«Уход — как за ребенком. Только “ребенок” весит 80 килограммов, и я его не рожала»

У матери Анны неожиданно и незаметно для окружающих развилась деменция, а вскоре после этого она сломала позвоночник. Девушке пришлось срочно учиться ухаживать за лежачим больным, к тому же находящимся в дементном психозе. По просьбе «Холода» Анна рассказывает, как заметить деменцию у родственника, помочь больному и не потерять себя.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

В 2021 году маме делали операцию после компрессионного перелома позвоночника. Когда я дозвонилась в отделение, мне сказали, что в срочном порядке делают маме повторный рентген, потому что она встала с операционного стола сразу после операции, после которой необходим покой. Врач попросил привести памперсы и спросил: «Давно она у вас такая дементная?».

Я полезла на форум о деменции и начала читать чужие истории. Мне хотелось, думаю, просто найти какого-то человека, который скажет: «Видишь, я справился, и ты тоже справишься. С этим можно жить». Но форум — это такое место, куда люди приходят сбросить негатив, иногда настолько острый, что лучше бы держаться от него подальше, если ты в отчаянии. И вот я читаю тред, где женщина, кажется, сама себе пишет, как она справляется со своими дементными стариками: как папа обмочился на кровать, как у мамы был приступ агрессии, потом ее увезли на скорой, потом она упала с кресла и автор треда не могла ее поднять, потом мама размазывала какашки по тумбочке… Это тред на сотни сообщений, и таких историй — десятки страниц форума, и во всех них — отчаяние, чувство вины, изоляция и бессилие.

Моей маме 66 лет, и у нее сосудистая деменция. Диагноз ей поставили в 2020 году, когда началась пандемия. Через год из-за проблем с координацией она упала с лестницы и сломала позвоночник, перенесла операцию и после этого превратилась в почти лежачего человека с послеоперационными психотическими эпизодами, — и с этим нужно было что-то делать.

Специалисты говорят: первые звоночки деменции пропускают все. Так было и с моей мамой. Она всегда была немного не от мира сего — рассеянной, склонной к апатии, закрытой (от меня, по крайней мере), не любила обсуждать проблемы и чувства. Она даже в молодости часто забывала слова и сложно училась новому. 

Первый повод для тревоги появился, когда в канун нового 2020 года моя мать оформила кредит на какие-то неведомые капельницы в клинике, которая, судя по отзывам в сети, специализируется на разводе пенсионеров на подобного рода услуги. Да, она и раньше была доверчивым человеком, но капельницы насторожили меня очень сильно: кредит был большой, мать с трудом могла объяснить, почему она поехала их делать и почему отдала сумму, вдвое превышающую ее зарплату, на какое-то не вызывающее доверия лечение. 

Все это было очень странно. Я дала ей немного денег, объяснила, что это мошенничество. Мне было очень жаль ее, я злилась на мошенников и думала, что смогу как-то убедить мать быть осторожнее, но о том, что ей может быть нужна помощь врачей, я даже не думала.

Примерно в это же время она однажды сказала вскользь, что в поликлинике ей поставили диагноз «ишемия», но «врач сказал, что ничего страшного». Я решила, что врачам можно верить, и не стала вмешиваться. 

Надо сказать, что мои отношения с матерью никогда не были теплыми, и, как только я стала жить самостоятельно — когда мне исполнилось 22 и я закончила университет, я дистанцировалась от нее как можно больше, навещая раз в несколько месяцев и созваниваясь раз в месяц. Ни в какие ее дела я не лезла и старалась думать, что моя мать взрослый человек и сама способна разруливать свою жизнь, даже если я не одобряю ее выбор. Тем не менее, все эти годы тревога и сомнения периодически меня мучили, потому что мать не следила за своим здоровьем, была нервной и рассеянной, а возраст был уже не маленький — в 2020 году ей было 64 года. Кредиты, которые она взяла, заставили меня тревожиться сильнее, но разобраться в ситуации как следует у меня не было ни сил, ни желания. 

Иногда, когда я заходила к ней, она выглядела нормально и даже бодро, в другие дни была будто немного вялой, говорила более путано, лежала и смотрела в телевизор, не особо желая поддерживать разговор.

Встречать 2020 год мать поехала к подругам — и потерялась. Она звонила мне, чтобы я помогла ей сориентироваться и чтобы ее встретили. Я сперва затревожилась, но потом убедила себя, что переживать не о чем — мама всегда плохо ориентировалась, я помню это с самого детства. Признавать проблему мне не хотелось. Иногда мама присылала мне во «ВКонтакте» странные сообщения, как будто кот прошелся по клавиатуре — она набирала их случайно, не справляясь со смартфоном. Порой я злилась на ее непонятливость и ругалась — сейчас я понимаю, что это тоже было признаком болезни, и мне очень стыдно. 

Следующий странный эпизод был, когда мама позвонила мне и рассказала, что упала во время прогулки с подругами. Поскольку они выпили немного шампанского, то решили списать все на алкоголь, хотя сейчас я понимаю, что проблема, скорее всего, была неврологическая. 

Я так и продолжала жить отдельно на другом конце города, планировала переезд в другую страну. Тогда мне хотелось вырваться подальше от последствий гиперопеки, которой мои родители (я у них единственный и поздний ребенок) подвергали меня в детстве и юности. Интуитивное понимание, что у моей мамы начинаются большие проблемы со здоровьем, пугало меня до ужаса. 

Наверное, я была еще совсем юная психологически и не могла посочувствовать своей маме — человеку, который теряет здоровье и боится одиночества, — потому что я была сильно озабочена своими собственными проблемами и травмами. В подростковом возрасте я ухаживала за больным отцом (он умер от рака), сразу после института год выхаживала больного кота, и к тому же мои пожилые родители с раннего детства читали мне лекции о том, что я должна с ними жить как можно дольше и заботиться о них в старости. 

У меня было ощущение, что я всегда должна обо всех заботиться, а у меня самой нет права на жизнь и свободу. Это вызывало много обиды и злобы. А еще — огромный страх и тревогу. Я и сейчас не считаю, что корректно со стороны родителей так давить на ребенка. Подростку тяжело пережить смерть родителя от рака, тем более — если заниматься уходом наравне со взрослыми и не получать никакой моральной поддержки или благодарности. Во взрослом возрасте такое отношение заставляло меня вести себя эгоцентрично, я не хотела вообще никому помогать, хотя в глубине души я скорее заботливый человек.

В феврале-марте 2020 года я перебирала варианты — переехать в Грузию или поступить в университет получать второе высшее. Но жизнь распорядилась иначе. Сперва началась пандемия. Я не навещала мать, так как боялась заразить ее, хотя она сама ковида не боялась. Во время первого локдауна она позвонила мне и сказала очень путано, что у нее с карты сняли деньги. Я с трудом ее поняла, а она никак не могла сформулировать, что именно случилось. Тогда много говорили о том, что в пандемию случаи телефонного мошенничества участились, и я подумала, что позвонили из «службы безопасности» и сняли пенсию с карты. Я скинула ей денег и пообещала приехать разобраться чуть позже (на тот момент мы не виделись уже пару месяцев). Но приехать пришлось по другому поводу. 

В мае мне позвонила мамина подруга. Она сказала, что мама, приехавшая к ней на дачу, все время падает, спотыкается и «несет какой-то бред». Подруга попросила сводить маму к неврологу, сказав, что подозревает у нее у что-то неврологическое, возможно, инсульт. Я помню, что подумала: я так долго боялась именно этого, и вот оно происходит, мир рушится. 

Я начала всем звонить, писать, спрашивать, что делать, взяла такси и поехала к маме, вызвала скорую (думала, что у нее инсульт). Почему-то хорошо помню, что, когда я ехала в такси, попросила у таксиста закурить, а мои руки как будто задеревенели и скрючились от стресса, и я еле-еле смогла закурить и набрать номер скорой помощи. 

Я приехала к маме и обнаружила ее в худшем состоянии, чем когда-либо, она была какая-то вареная и плохо соображала, что происходит. Скорая помощь меня обругала, потому что острой ситуации, по их мнению, не было, а в то время был разгар ковидной паники и я отнимала их время. Фельдшер задал маме несколько вопросов о том, сколько ей лет, где она работает (так проверяют контакт с реальностью) и как оценивает свое состояние и падения на даче у подруги. Мать отвечала, что она просто споткнулась, у нее все хорошо и она не понимает, зачем ей врачи, хотя выглядела она так, будто пребывала в трансе. Фельдшер прочитал мне нотацию, что я плохая дочь, раз о «такой» матери не забочусь. А я тогда, если честно, впервые по-настоящему поняла, что моя мать — «такая». Я вдруг увидела женщину, у которой проблемы с памятью и вниманием, она очевидно плохо выглядит, потерянная, отекшая, с трудом отвечающая на вопросы и не осознающая, что ей нужна помощь. Думаю, это был первый раз, когда я посмотрела правде в глаза.

Я все-таки уговорила скорую отвезти маму в больницу, ее осмотрели в приемном покое, поставили несколько предварительных диагнозов (атеросклероз, ишемия, энцефалопатия) и направили к нескольким врачам (кардиолог, невролог, психиатр). Так у нее началось лечение, а у меня — процесс принятия реальности.

Я была в полном ужасе. С одной стороны, мне нужно было делать очень много дел: работать и зарабатывать на врачей, обследования и свою жизнь, переезжать в квартиру поближе, искать помощь, узнавать информацию и перестраивать все планы. Все это я как-то успевала. Одновременно я справлялась с отчаянием как могла: ходила к психотерапевту, пила, курила, начала бегать на длинные дистанции, много плакалась друзьям и родным, короче, пыталась довольно истерично сублимировать стресс.

Врачи наконец поставили матери диагноз — последствия ишемического инсульта, гипертоническая болезнь сердца и сосудистая деменция. Они произнесли вслух те слова, которые я так не хотела слышать: «Вам нужно присматривать за вашей мамой, а потом вообще придется жить с ней». 

Я начала разбираться в маминых документах и обнаружила, что те деньги, которые сняла «служба безопасности», были всего лишь мелочью в ворохе кредитов, которые в сумме составляли несколько сотен тысяч рублей. Моя мама работала в школе учителем в группе продленного дня, но после постановки диагноза ей пришлось уволиться, из доходов осталась только пенсия. 

За один месяц я столкнулась с огромным количеством проблем. Платить кредиты или нет? Подать в суд или не нужно? Как оформить опеку? Как организовать быт? Как зарабатывать? И главное — как пережить это? Реальность просто рухнула на меня, ничего не оставив от моих представлений о жизни. Мои проблемы до этого казались мне большими и серьезными, а стали маленькими и детскими. 

К тому же мне пришлось разбираться со своими чувствами к матери, потому что выбора просто не оставалось. То, что раньше было прикрыто бунтом в духе «уеду куда подальше родителям назло», полезло наружу — обиды, злость, страхи, привязанность, тоска, тревога.

Сейчас мне кажется, что это был очень полезный опыт. А тогда казалось, что мне конец. Мне пришлось выкрутить все свои способности по решению материальных и психологических проблем на максимум — по ощущениям это было, как будто ты раньше работал охранником, а в один день пришлось учиться управлять целым заводом.

За полгода я организовала маме необходимую терапию, которая дала заметное улучшение. Деменция не лечится и неизбежно прогрессирует, но при правильной медикаментозной терапии, лечебной физкультуре, упражнениях и образе жизни можно значительно улучшить состояние и затормозить развитие болезни, облегчить симптомы. Наша невролог говорила: «В вашем случае “хорошо” — это когда не стало хуже». Кроме того, я начала оформлять недееспособность для защиты имущества и счетов от мошенников, решила подать в суд по поводу маминых кредитов, смогла привыкнуть к новому распорядку. Я нашла всевозможные форумы по теме и знакомых, которые мне помогли, поделившись опытом.

После того, как маме стало лучше, она начала вести более-менее самостоятельную жизнь дальше — встречалась с подругами, ходила в магазин, иногда даже ездила за город в сопровождении подруг или ходила в театр. Да, общаться с ней теперь стало еще сложнее: в начале года она могла вести какую-никакую беседу, а теперь почти не могла поддерживать осмысленный разговор, была очень забывчива, односложно отвечала на вопросы. Когда я или подруги гуляли с ней, она ни о чем не говорила, только все время читала вывески и буквы на номерах машин. Но ее подруги, к счастью, отнеслись к этому с пониманием и проводили с ней время. Я им за это благодарна.

Год после постановки диагноза мама вела относительно самостоятельную жизнь, а я заходила проверять, не влипла ли она в очередную историю, делала с ней зарядку, возила ее в суд, на экспертизы, к врачу, помогала с ремонтом и обращением с техникой. В какой-то момент мне даже стало казаться, что так будет продолжаться очень долго и все почти хорошо, даже вопреки тому, что я знала, как развивается болезнь. По сути терапия хорошо компенсировала многие мамины проблемы, и она казалась просто странноватой, рассеянной пожилой женщиной, которая иногда забывает, что в борщ нужно добавить свеклу, чтобы он был красным. 

Только однажды мне стало как-то по особенному жутко и горько. Я поехала забирать решение суда, и мне дали ознакомиться с материалами дела, которые включают результаты судебно-медицинской экспертизы, проводимой для признания человека недееспособным. Там была расшифровка экспертизы: психиатр задавал маме вопросы, а она отвечала. 

— Сколько вам лет? 

— 38.

— Какой сейчас год?

— 1994-й.

— Какой размер вашей пенсии?

— Что-то около 12 тысяч.

— Где вы сейчас находитесь?

— Ну… Я не знаю. Дочка знает. Она там, в коридоре.

— Вы знаете, зачем вы здесь?

— Дочка знает. Что-то из-за кредитов. Мне там звонили, эти кредиты, я их не брала… 

— Что значит поговорка «мал золотник, да дорог»?

— Ну… Это значит, что что-то дешевое, а что-то дорогое…

Было жутковато замечать, что человек 60 с лишним лет внезапно «попал» в 1994 год. Я размышляла, почему именно этот год и возраст (а в 1994-м маме и правда было 38 лет), и вспомнила, что в тот год умерла ее мать. Возможно, бессознательное каким-то образом возвращалось к таким значимым воспоминаниям. После чтения экспертизы я долго плакала, приехала к маме, смотрела, что она с виду все еще почти нормальная, и не хотела верить, что это может кончиться. Она стояла на кухне, разбирала сумку из магазина, нарядная, в красивой кофте, даже вспомнила, сколько ей на самом деле лет.

Но уже в следующем месяце она поехала на дачу к подруге, упала с лестницы и сломала спину. Больше я никогда не видела ее такой, как раньше. 

Травма спины и операция под общим наркозом сильно усугубили деменцию и повлияли на мамину способность двигаться, а после операции у нее вообще развился психоз с лунатизмом и галлюцинациями. Ей нельзя было сидеть, она не могла сама ходить, ей нужен был круглосуточный присмотр, уход и реабилитация. Я не думала, что вопросы ухода свалятся мне как снег на голову — я только успела привыкнуть к происходящему, как все снова разрушилось. 

Я забрала маму из больницы и решила, что буду ухаживать за ней сама. Я не хотела этого, но думала, что это не так сложно и я справлюсь, потому что еще не понимала, насколько у мамы деградировали когнитивные и физиологические функции и какая это на самом деле нагрузка — уход. Но как только в первую же ночь мама пошла в туалет (хотя вставать и садиться ей было нельзя), упала, разбила унитаз и не смогла встать, я поняла, что не вывезу — я едва смогла ее поднять и затащить обратно в кровать. А если она упадет, когда я выйду из дома по делам? А если она будет нарушать правила, назначенные врачом? А она их, конечно, нарушала, потому что она не осознавала, что ей только что сделали операцию и что ей теперь что-то нельзя. 

Я начала понимать, что такое уход. Это помочь почистить зубы, приготовить поесть, сходить в магазин, поменять памперс, надеть корсет, уложить, дать таблетки, вымыть утку, вынести памперсы, убрать все, что было разбросано и размазано, снова пойти готовить. А еще нужно работать, сдавать проекты, ходить в травмпункт, делать перевязку, ходить в магазин, и, я уже боюсь заикнуться, хотелось бы когда-то жить, ходить на свидания, видеть друзей. Фактически это уход как за ребенком, только «ребенок» весит 80 килограммов, легко может себя убить и не собирается взрослеть. И я его не рожала.

Я мгновенно поняла, что все те истории с форумов про героический многолетний уход — это не про меня. Я винила себя за это и отчасти продолжаю винить, но я выбрала зарабатывать деньги на уход, раз у меня есть такая возможность, а не ухаживать самой. Несмотря на то, что я уже перестала злиться на мать и мечтать дистанцироваться от нее, как в самом начале этой истории, пожертвовать собой я не смогла. Я слышала от маминых подруг и читала в интернете много упреков и советов и лично мне, и таким, как я, — что нельзя «бросать» родителей, отдавать их сиделкам и в пансионаты, нужно самим ухаживать. Родители, мол, вам памперсы меняли, а вы им не хотите. 

Очень много пишут страшных историй о том, что сиделки избивают пациентов, что в пансионатах крысы, тараканы и бабушек с дедушками бьют, не кормят и унижают. Я уверена, что случаи недобросовестного ухода бывают. Но мне кажется, что ухаживающие в такой острой ситуации одну нехорошую историю проецируют на весь уходовый бизнес, возможно, просто из-за страха передать кому-то другому своего родственника.

Некоторые мамины подруги говорили, что я преувеличиваю проблему: «Что там делов-то, сварила еды, памперс поменяла и дальше работаешь». Мне тоже так казалось сначала, пока я не столкнулась с реальностью. Я долго преодолевала чувство вины перед мамиными друзьями, которые не очень приветствовали мои решения. Но позже знакомые с опытом ухода за лежачими больными сказали мне, что давать советы, когда сам не меняешь памперсы, очень просто, а те, кто не имеют опыта ухода, не понимают всех трудностей процесса. Меня это успокоило.

Когда я наняла сиделку, я была уже очень измотана, ко мне приехали друзья, помогали мне носить вещи, а я могла только плакать от благодарности. Когда я вернулась в свою квартиру, я поняла, что это невыносимо: мне нужен мой дом, мне нужно хотя бы выходить посидеть в парке, проехаться на велосипеде, спокойно помыться, не дергаясь каждую секунду из-за мамы, мне нужно спать, не вскакивая ночью. 

Сиделка тоже не смогла справиться с мамой. По договору сиделка должна спать восемь часов, а мама не давала ей этого делать, как и мне. И хотя сиделка проворнее справлялась с бытом, уборкой и готовкой, через неделю она сказала, что не может так больше, потому что не может уследить за матерью — та все время встает и падает. Я искала на форумах, что делать в таких случаях, и лучшего совета, чем привязывать больного, которому нельзя вставать, не нашлось. Пока психиатр подбирал антипсихотики, а мы с сиделкой привязывали маму к кровати, назрело решение перевозить ее в пансионат. 

Пансионат я выбирала не очень тщательно, но мне повезло. На форуме для ухаживающих за больными деменцией я познакомилась с девушкой, которая оказалась моей ровесницей, работала в похожей области и живет в моей части города. Ее мама тоже болела, и она решилась отправить ее в пансионат после двух лет домашнего ухода. Эта девушка помогла мне с выбором пансионата — я обратилась в ту же сеть. Кроме того, она морально поддерживала меня, а я — ее. Это была бесценная помощь.

Когда я пыталась объяснить маме, что мы ее перевезем в пансионат, я почему-то очень много говорила про то, что там во дворе фонтан и елочки. Наверное, елочки во дворе для меня являются символом благополучной старости. 

Мне повезло — у меня есть возможность оплатить неплохое место, в том числе благодаря отцу, который оставил мне в наследство квартиру, где я живу, а мамину квартиру можно сдавать. К тому же опекун может распоряжаться деньгами подопечного (в моем случае — маминой пенсией). 

Я живу в крупном городе, здесь много разных вариантов, и даже со средней зарплатой можно позволить себе пансионат для родственника, где будут нормальные условия. Тем более, если человек не один в семье, как я, а есть несколько родственников, которые могут скинуться на проживание больного в пансионате. 

В том месте, которое я выбрала, персонал оказался хорошо осведомлен о том, как вести себя в таких случаях, как наш. Они быстро сориентировались, нашли к маме подход, и ситуация постепенно стабилизировалась. Сначала мама разговаривала по ночам по-немецки, бредила, вставала, но позже успокоилась на правильно подобранном лечении.

Пожилые люди, конечно, хотят жить дома. Там ты сам себе хозяин, там есть твой душ и твой телевизор, все лежит, где ты хочешь, а пансионат — это как детский лагерь. Многие старики хотят домой, это правда. С другой стороны, люди с деменцией не могут как следует убираться, плохо следят за собственной гигиеной, не замечают неприятных запахов, не могут готовить полноценную еду (некоторые, особенно на более поздних стадиях, вообще никакую не могут приготовить), принимать нужные лекарства, которых целая горсть несколько раз в день. То, что в домашних условиях делает одна сиделка или один ухаживающий, в пансионате поделено между целым коллективом специалистов — нянечек, уборщиц, тренеров ЛФК, поваров и менеджеров.

Каждый ухаживающий делает свой выбор в зависимости от того, что ему и его родственнику важнее. Я решила, что мамина безопасность и здоровье — а также и мое свободное время — важнее, чем во что бы то ни стало оставить маму дома. В пансионате есть режим, зарядка, полноценное разнообразное питание, мероприятия, праздники, постоянное присутствие терапевта, психиатра, психолога, прогулки, лечебная физкультура, книги, телевизор. Можно приезжать туда навещать своих родных, посещения разрешают и друзьям, и родственникам, так что говорить о «бросании» родственника в пансионате некорректно. 

Если есть желание часто навещать и поддерживать родных, то этому нет никаких препятствий. Я навещаю маму один-два раза в неделю, хожу с ней гулять по городу (насколько она может), привожу ей то, что она любит. Она не совсем понимает, где она и сколько прошло времени. Иногда она говорит, что прошло всего три дня, как она в пансионате, хотя прошел почти год. За этот год удалось достаточно хорошо восстановить ее опорно-двигательные функции, купировать психотические эпизоды, она начала с трудом, но сама ходить, хотя многие физиологические и психические функции после операции так и не восстановились. Так бывает — при более полной реабилитации это можно сделать лучше, но мои ресурсы ограничены.

Наверное, это главный навык ухаживающего — поиск компромисса между тем, что необходимо сделать для своего родственника, и тем, сколько на это есть моральных и материальных ресурсов. К сожалению, все сделать невозможно. В нашем городе есть очень дорогие дома престарелых с условиями проживания, как в пятизвездочном отеле, и с прекрасной реабилитацией, но я не могу себе такое позволить. Я прекрасно знаю, что не могу сделать все, что нужно в идеале. Я стараюсь сделать как можно больше, но настолько, чтобы и самой не сгореть и не лишаться всех радостей жизни. Всегда останется что-то недоделанное — всегда можно было бы приезжать почаще, оплатить лучшее место, чаще обследоваться. С этим чувством своего несовершенства и вины придется учиться жить.

Психологически тоже важно найти баланс между своей жизнью и жизнью больного. Я видела популярное на ютубе видео про женщину, которая отдала мать в дом престарелых, что стоило ей огромного чувства вины, она невероятно себя осуждала, у нее развилось аутоиммунное заболевание на нервной почве. Мне кажется, так не должно быть. Забота о больном чем-то похожа на заботу о младенце — маленькие дети тоже требуют очень много времени и заботы, присутствия, терпения, помощи. Однако молодым матерям советуют уделять время себе, просить помощи, привлекать мужа, няню и родных к воспитанию ребенка. Детей отдают в ясли и детские сады, а ведь ребенок растет, радуется, развивается и отдает родителям много бескорыстной любви, что часто компенсирует сложности воспитания. Пожилой же человек угасает на твоих глазах, становится капризнее и может быть агрессивным и даже драться. 

Через два года после постановки маминого диагноза я могу сказать, что общение с ней начало приносить мне радость. Когда все только начиналось, я хотела дистанцироваться от нее, чувствовала обиду, и у меня не было желания ей помогать. На данный момент я изжила эти обиды. Какое-то время я разрывалась между полярными желаниями — либо отдать все свое время заботе, либо вообще не вовлекаться ни эмоционально, ни физически. Истина, как обычно, оказалась посередине. Можно сказать, что дзен достигается опытным путем: если сильно дистанцироваться, начинаешь понимать, что любишь человека, даже если он сложный и болен — просто потому, что он твой родитель. Если отдаешь слишком много своих сил, то выгораешь, заболеваешь и начинаешь ненавидеть своего родителя. Так со временем учишься держать баланс. 

Я стараюсь уделять матери внимание, делать с ней простые вещи, которые она любит. Это не так сложно — она любит качаться на качелях, темный шоколад, магазины, рассматривать природу, читать детективы. До сих пор прихорашивается перед зеркалом — думаю, не прекратит этого делать, даже когда забудет, как ее зовут. 

Когда ты не обременен уходом 24/7, гулять и радоваться мелочам с пожилым человеком — это радость. Иногда я злюсь, что даже с профессиональным уходом я трачу большие деньги на содержание матери, но потом я думаю, что то, какая она сейчас, — это не навечно. И она не вечная — я знаю, как внезапно все может кончиться.

Я также поменяла отношение к старости. Даже если человек утрачивает когнитивные способности, он все равно живой человек, который хочет того же, чего и все — делать приятные вещи, жить в комфорте, быть самостоятельным, радоваться жизни, быть любимым. Можно не помнить, какой год на дворе, но характер и душа все равно остаются такими же уникальными, как раньше.