Доцент МГУ Михаил Лобанов, в 2021 году имевший серьезный шанс стать депутатом Госдумы по Кунцевскому одномандатному округу, организовал вместе с московским муниципальным депутатом Александром Замятиным платформу «ВыДвижение», чтобы помочь оппозиционерам избраться в московские муниципальные советы на выборах 9–11 сентября. Лобанов рассказал «Холоду», зачем участвовать в несвободных выборах в условиях военной цензуры и как на самом деле относятся к войне в КПРФ.
Вы помогаете альтернативным «Единой России» кандидатам. Какие результаты на выборах будете считать успешными?
— Мы стремимся помочь избраться как можно большему числу депутатов, но прекрасно понимаем, что гарантировать победу даже при максимально сильной кампании нельзя. Власти имеют возможность просто переписать результаты электронного голосования, а могут и придумать что-то еще.
Поэтому мы не можем ставить количественные показатели [как цели]. Но мы делаем все, чтобы максимально усложнить жизнь фальсификаторам, и если не будет установки на масштабные фальсификации, то я очень надеюсь, что в Москве будет заметное количество мундепов, ориентированных на настоящую низовую политику.
Заметное количество — это сколько?
— Хотя бы несколько десятков.
Про «установку на масштабные фальсификации»: вы допускаете, что ее может не быть?
— Мы исходим из того, что фальсификации, конечно, будут. И федеральные, и московские власти боятся даже не честных выборов, а просто честного подсчета голосов. Например, сейчас они отменили совещательные голоса в комиссиях — а это основной инструмент контроля. Раньше это работало так: система наблюдения обнаруживала дыру на каком-то участке — например, не вышел наблюдатель, — и тогда вместо него приходил человек с совещательным голосом. Теперь такой возможности нет.
Единственный смысл трехдневного голосования на муниципальных выборах в том, что власти оставляют за собой возможность фальсификаций, особенно в пятницу и субботу. Кроме того, выборы прячут. Может быть, не так сильно, как в 2017 году, но очевидно, что власти в целом рассчитывают на низкую явку и административную мобилизацию.
Но ведь люди действительно не верят в выборы. Их обманывали — они разочаровались.
— Не верят, и это сознательная политика властей — демотивировать людей и сделать так, чтобы они перестали видеть возможности для коллективного действия. Эта политика имеет свой эффект.
Но есть и другая тенденция: в обществе накапливается опыт коллективного участия. Я могу оценить это на примере МГУ. За 20 лет моей учебы и работы я вижу, как появился и вырос запрос на участие в жизни университета, сформировалось представление о необходимости университетского самоуправления. Накапливались позитивные примеры, и этот опыт передавался. То же самое относится к районным активистам, к профсоюзам. Менялись и сами институты, и люди, которые туда приходили, — это уже не только карьеристы, а еще и те, кто хотел позитивных изменений.
Но всему этому противостоит власть, потому что видит в них стратегическую угрозу. То есть для властей стратегическая угроза — это не ракеты НАТО, а опыт самоорганизации в обществе. Потому что, когда он будет охватывать большую часть общества, в этой среде вырастут проекты и движения, которые просто сметут эту иерархическую, зацикленную на извлечении прибыли или коррупционной ренты систему, которая работает в интересах меньшинства.
Как вы мотивируете электорат?
— Во-первых, сам факт создания платформы и наше взаимодействие со СМИ помогают создать общегородскую историю или даже федеральное событие. Это важно, потому что немногие готовы погружаться в локальные или районные проблемы.
Депутаты в Москве не имеют практически никаких полномочий, но люди должны почувствовать, что сейчас речь идет не просто о каких-то местах в местном совете. Эти выборы — возможность дать властям подзатыльник, выразить вотум недоверия чиновникам, которые толкают нашу страну в пропасть, свое неприятие разрастающейся катастрофы.
То есть всех кандидатов платформы объединяют антивоенные взгляды?
— Тут нужно говорить с каждым. Я думаю, что многие кандидаты с антивоенной позицией ощущают себя частью некоего, пусть и не официально оформленного и не очень ярко проявленного, антивоенного движения. А какие-то кандидаты могут себя так не идентифицировать. И очевидно в нынешних условиях кандидатам опасно заявлять об их позиции, поэтому мы их к этому не подталкиваем. Каждый сам решает, какой риск он может на себя брать.
Вообще, среди тех людей, которые занимаются общественной активностью, полезными делами, в Москве и в самых крупных городах, не могу говорить за всю Россию, большинство стоит на антивоенных позициях. Есть люди, которые смотрят на вещи иначе, но они в меньшинстве.
Это не значит, что у всех должна быть одна позиция во всех деталях, но негативно относиться к той линии, которую все эти месяцы проводит Кремль, — важно. В том числе для того, чтобы спокойно работать с человеком дальше по местным вопросам: если он сейчас защищает режим, то в другой ситуации может перейти на сторону, например, строительной корпорации или московских чиновников.
А что вообще, на ваш взгляд, будет с политической жизнью в России дальше?
— Сложно предугадать. Нельзя исключать, что режим, в плане проведения выборов, ужесточится еще больше, и какие-то каналы создания оппозиционных команд и вовлечения людей будут полностью перекрыты. Ведь даже эти выборы были под вопросом.
Но если выборы сохранятся, то их можно будет использовать как политический инструмент. Даже в ситуации общего шока от катастрофы 2022 года, нашлось огромное количество людей, которые в условиях репрессий и всеобщей подавленности ввязались в это в качестве кандидатов, пошли на риск. Несмотря на то что и я, и Александр Замятин, будучи демократическими социалистами, скептически относимся к институту выборов как таковому, глобально мы выступаем за настоящую демократию, осознавая, что она никак не сводится к выборам.
Что вы имеете в виду?
— Не нужно и вредно создавать иллюзию, что участие в политике — это в первую очередь выборы. Но выборы полезны тем, что могут подтолкнуть людей к самоорганизации. Например, из взаимодействия людей в ходе кампании 2021 года сложилась сеть знакомств между молодыми активистами, которые участвовали в агитации. И из этой среды весь год произрастают разные инициативы: кто-то идет на выборы сейчас, кто-то занялся активностью в своем университете, кто-то ведет кампанию по защите от коммерческой застройки опытных полей Тимирязевской академии.
Поэтому политическую активность в связи с выборами нужно выстраивать именно в таком ключе: чтобы люди чувствовали, что глобально мы победили. В нынешнем контексте нашу кампанию можно назвать успешной — в нее вовлечены сотни человек, оппозиционные кандидаты и их единомышленники, а своими репрессиями власти уже расписались в том, что никакой поддержки людей они не имеют. И цифры поддержки что Путина, что Собянина, что спецоперации, — нарисованные. Даже если и существуют люди, которые за спецоперацию, то они не готовы что-то делать всерьез, хотя бы пойти и поддержать «Единую Россию» на выборах.
А КПРФ, от которой вы выдвигались в Госдуму, разве не поддерживает войну?
— По моим ощущениям, в КПРФ очень много людей стоят на антивоенных позициях. Это организация, где спектр политических мировоззрений очень большой — от крайне левых до крайне правых. Соответственно, и к нам на связь выходили в первую очередь те, кто находятся на левых демократических позициях, те, кому нравится участие в настоящей политике, в противостоянии с режимом, — и, конечно, с ними я продолжаю взаимодействие и с ними мы делаем общее дело.
Но среди функционеров КПРФ есть немало людей с правыми, консервативными, имперскими и националистическими взглядами.
Как это влияет на партию?
— До 24 февраля вопросом выживания КПРФ были успехи в конкуренции на выборах, и за счет этого строились карьеры внутри партии. Сейчас позиция верхушки резко снизила электоральные перспективы (просто потому, что активная часть общества в большей степени настроена антивоенно, а без активистов вы теряете и голоса тех, кто читает их в соцсетях). Кроме того, вообще непонятно, что будет с выборами дальше, и поэтому вопрос избираемости стал менее значимым для руководства партии.
Сверху идет установка: не взаимодействовать с людьми с невыгодной верхушке позицией. И сейчас те, кто хочет делать карьеру, понимают, что нужно не заниматься результатами выборов, а искать возможности показать лояльность: кого-то задавить, снять с выборов, показать, что вы готовы заниматься такими вещами — внутрипартийными репрессиями.
Посмотрим, кто победит: те, кто почувствовал отдачу от реальной оппозиционной деятельности или такие карьеристы. Пока это еще открытый вопрос.
Кроме того, у верхушки возникают опасения, что в среднесрочной перспективе противоречия между сторонниками и противниками спецоперации могут привести к расколу партии или к тому, что оппозиционная, скажем так, коалиция лишит власти нынешнюю номенклатуру.
И все же, как вы бы оценили соотношение тех, кто за войну, и тех, кто против, в КПРФ?
— По моим оценкам, в Москве члены партии скорее настроены антивоенно. В других регионах — по-разному. В первые дни целые ряды комсомольских организаций пытались выступить с антивоенными заявлениями сразу в ряде регионов, и их просто одергивали. Так что там идет дискуссия и борьба, и верхушка, хоть и находится на провоенных позициях, пока побаивается проводить массовые расправы и выкидывать активистов из партии масштабно.
Надеюсь, что антивоенная тенденция внутри КПРФ победит. Это важно: можно очень по-разному относиться к этой партии, но она продолжает быть значимой частью политического ландшафта в России, поэтому от того, какая тенденция там победит, в определенной степени зависит будущее всей страны.
Давайте вернемся к вашей критике института выборов. Вы ведь говорите не только о России?
— Мы видим, что во всем мире инструмент выборов используется для того, чтобы отстранить большинство людей от реального влияния на принятие решений, от участия в управлении и формировании своей собственной жизни. В СМИ и в культуре участие человека в политике сводится к тому, что для большинства людей — это раз в год бросить бюллетень. А тот, кого выберут, будет принимать решения. При этом не говорится о том, откуда берутся эти люди, которые оказываются в бюллетене, из какой среды они происходят. И в России, и во многих других странах у большинства людей нет ни времени, ни денег на то, чтобы пойти на выборы кандидатом. Это дает возможность властям и корпорациям влиять на выборы, выставляя кандидатов и спонсируя их.
Речь только о провластных кандидатах?
— Мы видим, что даже среди оппозиционеров выдвигаться могут в основном люди обеспеченные. И получается, что по многим вопросам общество стоит на относительно левых позициях, а на уровне выборов у нас представлены правые кандидаты, что со стороны властей, что со стороны оппозиции. Это не значит, что обеспеченные люди всегда будут отстаивать только интересы своей социальной группы, но факт представленности в политическом поле работает против большинства.
Пока я сидел в спецприемнике, куда меня как раз отправили на 15 суток, чтобы я не мог выдвинуться на этих выборах (хотя я и не планировал), я прочитал книгу сербо-американского экономиста Бранко Милановича «Глобальное неравенство». Он, ссылаясь на данные ученых, пишет, что в США 40% фондов избирательных кампаний формируются за счет пожертвований людей, относящихся к одному проценту от одного процента самых богатых. Это приводит к тому, что политик, который делает карьеру, участвуя во множестве различных выборов, фактически вынужден учитывать их интересы. Это не прямой подкуп: это именно долгоиграющая вещь, которая десятилетиями формирует кандидатов на высокие выборные должности. В итоге в США это приводит к тому, что в парламенте рассматривается очень много законопроектов, затрагивающих интересы очень обеспеченных людей, а те инициативы, которые касаются среднего класса и ниже, будут обсуждаться, только если они, опять же, коснутся богатых.
Поэтому мы против того, чтобы смотреть на выборы как на суть демократии. Демократия — это возможность людей непосредственно влиять на свою жизнь, а выборы — только инструмент.