Два года назад у сотрудницы детского хосписа Кристины Малаховой, которой тогда было 30 лет, диагностировали рак шейки матки. Она стала проходить необходимые исследования и пытаться принять болезнь. Скоро выяснилось, что мало кто, даже среди медперсонала, умеет говорить с человеком, у которого рак, о его болезни. Зато у многих людей есть мнение, как надо лечиться и что нужно чувствовать женщине, которое они не стесняются высказывать. Помог ли профессиональный бэкграунд принять болезнь и как она повлияла на отношение Кристины к материнству — читайте в ее рассказе для «Холода».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
До 18 лет мама, которая сама родила меня рано, постоянно твердила: «Не дай бог, ты забеременеешь!», а после — резко захотела внуков. В 21 год я съехалась с парнем, и мама часто интересовалась, когда же мы поженимся. Я отвечала, что мы живем вместе всего несколько месяцев и не настолько хорошо друг друга знаем: неужели ей все равно, от кого я буду рожать. Ответ был один: «Мне лишь бы тебя пристроить».
Долгое время я никак не могла понять, чего хочу сама, нужны ли мне семья и дети. Я не была уверена в своих партнерах и до 30 лет боялась «принести в подоле». Рожать детей без мужа или потому, что «пора», мне не хотелось, я даже рассматривала вариант, что детей у меня может и не быть вовсе — и это нормально. Я откладывала этот вопрос до лучших времен — когда у меня будет муж, высокооплачиваемая работа и своя квартира — и жила в полной уверенности, что у меня еще есть время. Но в 30 лет у меня диагностировали карциному шейки матки.
В конце февраля 2022 года я проходила ежегодный чекап у гинеколога. Через две недели мне позвонили из женской консультации и попросили прийти на повторный прием. Хотя причину мне не назвали, я сразу подумала про рак. Паники не было, я почему-то сразу приняла, что, вот, это случилось и надо что-то делать. Знаете про стадии принятия неизбежного? Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. У меня все началось с принятия, остальные — пришли позже.
Гинеколог встретила меня со словами: «Вы только не пугайтесь! Я такой человек, всегда перестраховываюсь. Мне не понравился ваш мазок, давайте сделаем биопсию, но перед этим вам нужно сдать анализы».
Я сразу рассказала обо всем своему парню, теперь уже мужу. Кажется, он просто не до конца понял и не понимает до сих пор всей серьезности происходящего, старается «мыслить позитивно»: «Справимся, вылечимся, все будет нормально».
Через неделю после биопсии мне в личный кабинет ЕМИАС пришел результат. Я прочла «карцинома», подумала «окей» и записалась к гинекологу, так как не очень понимала, что со всем этим делать. На приеме она спросила, нужно ли мне что-то объяснять (я ответила нет и потом жалела об этом) и выписала направление в онкологическую больницу — через два часа я была уже там.
Мне очень понравился свежий ремонт в больнице: в студенчестве (у меня сестринское образование) я бывала в таких местах, и выглядели они, прямо скажем, не очень. Врач — красивая, стройная женщина с длинными волосами — первые минут пять меня игнорировала и молча что-то печатала.
Когда она увидела, что у меня на руках нет ни медкарты, ни выписок, возмутилась: «И как мне с вами работать? Пришли тут без карты, без выписок, а я вынуждена тратить свое время». Вообще, я всегда очень лояльна к врачам, но тут мне впервые в жизни стало обидно, и я ответила: «Девушка, я только сегодня узнала, что у меня рак. Почему вы со мной так разговариваете? Почему не проявите ко мне хотя бы минимальное сочувствие. На вашем месте я бы ушла в отпуск, потому что вы совсем очерствели. Я у вас лечиться не буду!»
Она выслушала все это с усмешкой: думаю, я не первая, кто так себя вел. Я вышла в коридор и разрыдалась так, будто узнала, что жить мне осталось два дня. Пока мы с подругой, которая пришла в больницу меня поддержать, шли до метро, я плакала, что лучше умереть, чем лечиться у таких врачей. Они как будто живут в пузыре: когда видишь такое 24/7, быстро забываешь, что для обычного человека рак — не то, с чем он сталкивается каждый день.
Из этого пузыря надо вылезать. В какой-то момент я сама себя на этом поймала. Работая в детском хосписе, я часто сталкиваюсь со смертью. Раньше могла это обсудить с друзьями, но потом поняла, что они не привыкли так просто говорить о смерти и не видят ее так часто, как я.
Потом я по глупости вступила в тематические группы в социальных сетях и пришла в ужас: у многих женщин в этих группах были рецидивы, они обсуждали, какие джинсы купить, чтобы лучше спрятать моче- или калоприемник. В хосписе я постоянно их меняю, но когда представила, что сама буду ходить с таким, у меня случилась истерика. «Если вдруг я буду без сознания, не дайте поставить мне калоприемник — лучше умереть», — говорила я коллегам. Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой, но тогда бороться за жизнь с калоприемником в джинсах мне не хотелось.
Я сделала два пересмотра биопсии — они дали разные результаты, подтверждали рак, но на разных стадиях — и записалась к онкологу по месту жительства. На прием пошла с жутким похмельем: выпила накануне, потому что ожидала, что со мной будут общаться как с куском мяса.
Но врач оказалась очень приятной женщиной. Предложила сделать еще один пересмотр и уже по его результатам выбирать лечение. Но ни она, ни потом хирург особо со мной не разговаривали и не объясняли, что происходит. Хирург после осмотра сразу сказала, что мне нужна операция: «Вы можете убрать всю репродуктивную систему, и, скорее всего, это обезопасит вас от рецидива. Но вам 30 лет, у вас нет детей и, возможно, вы их однажды захотите — это тоже надо учитывать. Есть вариант с частичным удалением шейки матки. Подумайте, какой выбрать. Завтра утром госпитализируемся».
А как выбрать, если я не онколог? Я очень боялась, что удалят все: как будто бы поезд приехал, конечная остановка, нужно выходить и других вариантов нет. Конечно, если бы мне сказали, что будет рецидив и я умру, то удалила бы все. Но, к счастью, на следующий день врач предложила начать с малого, и я согласилась.
Через три недели после операции я вышла на работу: не могла оставаться дома, наедине со своими мыслями. Вообще долгое время я чувствовала себя одинокой. Мне не с кем было обсудить свои чувства и мысли. Я думала: «Если мне удалят все репродуктивные органы, то я как бы больше не буду женщиной. Буду сидеть на гормонах, делая из себя искусственную женщину, но для чего? Ведь все равно не смогу родить». «А как заниматься сексом?» У врачей не было времени, а друзья не хотели об этом говорить: «Давай не будем о плохом», «Не нагнетай», «Мысли позитивно».
Когда я лежала на больничном, одна из коллег рассказала, что ей и еще одной нашей сотруднице поставили похожий диагноз — так в моей жизни появились люди, с которыми можно было все это обсудить.
Каждые три месяца я ходила на чекапы. В августе прошлого года у меня обнаружили полип в матке. Снова операция. Финальный чекап был в декабре. Анализы оказались в норме, и я выдохнула — разрешила себе думать о ребенке. Гинеколог сказала, что, возможно я смогу забеременеть сама, без ЭКО, нужно только восстановиться. Но недавно у меня появились сильные боли — это плохой признак. В конце месяца опять пойду проверяться.
Сейчас я прохожу стадию торгов с самой собой: в случае беременности риск выкидыша с моим анамнезом очень высок, и мне пока сложно признать, что, скорее всего, ничего не получится. Если бы я смирилась с этой мыслью, было бы гораздо легче: забеременею — здорово, нет — и ладно. Еще я очень боюсь, что рожу из эгоистичных побуждений, а ребенок потом останется без мамы — плакала из-за этого множество раз. Меня никто не понял в этом вопросе, говорили: «Зачем ты вообще об этом думаешь?»
Родным я о своей болезни не рассказывала, потому что понимала, что придется успокаивать еще и их. Мама узнала совсем недавно, случайно прочитав мой твиттер. Я приехала в гости, а она встретила меня заплаканная:
— Я прочитала твои посты. Ты что, не сможешь иметь детей?
— Мама, я вообще-то могу умереть.
Было обидно, что в этот момент ее волную не я, а ребенок. Будто я не человек со своей жизнью, планами, мыслями и желаниями, а просто репродуктивная функция. С таким же отношением я столкнулась однажды и на консультации, когда мне только провели биопсию: «Не переживай! У меня есть замечательный хирург, мы все сделаем по красоте — обязательно родишь!»
Меня даже не спрашивали, а надо ли оно мне. В будущем я хочу иметь возможность родить ребенка и очень боюсь ее лишиться. Но прямо сейчас, находясь в подвешенном состоянии, забеременеть я не решусь.
От окружающих я периодически слышу: «А почему ты не удалила матку? Удалила бы — и никаких проблем». Такое говорили даже коллеги в хосписе.
— Потому что хочу, чтобы у меня была возможность когда-нибудь родить.
— А. Так ты же можешь умереть.
Это, опять же, к истории про пузырь, из которого надо периодически вылезать. Да, я работаю в хосписе, но от этого не перестаю быть обычным человеком, которому бывает больно это обсуждать. Многими людьми движет любопытство: они как будто хотят обезопасить себя такими вопросами, чтобы знать, что делать, если вдруг это произойдет с ними. Но такая бестактность ранит. Спрашивайте аккуратнее, и, если буду в состоянии, я отвечу на вопросы.
