что делать, верят во что-то и имеют чувство собственного достоинства. Если же ребенок видит вокруг только тех, кто делает, что велено, — это страшно, потому что ему не на что опереться.
Кроме того, ребенку нельзя просто рассказать, что мы против всех, потому что «мы прекрасны, а они козлы». Нужен контекст, какие-то ужасы: как на нас летят боевые гуси, как распинают мальчиков… Рассказы о том, что нас впереди ждет бой, что мы должны все как один пойти и умереть, для многих детей будут довольно травматичным и болезненным контентом.
Когда чувства к своей стране, мечты о будущем, активная позиция предстают в вульгарном, формализованном ключе и об этом говорят из-под палки, это очень нехорошо по отношению к детям — ведь на самом деле эти вещи должны быть ценными и важными. Для детей это не менее вредно, чем порнография, которая также сбивает с толку насчет того, что́ есть отношения, секс, близость.
Еще вредно понимать, что тебя используют как средство — например, выстраивают буквами на разных мероприятиях. Взрослые решают свои задачи — высказать идеологическую реплику или выслужиться перед начальством. Ребенок — это козырь в нашем детоцентричном мире: слезинка ребенка, рисунок ребенка… И дети хорошо чувствуют, что их используют.
Не кажется ли вам, что лицемерить будут далеко не все учителя — ведь процент тех, кто искренне верит в продвигаемую властью идеологию, достаточно велик? Может быть, не в каждое слово, но в саму идею, что «на нас нападают, нам нужно защищаться»?
— Какие-то люди действительно в это искренне верят, но из этого не следует, что они будут напрямую воздействовать на детей.
За людьми, которые верят, что идея важнее человека, что ради каких-то идей можно жертвовать людьми, действительно могут идти другие люди, и дети в том числе. Они бывают очень харизматичны — именно потому, что сами искренне верят, и они бывают безжалостны и к себе, и к другим. Но, во-первых, их никогда не бывает много. Во-вторых, они сами всегда верят, что они на стороне добра, — и поэтому, когда они излагают свои идеи, они не говорят «бей, жги, убивай», они говорят какие-то пафосные, правильные и, в общем, неплохие вещи — «помогай», «защищай». Я думаю, что их ждет большой сюрприз, когда окажется, что дети эту часть усвоили, а кто там на самом деле помогал и на кого нападал — вполне могут пересмотреть в любом возрасте, обратившись к хроникам.
Так, многие люди, которые в конце советского периода хотели активности — а не скучали на комсомольских собраниях, как большинство, — становились яркими оппозиционерами. Для них этот ценностный пласт идей существует, и им не все равно. У них происходила переоценка исторических фактов или роли, скажем, партии в сегодняшнем обществе — но идеалы, стремление менять мир оставались.
Кроме того, не стоит забывать, что дети всегда проходят период сепарации, и чем больше их придушивают в семье и школе какими-то ценностями, тем больше они их отталкивают и обесценивают в период юности.
То есть можно сказать, что от этих патриотических программ может даже быть какая-то польза?
— Нет. Ничего полезного в том, чтобы делать детей предметом идеологической обработки и накачки, быть не может. С ними действительно нужно разговаривать о ценностях и о любви к родине — но в свободной, защищенной обстановке. Чтобы они могли спрашивать, сомневаться, говорить о том, что им не нравится. И вот из этого свободного размышления может родиться любовь к России. Но я думаю, что на самом деле цель этих программ в том, чтобы, не дай Бог, не родилась никакая настоящая любовь к России. Если бы у нас все полюбили родину, то авторы этих программ, их заказчики и спонсоры давно бы сидели на нарах. Никакой пользы в индоктринации нет, а вот вред немного не там, где его ожидают.
А если родители замечают этот вред, как им поступать, чтобы минимизировать это влияние на ребенка?
— Иногда у родителей получается объединяться и сокращать количество подобных мероприятий в школах — например, они ссылаются на законы об образовании, где это не предусматривается. Иногда они приходят к выводу, что ребенок все равно мало что понимает, но разберется, когда вырастет.
А вот если ребенку уже больше 10-11 лет, то выход — говорить с ним о том, что он наблюдает. Объяснять такие вещи, как конформизм, моральный выбор человека, который может оставаться на какой-то должности только при условии, что играет в определенную игру. Эти вещи стоит объяснять детям, потому что мы выпускаем их в такой мир. Но важно, чтобы ребенок знал, что человек не обречен поступать так, он может выбирать. Ведь быть, например, директором — это не жизненная необходимость.
Могло ли на сегодняшнюю ситуацию повлиять то, что поколение, которое воспитывалось в 1970–1980-е годы, воспринимает возвращение к индоктринации более спокойно, чем если бы это происходило впервые?
— Конечно. Но тут есть разные аспекты. Во-первых, большинство никогда не может быть нонконформистами. В этом и смысл конформизма и следования групповым нормам: они обеспечивают устойчивость общества, передачу правил, рутин, ценностей. Было бы невозможно построить цивилизацию, если бы большинство людей не делали «как все» или как их родители.
С другой стороны, есть общий контекст и иерархическая система, где на каждой ступени воспроизводятся одни и те же правила. Например, директор в моей школе вела себя так, потому что иначе ее бы точно так же распекали, скажем, в райкоме. Если в райкоме не станут распекать директоров, то через некоторое время никто не придет на демонстрацию, и тогда уже будут распекать райком. И так далее. Дети, которые живут в этой системе, видят множество людей, которые должны изображать приверженность идеям, которых у них нет. И, безусловно, это создает основу для цинизма, когда на самом деле нет ценностей. Ценности — это для умников. Если нечего делать, то можно скоротать вечерок за обсуждением «планов НАТО», а на самом деле важно здоровье и зарплата.
Кажется, выход из этого порочного круга невозможен без перемен в системе. Но может ли учитель на своем уровне как-то на это повлиять — и не вредить детям, и при этом самому оставаться учителем?
— Всегда можно говорить не в догматичном ключе, а в ключе диалога. Спрашивать у детей, давать им слово, обращать внимание на разные точки зрения, на несовпадения и парадоксы. Говорить о том, что каждая точка зрения не берется с потолка и не вычитывается из книжки — за ней стоят какие-то представления о мире, чувства, опыт, идентичность. Например, если ваш близкий человек участвует в каком-то событии, то ваш взгляд будет отличаться от восприятия тех, у кого нет такого близкого. Наблюдать и анализировать, как формируются наши позиции, может быть очень полезно для детей. А темы уроков могут быть те же самые.
Но это может быть рискованно. Например, как в случае с Ириной Ген из Пензы, когда дети записали ее слова, и теперь ей грозит уголовное наказание.
— Понятно, что безопасной стратегии нет. Но превращать урок в пропаганду с другой стороны — это тоже в каком-то смысле использование детей. А вот если взрослый будет поменьше говорить и побольше спрашивать — то и записывать будет нечего, и детям будет полезно, если их хотя бы раз в жизни послушают.
Если мы представим, что завтра детей будут в таком же духе учить не патриотизму и милитаризму, а каким-то демократическим ценностям, то будет ничуть не лучше — а то и хуже с точки зрения дальнейшей перспективы. Потому что если мы делаем идеологическую программу и при этом смотрим на детей как на кастрюлю, в которую что положил, то и лежит, надо только побольше напихать, — то уже неважно, что мы пытаемся вложить, потому что такой подход для ребенка в принципе вреден и обесценивает содержание.
Стоит слушать, что думают дети, помогать им организовывать обсуждение, показывать, что дискутировать можно, не переходя на личности. Безопасно ли это? Нет. Полезно ли это для детей? Наверное, да.
Как вы считаете, эти программы патриотического воспитания будут развиваться в еще более агрессивную сторону? Или предсказать это сейчас невозможно?
— Поскольку реальная, искренняя поддержка всего этого не так уж сильна, то все это превратится в скучную рутину и потерянное время. Большинство детей будут скучать, и только отличники будут что-то тарабанить. В этом смысле очень разумно было поставить такие уроки первыми в понедельник. На них как раз все спят.
Тем подросткам, которые готовы быть провластными активистами ради карьеры, патриотические движения могут дать какие-то новые возможности?
— Какие-то дети постарше могут использовать их таким образом. Но перспектив у них особо нет. Например, где сейчас активисты всех тех молодежных проектов, которые мы наблюдали последние 20 лет? Хоть один из них сделал какую-то карьеру? Эти движения позиционируются как социальный лифт, но они ничего не дают. Рано или поздно кто-нибудь из тех, кто в них участвовал, добравшись до верха, проворовывается и потом сталкивается с уголовным делом. Вот и вся карьера, которую им обещали.
Все эти молодежные истории работают в растущих системах. Отвлечемся от того, хорошая это система или плохая, — но когда она растущая, то все это вызывает настоящую искренность и волнение. В духе Tomorrow belongs to me. А у нас все наоборот. Система схлопывается и деградирует, поэтому дети, которые поверят в провластный активизм как в социальный лифт, будут серьезно обмануты — никто не собирается пускать их чем-то порулить.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.