В Москве в советское время тоже были концлагеря

Что делать, если за окном Красный террор, а ты — правозащитник? Как добиться, чтобы репрессированные меньшевики получали передачи, эсеры — прогулки, а сионисты отправились не в Сибирь, а в Палестину? В первые годы советской власти многочисленным жертвам репрессий помогал Политический Красный Крест (ПКК) — абсолютно легальная правозащитная организация. В позднем СССР это уже было невозможно, а тогда ПКК удалось освободить сотни крестьян из концлагерей. И вот как это было сделано.

Диктатура бывших политзаключенных

В ноябре 1917 года в новорожденной Советской России новая власть одновременно упразднила суды всех уровней и вместо них учредили народные. Их судьи руководствовались «революционным правосознанием» — то есть буквально своими представлениями, что хорошо, а что плохо. В том же году возникла Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ЧК) — родоначальница всех советских и российских спецслужб. Она быстро получила самые широкие полномочия. А в сентябре 1918 года большевики провозгласили Красный террор — «устрашение, аресты и уничтожение врагов революции», как это сформулировал Дзержинский. Это значительно увеличило возможности расстрелять человека без суда и следствия. 

Как же в такой стране появилась легальная правозащитная организация? 

Вероятно, пришедшие к власти революционеры следовали старым моральным кодексам — если, конечно, это не усложняло их нового положения. Еще недавно сами большевики были полулегальной партией: шестеро сидели в Госдуме, сотни — в тюрьме. Многие прошли каторгу. Бывшие подпольщики отлично понимали, что значит быть политическим заключенным. 

До революции в России уже существовал Политический Красный Крест —  общественные объединения без легального статуса. Они собирали помощь для заключенных — в том числе для большевиков — и иногда устраивали побеги. Когда большевики начали преследовать оппонентов, тут же возникли и группы помощи новым политическим заключенным. Бывшие жертвы режима просто не смогли отказать организации, которая еще недавно им помогала. К тому же многие из попавших в новые тюрьмы были старыми товарищами большевиков по былой борьбе — меньшевиками, эсерами, анархистами. 

Весной 1918 года власти предоставили Политическому Красному Кресту легальный статус. 

Политика без политики

Во главе ПКК встали известные общественные деятели: в частности, первая жена Максима Горького Екатерина Пешкова и Вера Фигнер — одна из руководительниц «Народной воли». Юридической работой заведовал Николай Муравьев, приятель писателя Владимира Короленко и Горького, составитель духовного завещания Толстого. При царе Муравьев был легендарным юристом и помог жертвам десятков политических процессов. При председателе Временного правительства Александре Керенском был замминистра юстиции — расследовал преступления царских министров. Муравьев называл себя марксистом, но ни в какой партии никогда не состоял. 

Как же защищать права заключенных, если в стране еще не сложилась система права? Первое, что сделал Политический Красный Крест, — отказался от любой политики. Буквально одним из его принципов стало неучастие в политической борьбе.

В мае 1918 года Муравьев напечатал в легальных московских газетах обращение к русской общественности. Он просил помочь организации и заявил, что ПКК «является учреждением непартийным, для него одинаково дороги интересы лиц всех партий и внепартийных, кого привлекла в пределы тюремных стен борьба за идею».

Подчеркнуто лояльный к властям, ПКК тем не менее никогда не входил ни в какие комиссии и не принимал деньги от государства, хотя предложения были. Но это, писал Муравьев, «лишило бы нас столь необходимой и столь дорогой нам самостоятельности». 

Еда, одежда, передачи, прогулки, свидания, уважительное отношение охранников — всем этим стал заниматься ПКК. Разумеется, насколько это бывало возможным, члены ПКК старались повлиять и на рассмотрение дел и возможный легкий исход для подвергнутых политическим репрессиям.

Правозащитник в гостях у чекиста

Московская организация ПКК работала прежде всего со столичными тюрьмами и концлагерями. Впрочем, многие арестованные со всей страны в конечном итоге оказывались в Москве. К тому же именно в там находились центральные карательные и управляющие органы большевистской власти. 

В одном из внутренних докладов Николай Муравьев признается, что Красный Крест не в состоянии вести юридические споры о судьбе арестованных. «ЧК, — пишет он, —  в лучшем случае предъявляет обвинения в общей форме “контрреволюция”, “шпионаж” и т.п., а иногда и вовсе не предъявляет».

Помещение ПКК располагалось на Кузнецком мосту — недалеко от здания ЧК на Лубянке. Чекисты принимали правозащитников примерно раз в неделю. ПКК подавал ходатайства об ускоренном рассмотрении различных дел — и это, признается Муравьев, было лишь предлогом просто поговорить с чекистами. 

Именно во время личных разговоров правозащитники выясняли какие-то обстоятельства дела. Обычно за один прием в ЧК подавали до 50 записок, а правозащитник успевал обсудить с чекистом судьбу примерно 25 заключенных. Участь узника могли облегчить — или даже полностью его освободить.

Такая процедура, не имеющая почти никакого отношения к правовому разбирательству, была главным оружием в руках ПКК. 

«Заложников накоплено пять тысяч человек» 

В рамках продразверстки большевики реквизировали у крестьян хлеб, и часто это сопровождалось грабежом и откровенными издевательствами. В 1920 году на тамбовщине началось одно из крупнейших крестьянских восстаний. Его возглавил Александр Антонов — революционер, близкий к левым эсерам, до лета 1918 года он возглавлял уездную милицию, а затем порвал с большевиками и организовал собственный вооруженный отряд. Восстание назвали Антоновским. 

Антоновцы много месяцев успешно действовали против Красной армии и контролировали почти всю территорию тамбовщины, а также часть сопредельных губерний.

Большевики были серьезно напуганы и действовали против повстанцев предельно жестоко. К весне 1921 года в районе восстания была развернута 50-тысячная хорошо вооруженная и экипированная армия.

Каратели начали массово захватывать и расстреливать заложников. Приказы постоянно ужесточались. По приказу от 12 мая 1921 года семьи повстанцев отправляли в лагеря, а имущество арестовывали. Если через две недели участник восстания не сдавался карателям, семью высылали на север, а имущество изымали окончательно.

По приказу №171 военные в восставших районах получали право расстреливать каждого, отказавшегося назвать свое имя, а в «бандитских селах» захватывали заложников, требуя выдать оружие и повстанцев. Заложников расстреливали — и каждые два часа брали новую партию.

На местах чистками руководили так называемые политпятерки. Вот одно из обычных их донесений. «26 июня при занятии с. Туголуково особо организованной политпятеркой были взяты заложники и населению предложено немедленно выдать бандитов и оружие. По истечении двухчасового срока на глазах населения было расстреляно пять заложников. Расстрел произвел на население сильнейшее впечатление, крестьянство приступило немедленно к выдаче бандитов и оружия».

Также без суда разрешали расстреливать одного работника — трудоспособного мужчину или женщину — в семьях, укрывавших участников восстания. Расстреливали старшего работника в семьях, которые укрывали родственников повстанцев. Оставленные дома бежавших повстанцев разбирали и сжигали.

Несколько месяцев Тамбовская губерния жила в обстановке беспрецедентного террора. На территории действовало семь лагерей — это были огороженные колючей проволокой площадки с расставленными парусиновыми палатками. 

Заложников брали семьями, поэтому в палатках жили и мужчины, и женщины с многочисленными детьми разных возрастов. В докладе ЦК в июле 1921 года Владимир Антонов-Овсеенко, возглавлявший Комиссию ВЦИК по подавлению восстания, писал, что «заложников накоплено в лагерях до пяти тысяч человек». Он настаивал, чтобы хотя бы часть из захваченных крестьян отправили куда-нибудь подальше от района восстания, поскольку «нагрузка» по их содержанию, по-видимому, отвлекала часть сил карателей. 

Так часть заложников — около 600 человек — оказались в Москве и попали в зону внимания Политического Красного Креста. 

Как чекисты потеряли заложников?

К концу лета 1921 года повстанцы были разгромлены Красной армией — сражаться продолжали только разрозненные партизанские отряды. Крестьянские семьи были для властей бессмысленным балластом. Но их продолжали содержать в московских концлагерях.

Большинство сидело в Кожуховском концлагере, причем поместили их в «летние» бараки — без отопления и стекол. Поздней осенью разутые и раздетые крестьяне продолжали там оставаться.

ПКК имел право инспектировать тюрьмы и концлагеря — и пришел в ужас от увиденного. 10 ноября 1921 года он начинает бомбардировать большевиков ходатайствами. 

«Теплой одежды и обуви у заключенных нет и передач со стороны они ни от кого не получают», — пишет Красный Крест в Московскую губернскую распределительную комиссию, которая занималась учетом заключенных. «Заключенные, положительно, изнемогают от ужасов стужи», — пишут правозащитники в Президиум ВЦИК РСФСР, формально высший орган государственной власти.

Заложники старались, как написано в документе, «расположиться совместно» — сбиться в кучу, чтобы хоть как-то укрыться обносками от холода.

Из переписки с властями видно, что те сами запутались, кто отвечает за заключенных. Чекисты не признавали их «своими» и отсылали в Комиссию по борьбе с бандитизмом, которая также разводила руками. Следствия в концлагере никто не вел — так что тюремные власти тоже не несли за людей ответственность. 

Иными словами, советская бюрократия потеряла заложников. 

Правозащитники начали действовать в обход. Они написали в Наркомат народного здоровья. Бараки, где скученно проживали сотни людей, лишенные тепла и зимней одежды, явно угрожали эпидемией — прежде всего сыпного тифа. Наркомздрав всполошился и потребовал закрыть Кожуховский лагерь.

Написали и в Наркомат просвещения — о том, что в концлагере сидят целыми семьями, а образовательных заведений для детей не предусмотрено. Советская власть боролась за всеобщее начальное образование, так что это тоже было явным нарушением инструкций.

В Президиум ВЦИК написали, что «нужда и голод дошли до таких пределов», что разутые и одетые в лохмотья дети на глазах посетителей лагеря «рылись в выгребных ямах и искали какие-нибудь кусочки, которые можно бы было съесть».

Правозащитники использовали любые аргументы. Указывали, например, что некоторые родственники заложников уже расстреляны карателями в Тамбове, а другие наоборот — прекратили сопротивление, получили амнистию и зачислены в Красную армию, а значит, их семьи тем более должны быть отпущены.

Неизвестно, какой именно довод подействовал. Но 7 декабря 1921 года юридический отдел ПКК доложил руководителям организации, что чекисты взяли ответственность за заложников и постановили в ближайшие дни отправить все семьи тамбовских крестьян из Кожуховского лагеря в места их прежнего жительства. Им даже пообещали выдать провиант на обратную дорогу. 

Заодно ЧК пообещала пересмотреть дела тамбовцев, приговоренным к небольшим срокам: видимо, там поняли, что нет смысла преследовать участников уже разгромленного восстания.

Эту историю едва ли можно считать счастливой. Но даже в годы, когда спецслужбы были почти бесконтрольны и карали и миловали по своему усмотрению, правозащитники нашли к ним подход и смогли победить. 

Использованная литература:
Самошкин А. В. Антоновское восстание. — М., 2005; Московский Политический Kрасный Крест (Московский Комитет Общества Красного Креста для помощи политическим заключенным в России), 1918–1922 годы: создание, организационная структура, взаимодействие с государственными учреждениями, общественностью и международным краснокрестным движением: сборник документов. — М., 2015; Мухутдинов А. А. Политический Красный Крест. — М., 2015; архивы.