Царствование Александра ΙΙ называли эпохой Великих реформ, а его самого — Освободителем за отмену крепостного права и победу в Русско-турецкой войне. Однако его же называли и Вешателем. В марте 1881 года его карету взорвали, император погиб. Теракт, который провела организация «Народная воля», стал кульминацией противостояния правительства огромной империи и небольшой, но решительной группы молодежи, которую называют революционерами-народниками. «Холод» рассказывает, почему они покушались на императора, как выживали под усиливающимся полицейским прессингом и какая у них была «новая этика».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Дети перемен
«Нигилизм в последние годы видоизменился. Из гадкой шалости небольшого числа молодых людей обоего пола, видевших в непризнании наружных общепринятых приличий способ доказать свою самостоятельность, он перешел в положительное учение. <...> Он уже не только отрицает, но утверждает. Он действует во имя идеи, и это придает его последователям свойство сектаторов (так в тексте. — Прим. “Холода”), то есть стремление к пропагандированию своего учения и готовность пострадать за него». Так о новой молодежи, которая не принимает существующие правила игры, говорилось в отчете Третьего отделения за 1869 год — особом документе о нравственно-политическом состоянии общества, который тайная полиция ежегодно направляла императору.
Слово «нигилизм» стало популярным благодаря вышедшему в 1862 году роману Тургенева «Отцы и дети», где нигилистом называл себя главный герой, харизматичный и радикальный материалист Евгений Базаров. К концу 1860-х это слово использовали уже достаточно широко, чтобы его можно было включать в документы, которые подавали на высочайшее имя.
Из замечания про «гадкую шалость небольшого числа молодых людей» видно, что сначала движение воспринимали как блажь. Однако именно из этой «блажи» впоследствии выросли народовольцы и вообще революционеры — и о подобных перспективах спецслужбы империи догадывались уже в конце 1860-х. Из отчета видно: Третье отделение пришло к выводу, что нигилисты стали опасными.
Появление нигилистов было реакцией общества на перемены, которые начали происходить в России после того, как императором стал Александр II. Его отец Николай I, правление которого началось с подавления восстания декабристов в 1825 году, всю жизнь стремился оградить Россию от влияния «опасных» новых западных идей. В 1848 году Николая сильно напугала волна либеральных революций в Европе (позже получившая название «Весна народов»). Россия стала решительно поддерживать королей и императоров, теряющих или рискующих потерять трон под ударами революций, ограничила контакты с европейскими странами, усложнила выезд граждан за границу и ввела строгую цензуру. Итогом стала фактическая изоляция страны и не слишком почетный титул «жандарм Европы».
В 1853 году Николай начал войну с Турцией, ожидая, что она будет похожа на предыдущие русско-турецкие войны, которые случались регулярно и обычно не приводили к фатальным последствиям. Но на этот раз Николай внезапно столкнулся с коалицией противников, куда входили Англия и Франция. Войну Россия проиграла.
Александр II, взошедший на престол в последние месяцы боевых действий в 1855 году, пришел к выводу, что сохранять образ правления отца невозможно. России нужна была быстрая модернизация, общество следовало раскрепостить — как в буквальном, так и в переносном смысле.
Так с отмены крепостного права в России в 1861 году началась эпоха Великих реформ. Коренным образом изменилась судебная система, был введен суд присяжных, университетам дали большую автономию, были созданы местные органы самоуправления.
Принцип самодержавия, впрочем, оставался незыблемым, и открыто оспаривать его было по-прежнему недопустимо. Но общество пришло в движение: охранительные ценности царствования Николая, которые ассоциировались с проигранной войной, все более теряли популярность, а цензура значительно ослабла. Это открыло читающей публике доступ к современной западной мысли. Натуральным образом, многие представители образованной молодежи стали горячими последователями наиболее радикальных идей, ставивших под сомнение существующие порядки. Именно их и стали называть нигилистами.
Эмансипированная женщина в синих очках
Русский нигилизм основывался на позитивистском убеждении, что ценны лишь факты, которые подтверждаются естественными науками. Идеи нигилистов в целом сводились к тому, что жизнь общества не должна зависеть от предрассудков, не имеющих доказанной общественной пользы. Это приводило нигилистов к радикальной критике существующих порядков.
Они с большим скепсисом и пренебрежением относились к традициям и авторитетам, в том числе в области искусства (именно нигилисты первыми стали говорить, что Пушкин переоценен и неактуален). Идеалом рационально устроенного общества им представлялся социализм — как раз в это время идеи разумного устройства общества, основанного на коллективном труде и отмене частной собственности, стали обсуждаться западными радикальными утопистами, и российская молодежь подхватила их.
Желание подвергнуть критической оценке социальные порядки неизбежно распространялось на семью и гендер. Традиционное устройство семьи, неравное положение в нем женщины и вообще отсутствие равноправия полов противоречили представлениям о рационально устроенном обществе, избавленном от власти предрассудков. Поэтому женский вопрос был очень важен для радикального молодежного движения 1860-х.
Критики социальных устоев даже выглядели по-новому: мужчины часто носили длинные волосы и бороду; женщины, напротив, коротко стриглись и не носили украшения. В том же отчете Третьего отделения за 1869 год авторы дают такое, почти карикатурное, описание нигилисток: «Упомянутое движение <...> создало эмансипированную женщину, стриженую, в синих очках, неопрятную в одежде, отвергающую употребление гребня и мыла и живущую в гражданском супружестве с таким же отталкивающим субъектом мужеского пола или с несколькими из таковых».
Впрочем, в докладе также говорится, что целью движения было «облагородить женщину умственным и нравственным развитием, <...> доставлением ей возможности найти пропитание полезным и честным трудом». То есть даже главная имперская спецслужба признавала, что «эмансипированная женщина» появилась не благодаря чьему-то капризу, а в результате стремления женщин к самостоятельному положению в обществе, которого можно было достигнуть, лишь получив образование и профессию.
Вплоть до конца 1860-х в России женщины не имели возможности получить высшее образование. Когда учили девочек, почти не уделяли внимания точным и естественно-научным дисциплинам, а для более-менее образованных девушек не из простонародья выбор «приличных» профессий, которыми они могли бы зарабатывать себе на жизнь, был мал: они могли претендовать на должность гувернантки или репетиторши, а также зарабатывать мелким рукоделием вроде росписи вееров.
Нигилисток судили по внешнему виду не только в спецслужбах. Елизавета Водовозова, выпускница Смольного института, вышедшая замуж за своего учителя, детского педагога-новатора Василия Водовозова, и вовлеченная в идейную жизнь 1860-х годов, вспоминает в своих мемуарах такой эпизод, связанный с ее институтской подругой:
«Раз она встретила у меня прехорошенькую молодую девушку с обстриженными волосами и в гладком черном платье, не украшенном никакою отделкой.
— А, это, значит, тоже нигилистка? — заговорила Тоня, когда гостья ушла. — Надела на себя монашеское облачение, по-мальчишески остригла волосы и воображает, что она героиня!».
Водовозова объясняла Тоне, что та девушка преподаванием уроков и декоративной росписью содержит себя, а также больную мать и двух малолетних племянниц, а потому вполне может считаться героиней, на что Тоня отвечала: «Не умалила бы своих добродетелей, если бы немного расцветила свой монашеский туалет хотя бы каким-нибудь цветным бантиком: ведь цена ленты какой-нибудь четвертак».
В докладе Третьего отделения говорится об эмансипированных женщинах, живущих в гражданском браке с «отталкивающим субъектом мужеского пола или с несколькими из таковых». Однако вряд ли стремящиеся к самостоятельности девушки подразумевали под этим сексуальное раскрепощение. Дело скорее в том, что появление в городском пейзаже молодежи, не признающей авторитета властей и семьи, а также наличие среди них девушек было очень заметным для современников. Вероятно, и сама постановка вопроса о правах женщин охранителям казалась соблазном и заставляла их при виде стриженых девиц, живо проявляющих себя в разнополом обществе, предполагать о них дурное.
Фиктивные браки и швейные машинки
Влияние литературы на общество в те годы было очень велико. В 1863 году в журнале «Современник» вышел роман философа, журналиста и одного из властителей умов Николая Чернышевского «Что делать?», который он написал в одиночной камере Петропавловской крепости. Главы романа, переданные из тюрьмы, каким-то образом прошли цензуру. Цензоры вскоре спохватились, и номера журнала, где был напечатан роман, запретили. Однако он разошелся в рукописных копиях, его обсуждали повсеместно, а в молодежных кругах стали воспринимать как инструкцию, правила жизни: то, как герои Чернышевского «разумно» устроили свою жизнь, резонировало с представлениями о должном порядке вещей реальных нигилистов-шестидесятников.
Незамужние девицы в это время зависели от воли родителей: на самостоятельное проживание нужно было согласие родителей или опекуна, высшее образование можно было получить только за границей, а для выезда из страны требовалось разрешение отца. Это заставляло многих девушек задумываться о возможностях, которые дают семейные союзы. А роман Чернышевского, где в качестве примера того, «что делать», был описан фиктивный брак, призванный освободить девушку из-под власти семьи, оказался подходящей инструкцией. Такие браки действительно стали заключать.
Фиктивный брак, например, понадобился Софье Корвин-Круковской, стремившейся изучать математику за границей. Отец не желал отпускать свою 17-летнюю дочь, и тогда оказать ей услугу согласился знакомый ее старшей сестры Анны, студент-зоолог Владимир Ковалевский. С этого брака началась научная карьера будущего известного математика Софьи Ковалевской. Софья и Владимир Ковалевский поженились в 1868 году, но, несмотря на то что они испытывали симпатию друг к другу, Софья очень долго не решалась зажить с Ковалевским обычной семейной жизнью. Подруга Ковалевской и ее биограф Анна Шарлотта Леффлер утверждает в своей книге, что на это влияла среда. Она приводит воспоминания подруги о том, как приехавшие в гости к Софье в Гейдельберг старшая сестра и ее подруга «часто нелюбезно обращались с Ковалевским. <...> Они находили, что, раз брак фиктивен, Ковалевскому не стоит придавать своим отношениям с Соней слишком интимный характер».
Как и многие новые идеи, фиктивные браки стали модными — во всяком случае среди молодых людей, склонных к экстравагантным поступкам. В воспоминаниях Елизаветы Водовозовой описывается, как одна ее знакомая девушка, сбежавшая без веской причины из дома, задумалась и о заключении фиктивного брака:
«Мне необходим фиктивный брак, чтобы навсегда развязаться с “фатером”. Он толкнул меня на постылое место гувернантки, он и в других отношениях может выкинуть что-нибудь подобное. Вот я и хочу выйти замуж, хотя фиктивно, чтобы навсегда избавиться от какого бы то ни было насилия и самодурства со стороны отца».
В нигилистической среде, разумеется, заключались и обычные браки между юношами и девушками, имеющими похожие взгляды. Иван Худяков был одним из революционеров, участвовавших в подготовке первого покушения на Александра II, которое в 1866 году совершил Дмитрий Каракозов. В воспоминаниях Худяков говорит о собственной женитьбе, что это «была нигилистическая свадьба — без танцев, без пирогов, с тремя-четырьмя свидетелями в церкви». Такой подход в это время считался эпатажным.
Также по примеру того, что было описано в романе «Что делать?», молодежь стала организовывать совместную хозяйственную деятельность — в первую очередь кооперативные швейные мастерские, какие были у героев Чернышевского.
Такие предприятия редко бывали успешными, и об этом увлечении позже с иронией вспоминали сами участники или их знакомые. Вера Засулич, стрелявшая в градоначальника Трепова в 1878 году и ставшая одной из икон революционного движения, в своих воспоминаниях описывает предприятия шестидесятников довольно едко: «В члены набирались частью нигилистки, не умевшие шить, но горячо желавшие “делать”, частью швеи, желавшие только иметь заработок. В первый месяц сгоряча все шили очень усердно, но более месяца шить по 8–10 час[ов] в день ради одной пропаганды примером принципа ассоциации, к тому [же] без привычки к ручному труду, мало у кого хватало терпения. Шить начинали все меньше и меньше. Мастерицы негодовали и сами начинали небрежно относиться к работе; заказы убывали». В конце концов лучшие модистки уходили к прежним хозяйкам, поскольку наемный труд оплачивался выше, чем в импровизированном кооперативе.
По словам Засулич, случалось, что уходящие работницы забирали с собой и купленные нигилистками швейные машины. При товарищеских разбирательствах инцидента они прямо говорили: «Сами же, бывало, твердили, что машина принадлежит труду. А уж какой с них был труд. Как есть, никакого; только, бывало, разговоры разговаривают». Впрочем, в истории, описанной Засулич, нигилистки на правах собственниц отбили у модисток свои машины — вопреки социалистическим идеям о том, кому должны принадлежать средства производства. Даже если эта история кажется анекдотом, в ней хорошо виден идеализм молодых людей, участвовавших в подобных затеях.
Нигилистами по большей части были студенты. В первые годы правления Александра II были сняты прежние ограничения на число обучающихся студентов (Николай I установил лимит — не более 300 студентов на университет), появились новые вузы. Это привело к увеличению количества студентов, к тому же среди них появилось много разночинцев — то есть выходцев из недворянского сословия, стремящихся получить высшее образование. Поэтому активность нигилистов во многом была связана с самоорганизацией и решением проблем учебного быта: например, они создавали кассы взаимопомощи и пункты общественного питания (кухмистерские). Далеко не все из этого было легально — в частности, устройство касс, — но при этом их деятельность не представляла угрозы государственной власти.
Однако к концу 1860-х годов власти сделали из покушения Каракозова вывод, и к студентам стали применять репрессии — поводом могли быть протесты в учебных заведениях или, например, обнаруженная нелегальная литература. Наказанием часто была ссылка в отдаленные губернии, что в обществе многие воспринимали как «избиение младенцев». В 1869 году поэт Николай Некрасов опубликовал стихотворение о молодом человеке, которого везут в ссылку:
Ямщик лихой, лихая тройка И колокольчик под дугой, И дождь, и грязь, но кони бойко Телегу мчат. В телеге той Сидит с осанкою победной Жандарм с усищами в аршин, И рядом с ним какой-то бледный Лет в девятнадцать господин…
Обращаясь к сидящему в телеге нигилисту, Некрасов вопрошает:
Какое ж адское коварство Ты помышлял осуществить? Разрушить думал государство, Или инспектора побить?
Вера Засулич вспоминает, что на студенческих собраниях на рубеже 1860–70-х годов многие принимали это популярное стихотворение на свой счет.
Именно в это время молодые люди, пришедшие на смену нигилистам-шестидесятникам, стали осознавать наивность прошлого поколения. Люди постепенно понимали, что реформы не затронут ни основы самодержавной монархии, ни неподконтрольный обществу бюрократический аппарат.
Михаил Фроленко, участник покушения на Александра II 1 марта 1881 года (даты в тексте приведены по старому стилю), в своих мемуарах описывал эти настроения так: «Освобождение крестьян, новый суд <...>, задуманные сначала широко, к концу десятилетия <...> перестали удовлетворять прогрессивную часть общества. Явилась критика, охлаждение. А между тем общество, ободренное этими реформами <...>, вдруг страшно заторопилось <...> и принялось за энергичную критику старых устоев».
«Молодежь, — добавляет Фроленко, — быстро схватывает ходячие мысли, усваивает и делает свои выводы, не останавливаясь ни перед чем».
Подражание Христу
Одним из источников взглядов революционеров 1870-х был, как бы парадоксально это ни звучало, Новый Завет. Вера Фигнер, также готовившая покушение на Александра II 1 марта 1881 года, родившаяся в дворянской семье, пишет: «Как это ни странно, я, которая без особенной борьбы рассталась с официальной религией, привитой в детстве <...>, была, однако, насквозь пропитана христианскими идеями аскетизма и подвижничества». Получившая школьное образование в Казанском институте благородных девиц, Фигнер рассказывает, что впервые взяла Евангелие в руки в 13 лет для чтения на каникулах, так как его предстояло проходить на следующий год по Закону Божьему, однако чрезвычайно увлеклась содержанием и заразила этим увлечением подруг. «Мы делились впечатлениями, отыскивали и указывали друг другу наиболее удачные притчи, изречения и красивые метафоры, восхищались Нагорной проповедью и с увлечением, цитируя Евангелие, громили книжников и фарисеев».
Дело в том, что именно в 1860-е годы начинается массовое распространение Нового Завета на русском языке в переводе, который потом назовут Синодальным (хотя впервые Новый Завет в этом переводе был опубликован в 1822 году, в царствование Николая I переиздание было запрещено). Евангелие стало своего рода литературной новинкой, а превращение священного текста на малопонятном церковнославянском языке в книгу, которую можно читать наряду с другими, привело к тому, что его содержание многие стали воспринимать гораздо более лично, чем раньше.
Вера Засулич, родившаяся в 1849 году, вспоминает, что, когда ей было 11 лет, в смоленском имении Бяколово, где она жила у родственников, появилось Евангелие — «новенькая книга, без переплета и даже не разрезана». Засулич пишет, что, вероятно, какое-то Евангелие было в доме и до того, «но по-славянски, и [его] никто не читал». В подростковом возрасте она оставила веру, однако добавляет: «То единственное в религии, что врезалось в мое сердце, — Христос, — с ним я не расставалась; наоборот, как будто связывалась теснее прежнего».
Пропущенные через себя христианские идеалы подвижничества были основой вовлечения молодых людей в нелегальную деятельность: их мотивом было желание «служить народу», то есть помочь своими знаниями и работой забитой и страдающей народной массе, открыть ей путь к новой счастливой жизни. А это было для них непредставимо без коренного переустройства государства и без жертв, которые, вероятно, придется принести в этой борьбе.
Вера Фигнер вспоминает: «Воинствующий социализм <...>, преследуемый за свои обличения, казался мне новым Евангелием, перелицованным согласно изменившимся социальным условиям. Христианские понятия, чувства, воспитанные Евангелием, представления о святости аскетизма и самоотречения, — все влекло меня к новому учению».
Фигнер пишет, что стала социалисткой в Швейцарии, куда она, уже выйдя замуж, отправилась обучаться медицине в 1872 году. В швейцарских учебных заведениях, вдали от семьи и с доступом к запрещенной в России литературе они создавали кружки и проводили занятия по повышению собственных социальных навыков для того, чтобы добиться реального равноправия.
Однажды подруга рассказала Фигнер о создании женского кружка, задачей которого было научиться логически говорить. Вот как она описывает это: «В присутствии мужчин, — продолжала она [подруга], заметив мой недоумевающий взгляд, — женщины обыкновенно на всех собраниях молчат: они стесняются и потому не выступают. Между тем упражнением можно научиться последовательно развивать свою мысль и не бояться говорить при публике».
Эта затея довольно быстро расстроилась. Тем не менее женские социалистические кружки русских студенток продолжали существовать. Фигнер пишет, что в какой-то момент ее кружок сблизился с группой студентов из Закавказья. Когда две организации решили объединиться, девушки настаивали на внесении в устав требования об обязательности безбрачия для всех его членов, и только после решительного протеста мужчин этот пункт убрали из окончательной редакции. Сама Фигнер в Швейцарии рассталась с мужем, поскольку тот не разделял ее радикальных взглядов, входил в гораздо более умеренные кружки и собирался после возвращения в Россию строить обычную юридическую карьеру.
По воспоминаниям Василия Перовского о своей сестре Софье (она была ключевым членом исполкома «Народной воли» и на месте руководила успешным покушением на Александра II 1 марта 1881 года), она в юности, уже участвуя в деятельности радикальных молодежных кружков, обсуждала с подругами вред ранних браков, «которые, по ее мнению, не требуются даже правильным развитием организма, которое заканчивается значительно позже — под тридцать лет или около того; а более раннее проявление половой потребности вызывается ненормальными условиями городской жизни с ее зрелищами, балетами, танцами».
Революционеры ценили аскетизм и воздержанность, хотя, разумеется, наличие принципов не означало, что исключений не было. Одной из заметных фигур этой среды конца 1870-х был Федор Юрковский, известный как Сашка-инженер — так его называли из-за того, что он организовал ограбление Херсонского казначейства через подкоп. Вера Фигнер описывает его как крайне жовиального человека, увлекающегося всевозможными авантюрами и не признающего дисциплину. «Человек с могучим физическим организмом, он не мог не иметь сильных страстей и любил все радости жизни, все лакомства ее. Для моих товарищей жизнь освящалась целью, которую они преследовали, а Юрковский казался воплощением принципа: “Жизнь для жизни нам дана”», — писала Фигнер. Она отмечает: «Его отношение к нам, женщинам-революционеркам, было совсем иное, чем у других наших друзей: у них было простое товарищество, а Юрковский метал искры, ухаживал и угождал, старался исполнять прихоти, вызывал капризы, смех и шалости своими шутками и остротами». Фигнер, сама сторонница революционной аскезы, отзывается о Юрковском очень тепло, однако она же говорила: «Быть может, одного Сашку-инженера в партии иметь должно; двух — можно; но терпеть трех невозможно».
Роковое хождение
Семидесятники (как их позже стали называть, чтобы разграничить с шестидесятниками) уже не удовлетворялись активностью в своем кругу и хотели искать сближения с народом. Как самонадеянно верили многие революционеры, русский крестьянин по природе своей стихийный социалист и революционер и, если разъяснить ему некоторые прописные истины, это должно привести его в движение, а возможно, и разжечь восстание.
Впрочем, четкого плана действий у них не было. Как признавалась в своих воспоминаниях Засулич, первое время народ представлялся участникам социалистических обществ «в мифическом свете» и «при отсутствии фактических данных под внешнюю форму пашущего землю существа в сером халате и лаптях можно было подкладывать какое угодно внутреннее содержание». Как бы то ни было, члены социалистических кружков 1870-х решили отправиться в народную гущу, чтобы познакомить народ со своими взглядами.
Весной и летом 1874 года состоялось знаменитое «хождение в народ»: тысячи молодых людей устремились в деревни, чтобы под видом торговцев, мастеровых и других лиц «неинтеллигентных» профессий агитировать крестьян бороться за свое положение и землю. Почти никто из них не смог найти с объектом проповедей общего языка, и вскоре их стали массово арестовывать. После этого в течение нескольких лет сотни молодых людей содержали в заключении, поскольку следствие решило объединить их дела и доказать наличие массового заговора.
Состоявшийся в итоге в 1877 году «Процесс 193-х» (именно столько задержанных из многих сотен предстали перед судом; часть была отпущена, среди остальных до начала суда 43 человека умерли, 12 покончили с собой, 38 сошли с ума, еще четверо умерли после предъявления обвинения, но до начала судебного процесса), по мнению исследователей и современников, сплотил и озлобил революционно настроенную молодежь.
Как писал юрист Анатолий Кони (именно он председательствовал на процессе, где присяжные оправдали Веру Засулич по делу о покушении на градоначальника Трепова): «Искусственно собранные воедино, подсудимые, истощенные физически и распаленные нравственно, устроили уже на суде между собою нечто вроде круговой поруки и с увлечением выражали свое сочувствие тем из своей среды, кто высказывался наиболее круто и радикально. Взятые в одиночку, разбросанные и по большей части незнакомые между собою, набранные со всей России, они не представляли собою ничего опасного и, отделавшись в свое время разумно умеренным наказанием, давно бы в большинстве обратились к обычным занятиям. Но тут, соединенные вместе, они представляли целую политическую партию, опасную в их собственных глазах для государства».
Говоря о конце 1860-х, Засулич писала, что тогда, «даже предвидя арест, его ожидали на собственной квартире — нелегальность изобретена еще не была». В 1870-е, однако, противостояние с властями заставило народников придумывать и новые способы существования, и новые способы действовать.
Путь в подполье
Впрочем, и после «Процесса 193-х» многие социалисты искали возможности заниматься своим делом легально. Вместо «кавалерийского наскока», который был предпринят во время «хождения в народ», ставка была сделана на то, чтобы поселиться в деревне надолго. Предполагалось, что революционер получит легальный статус и заработает доверие крестьян — и вот тогда объяснит им свои взгляды.
Такое решение приняла в свое время Вера Фигнер, уехав фельдшером в Саратовскую губернию; в Подольскую губернию для продолжения работы с крестьянством отправился Андрей Желябов — оба будущие террористы. Однако те, кто поехал в деревню, вскоре поняли, что не имеют возможности даже для относительно невинных занятий, так как за чужаками с неясным прошлым и с образом жизни, непривычным для тех мест, устанавливали надзор местная полиция и владельцы имений.
Опыт деревенской жизни Желябова, впрочем, показывал и другие ограничения. Его товарищ Пимен Семенюта рассказывал: «Он пошел в деревню, хотел просвещать ее, бросить лучшие семена в крестьянскую душу; а чтобы сблизиться с нею, принялся за тяжелый крестьянский труд. Он работал по 16 часов в поле, а возвращаясь, чувствовал одну потребность растянуться, расправить уставшие ноги, спину и больше ничего; ни одна мысль не шла в его голову. Он чувствовал, что обращается в животное, в автомат. И понял, наконец, так называемый консерватизм деревни».
Фигнер писала, что их деятельность в деревне была полностью парализована мелочным надзором, и приходила к выводу, что никакая агитация и работа с крестьянами невозможна, если не обладать политическими свободами. То есть для того, чтобы объяснять крестьянам их земельные права и побуждать отстаивать свои интересы, необходима гарантия прав на такую деятельность.
«Если деспотическая власть <...> глуха и к воплю народа, и к требованию земца, и к голосу публициста; <...> если ни одна группа подданных не имеет никаких способов влиять на ход общественной жизни; если все средства бесполезны, все пути заказаны <...>, то положение делается невыносимым», — писала она.
Так постепенно группа наиболее стойких и пылких революционеров пришла к убеждению, что лучший способ переломить ситуацию и заставить власти пойти на уступки — это террор. В 1879 году была создана организация «Народная воля». В ее исполнительный комитет вошли Вера Фигнер, Софья Перовская, Андрей Желябов, Николай Кибальчич и другие. Новая революционная партия прямо поставила себе задачу цареубийства.
Члены исполнительного комитета, готовившие убийство царя, жили на строгом нелегальном положении, соблюдая многочисленные правила конспирации. Они пользовались поддельными документами (у «Народной воли» была подпольная типография, где готовили документы на разные случаи жизни с достоверными печатями). Такие документы меняли каждые полгода, а вместе со сменой бумаг происходила и смена жилища. Членам террористических групп рекомендовалось устанавливать хорошие отношения с владельцами жилья и дворниками и даже под каким-нибудь предлогом, предварительно убрав все компрометирующее, проводить тех в квартиры, чтобы показать, что эти жильцы нисколько не подозрительны. Также у них были четкие правила, кто и когда имеет право посещать товарищей, а на какие квартиры приводить гостей запрещено.
До того, как 1 марта 1881 года Александр II был смертельно ранен при взрыве на Екатерининском канале, «Народная воля» организовала еще несколько террористических актов: взрыв поезда на Московско-Курской железной дороге в 1879 году (из-за ряда накладок подорван был поезд, в котором возвращалась с юга России императорская свита), взрыв в Зимнем дворце, устроенный в 1880 году Степаном Халтуриным. Еще несколько планировавшихся терактов не состоялись. Подготовка каждого из них требовала серьезной психологической и физической подготовки (Желябов, например, тренировался в метании бомб), детального плана и концентрации всех ресурсов организации. Дисциплина и готовность к аскезе ее членов, по-видимому, были в этом важным элементом.
Тем не менее в конспиративном подполье заключались браки и гражданские союзы (в частности, союз Желябова и Перовской). Среди революционеров преобладало мнение, что пары можно образовывать только в своем кругу, поскольку партнеры должны поддерживать друг друга в крайне непростом существовании, а человек «извне» подвергает их дело риску.
Народоволка Анна Прибылёва-Корба в воспоминаниях пишет о Сергее Дегаеве — предателе из народовольческой среды, пошедшем на сотрудничество с Департаментом полиции, — что тот во время жизни в Архангельске «женился на тамошней мещанке, не отличавшейся ни образованием, ни нравственным развитием: эта особа, разумеется, не могла способствовать облагораживанию духовного облика своего мужа».
Похожим образом характеризовали и жену главного теоретика и публициста «Народной воли» Льва Тихомирова, который в дальнейшем раскаялся в своей революционной деятельности и стал убежденным монархистом. Член исполкома «Народной воли» Михаил Фроленко связывал «перерождение» Тихомирова с влиянием жены и говорил, что «его оседлала простая баба и довела его до того, кем он стал». Фигнер была менее категоричной, но отмечала: «Жена его была человеком неподвижным и любила покой» — что в ее устах звучало как осуждение; во всяком случае применительно к жене революционера.
«Свои» при этом были отделенным от мира и оберегаемым кругом, к членам которого предполагалось особое отношение: это было братство, в котором не допускались действия или слова, которые могут как-то задеть собрата. Фигнер в воспоминаниях о революционере-народнике и члене «Народной воли» Александре Иванчине-Писареве говорит, что в народовольческой среде его принимали с некоторой отстраненностью, поскольку сам он «любил некоторых, но не всех». Фигнер пишет: «Мы <...> в своих товарищеских отношениях не индивидуализировали». Сам факт того, что товарищ отдал себя революционному делу, «создавал известный эмоциональный нимб около него, который заграждал всякое поползновение нанести царапину».
Прибылёва-Корба вспоминает свой разговор с будущим предателем Дегаевым: тот задал ей вопрос, почему в России до сих пор удавались такие заговоры, которые в любой стране Европы были бы разоблачены на ранней стадии из-за доноса кого-нибудь из участников. Корба ответила, что, по ее мнению, заговоры в России «являются народным, а не партийным делом» и доносчик должен чувствовать, что «становится предателем народного освобождения».
Когда 1 марта 1881 года очередное покушение завершилось смертью Александра ΙΙ, а основные организаторы и исполнители были пойманы и предстали перед судом, участники теракта попытались донести до судей и всех, кто сможет их услышать, свою «правду». Андрей Желябов объяснял, что мирное и бескровное хождение в народ разбилось о тюрьмы и ссылки: «<...> Вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною».
Участники и организаторы покушения на монарха были приговорены к смертной казни. Пятеро из них, включая Перовскую и Желябова (который не участвовал в самом покушении, так как за два дня до него был арестован, но потребовал приобщить себя к делу цареубийц), были повешены на плацу Семеновского полка в Петербурге. Однако условия, породившие «Народную волю», никуда не делись. Через несколько лет революционный террор продолжило следующее поколение российских идеалистов.
Источники:
Водовозова Е. Н. Грезы и действительность. — М., 1918; Засулич В. И. Воспоминания. — М., 1931; Леффлер А. Ш. Софья Ковалевская. Что я пережила с ней и что она рассказывала о себе. — М., 2018; Перовский В. Л. Воспоминания о сестре. — М., 1927; Прибылёва-Корба А.П. «Народная Воля»: воспоминания о 1870–1880-х гг. — М., 1926; Семенюта П. Из воспоминаний о Желябове. — «Былое», 1906. №4; Сидорова М. В., Щербакова Е. И. Россия под надзором: отчеты III Отделения 1827–1869: Сборник документов. — М., 2006; Суд над цареубийцами. — М. 1881; Фигнер В. Н. Запечатленный труд. Т. 1. — М., 1964; Фигнер В. Н. Полное собрание сочинений. Т. 5. Очерки, статьи, речи. — М., 1929; Фроленко М. Ф. Записки семидесятника. — М. 1927; Худяков И. А. Записки каракозовца. — М.-Л., 1930; Щербакова Е. И. «Отщепенцы». Путь к терроризму (60–80-е гг. XIX века). — М. 2008.
