«Холод» продолжает цикл ведущего российского политолога Григория Голосова о том, что будет происходить в России после Путина и при каких обстоятельствах это «после» может наступить. Новой колонкой Голосов начинает разговор о переговорах, которые рано или поздно предстоят власти и оппозиции. Первый вопрос — что должно произойти, чтобы появилась сама возможность для диалога и торга.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Призывы и требования
В предыдущих статьях я высказался об институциональных изменениях (переходе к парламентской системе и «федерализации»), которые, на мой взгляд, не должны служить предметом требований оппозиции при ее взаимодействии с властями. Сегодня начнем (но не закончим, потому что это большая тема) разговор о том, какими эти требования могли бы быть. Первым делом, однако, стоит провести четкую грань между призывами к массам и переговорными требованиями.
Призывы к массам всегда исходят из представлений оппозиционеров о том, что в данный момент резонирует с протестными настроениями народа и, стало быть, способствует его политической мобилизации. Сейчас широких протестных настроений в России нет. Что и когда их вызовет — неизвестно. Отмечу, впрочем, что иногда призывы к массам приобретают неожиданный для самих оппозиционеров характер.
Скажем, российские большевики, будучи марксистами, со скепсисом относились к идее раздать землю крестьянам. Их больше привлекала мысль о сохранении крупных аграрных предприятий. Однако по мере развития событий в 1917 году они не только в основном согласились с призывами к «черному переделу», ранее исходившими от партии эсеров, но и были вынуждены в какой-то степени реализовать эсеровскую программу после прихода к власти. Переходя от примера к обобщению, можно сказать, что правильно сформулировать призывы к массам — это тактическое искусство, умение сказать нужные слова в нужное время и в нужном месте. Заранее не сформулируешь.
Переговорные требования не должны, разумеется, игнорировать интересы масс и быть им совершенно чуждыми. Но направлены эти требования должны быть все-таки на то, чтобы развернуть политический процесс, то есть процесс взаимодействия между оппозицией и властью. Для постановки таких задач нужна не только воля со стороны оппозиции, но и со стороны властей. К сожалению, российская оппозиция остается крайне слабой и не может оказать сильного давления на власть. Однако это не исключает того, что у самой власти появятся стимулы к взаимодействию. На этих стимулах стоит остановиться подробнее.
Зачем власти прислушиваться к оппозиции?
Следует сразу констатировать, что, покуда у власти остается Владимир Путин, никакого взаимодействия между властями и демократической оппозицией не будет. Под его руководством российская власть может взаимодействовать (и фактически уже взаимодействует) с какими-то группами, оценивающими ее отдельные шаги критически, однако эти группы, принадлежащие к националистической части российского политического спектра, я пока оставлю без внимания.
Надо признать, что вариант развития событий, при котором Путин сохранит власть в обозримой перспективе, кажется весьма вероятным. Понятно, что он обрекает демократическую оппозицию либо на незаметную организационную работу в России, что пока не очень просматривается, либо на эмигрантское бурление в соцсетях и прессе, которое ничего не меняет, но оно тоже в своем роде занятие.
Поэтому рассмотрим гипотетические варианты, при которых Путин по каким-то причинам, в предсказание которых я не хочу вдаваться, не останется лидером режима. Такие варианты можно было бы назвать «сценариями», но точнее — «вероятностями». В самом начале этого цикла статей я уже обсуждал перспективы смены нынешнего российского режима на другой, но тоже авторитарный. При этом я пришел к выводу, что вероятность перехода России после Путина к новому (то есть центрированному вокруг другого персонажа) персоналистскому режиму, партийной автократии или консолидированному военному режиму чрезвычайно низкая. Так же я оцениваю и вероятность того, что в стране не останется вообще никакой эффективной центральной власти, что обычно обозначают словосочетанием «распад России».
Весь спектр вероятностей можно представить в виде кривой нормального распределения, которая известна многим читателям если не из школьной программы за 11-й класс, то из обширной публицистической литературы, посвященной особенностям российских выборов. Обозначенные выше маловероятные варианты можно расположить на краях этой кривой. Чем ближе к центру диаграммы, тем выше вероятность, а в центре, как я полагаю, находится другой вариант. Он состоит в том, что на смену Путину придет группа политиков, которые и ныне входят в высшие эшелоны власти. В составе этой группы значительную роль будут играть главы тех или иных силовых структур.
Более конкретно о возможном составе этой группы я ничего не могу сказать, а если бы и мог, то не стал бы. Могу лишь заметить, что людей, мотивация которых в значительной степени определялась бы желанием покончить с автократией и вернуть развитие страны на нормальные рельсы, в ней будет мало, если вообще будут. Не приходится особенно рассчитывать ни на появление политика класса Адольфо Суареса, который возглавил уникально безболезненный переход к демократии в Испании в 1970-х годах, ни даже на то, что нам снова явится кто-то вроде Михаила Горбачева. История скупа на подобные подарки.
Кто и как может прийти на смену Путину?
Скорее всего, новая правящая группа будет состоять из силовиков с отнюдь не идиллическим прошлым, а также «технократов», без которых силовики просто не смогут управлять. Некоторых из этих «технократов» можно будет идентифицировать как системных либералов, но к другим слово «либерал» не будет применимо ни в каком возможном виде. Просто технически грамотные управленцы. По мере развития событий взгляды этих людей могут претерпеть неожиданные изменения, способные удивить самых информированных наблюдателей, но это произойдет не сразу. Разумно исходить из допущения, что на первых порах никто из них не будет рассматривать демократизацию как свою цель.
Цель любой неконсолидированной диктатуры — а режим, о котором мы говорим, можно будет определить именно так — состоит в том, чтобы в оптимистическом варианте остаться у власти, а в пессимистическом, но допустимом, — уступить ее, получив гарантии личной безопасности и сохранения всего нажитого тяжким государственным трудом для себя и для своего потомства. Достижение этой цели не будет гарантированным. Это руководство при всем желании выглядеть всесильным будет политически слабым. Его слабость станет следствием серьезных угроз, с которыми оно неизбежно столкнется. Исходить эти угрозы будут не столько со стороны массового движения, возглавляемого оппозицией (такая вероятность есть, но выглядит пока сугубо гипотетической), сколько со стороны силовых фракций, которые почувствуют себя обойденными при формировании нового режима.
Военный переворот (в чистом виде или в виде дворцового путча, который обязательно включает в себя силовую составляющую) часто запускает череду других переворотов. Неконсолидированная диктатура по определению не может включить в себя все силовые фракции, но и не может лишить обделенных тех ресурсов, которые необходимы и достаточны для перехвата власти. Поэтому ключевой задачей такого рода режимов является реализация неких формальных процедур, которые достаточно убедительно оправдали бы нахождение данной группы у власти как в глазах потенциальных соперников, так и населения, а также международного сообщества.
Факт состоит в том, что в современном мире такой долей убедительности обладает лишь одна процедура — выборы. Военные диктатуры вообще, и неконсолидированные диктатуры в особенности, обычно и начинают с того, что обещают провести свободные выборы в тот самый момент, когда это «позволят условия». Иногда условия не наступают очень долго, но это не вполне типичный вариант, который раньше обычно позволяли себе лишь консолидированные диктатуры. Чаще бывает, что если режиму удается продержаться какое-то время без нового переворота, то выборы действительно проводятся, но по полностью авторитарным лекалам, то есть без участия сколько-нибудь реальной оппозиции, с полным букетом политических ограничений и фальсификациями при подсчете голосов.
Это не самый эффективный вариант, полностью открытый лишь для режимов, которые чувствуют себя в целом весьма уверенно. Причем и такие режимы решаются на него не очень охотно. Скажем, военная хунта, оказавшаяся у власти в Мьянме после переворота 2021 года, давно уже собирается провести выборы по своему сценарию, подавив оппозицию жестокими репрессиями и подготовив избирательный закон, гарантирующий победу. Но «выборы» все откладываются и откладываются. Режим остается в международной изоляции и ведет войну против собственного народа, не опасаясь действий со стороны других силовых фракций, потому что в Мьянме их просто нет. Силовики настолько боятся масс, относятся к ним с таким недоверием, что конфликтовать между собой им не с руки. Однако и проводить выборы в таких условиях бессмысленно: это ничем не улучшит положение хунты.
Поэтому важно провести выборы с участием каких-то политиков, которые более или менее убедительно идентифицировались бы как оппозиция, разработать для этих выборов правила игры, которые эти политики признали бы честными, и не прибегать к широкомасштабным фальсификациям результатов, что означает предоставление оппозиционерам возможности занять места в избранных органах власти. Это, собственно, и создает первоначальный, довольно слабый — но не ничтожный — стимул к тому, чтобы власть пошла на взаимодействие с оппозицией. Для самой оппозиции такой вариант развития событий открывает окно возможностей. Но воспользоваться окном для того, чтобы куда-то войти, — непростая задача. Это не дверь.
Возможности оппозиции
Довольно очевидно, что если диктатура вступает в переговоры с оппозицией, то она делает это вовсе не из врожденного благодушия. Она просто стремится остаться у власти. Ее тактика проста и состоит из двух основных моментов: во-первых, расколоть оппозицию путем маргинализации (то есть, говоря конкретнее, недопущения к диалогу) тех ее элементов, которые представляют собой, по мнению властей, наибольшую угрозу; во-вторых, кооптировать, то есть включить в орбиту режима и, попросту говоря, подкупить те элементы, которые к переговорам допущены. Эта тактика неизбежна, и она по большому счету служит главным препятствием к тому, чтобы движение по такому пути привело к демократизации. Важно учитывать, что подобные действия властей всегда нацелены на определенную, ожидаемую самими властями, реакцию самой оппозиции.
Это подводит нас к вопросу о так называемом единстве оппозиции. Сейчас разговоры на эту тему выглядят довольно праздными и направленными преимущественно на то, чтобы обезопасить нескольких оппозиционных политиков от взаимных нападок в эмигрантской прессе и соцсетях. Учитывая, что грань между личными нападками и содержательными дебатами в российской политике довольно зыбкая, я бы счел такой отказ от критических высказываний фактором, сдерживающим интеллектуальную жизнь оппозиции. Впрочем, особого вреда это тоже не принесет ввиду фиксации имеющихся дебатов на нескольких многократно обсужденных и зачастую не особенно релевантных темах.
Однако единство может приобрести критическое значение в тот момент, когда оппозиция действительно вступит в политический процесс, начнет выдвигать требования к власти не декларативно, а с обоснованным расчетом на их полное или частичное выполнение. При этом важно избежать двух возможных (и, к сожалению, весьма вероятных) проблем. Во-первых, у тех оппозиционных групп, которые получат возможность взаимодействия с властями, будет сильный соблазн подыграть властям, представляя других оппозиционеров как безответственных маргиналов. Во-вторых, у этих других оппозиционеров будет сильный соблазн обрушиться на взаимодействующую с властями фракцию как на предателей, «марионеток Кремля» и так далее.
Полностью устранить эти соблазны, на мой взгляд, не удастся. Они практически неизбежны. Однако надо понимать, что если развитие событий внутри оппозиционного лагеря пойдет преимущественно по этому пути, то по делу демократизации в России будет нанесен колоссальный удар. Избежать этой проблемы можно, если лидеры правильно поймут демократическое движение. На это можно лишь надеяться. Однако если проблема будет решена, то ее решение откроет путь к формированию общего набора требований оппозиции. Это обсудим в следующей статье.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
