У нас отобрали квартиру в центре Москвы

Алина (имя изменено по просьбе героини) приехала в Москву из одной из постсоветских стран и по любви вышла замуж за москвича. Все было хорошо, но через несколько лет они потеряли квартиру. Проскитавшись три года по знакомым и приютам, Алина вынуждена была уехать с ребенком обратно, а муж остался. Она продолжала с ним общаться по видео и не планировала разводиться, но однажды он перестал выходить на связь. Алина рассказала «Холоду», как почти год не знала, жив он или мертв, как ездила искать мужа и чему ее научил опыт бездомности.

Последний раз мы общались с мужем 30 апреля 2021 года. Он позвонил нам с сыном в девять вечера по видеосвязи: он был в России, а мы в стране, где я родилась. Я знала, что у него в последнее время все было нестабильно: и запои были, и проблемы с работой и жильем. И вот он позвонил, показывает, как едет в автобусе, спрашивает нашего восьмилетнего сына: «А мама, что, не хочет со мной разговаривать?» Я отвечаю: «Не могу сейчас, Пасха скоро будет, созвонимся, поздравим друг друга». Так и договорились. Он говорит ребенку: «Ладно, уже поздно, папа с тобой прощается, иди ложись спать, обнимаю, целую». 

Это был последний наш разговор. На Пасху он не вышел на связь.

Прошло время, а он ко мне все во сне приходит. Я чувствую: что-то неладно. Мне священник, с которым я обсуждала это, говорит: «Нужно успокоиться и подождать три месяца. Если через три месяца не объявится, бить тревогу». Проходит семь месяцев, муж не выходит на связь. Я прям рвусь в Москву, а обстоятельства не позволяют: я же работаю, чтобы содержать ребенка, вожу его в школу, денег на такую поездку нет. И вот спустя восемь месяцев мне помог знакомый, работающий в фонде Святого Пантелеймона, — обеспечил мне жилье в Москве и выслал деньги на билет. Было важно, чтобы приехала именно я, потому что объявить человека в розыск могут только родственники.

В конце декабря 2021 года я прилетела в Москву. Когда шла в полицию, сердце билось ужасно. Они только открыли свои базы данных, и сразу же в первых рядах там выскочил мой супруг. Оказалось, что он мертв еще с 30 апреля, того самого дня, когда мы последний раз говорили с ним по видеосвязи. И, главное, что у него место смерти указано странное — «Бумажный проезд, дом №2». Я сижу и думаю: что же он делал там на Бумажном проезде? Я никогда от него не слышала, чтобы он бывал по этому адресу. Это было для меня загадкой.

Этот мир жесток, и ни на что надеяться не нужно

Когда случилась эта трагедия, мы были в браке уже 10 лет. Между нами всегда жила любовь. Сейчас мне 38, а когда мы познакомились, мне было 25 лет. Я родом не из России, здесь у меня было разрешение на временное проживание (РВП) — я работала няней и параллельно училась в институте на экономиста. Ему было 35 лет, он из семьи интеллигентов, окончил исторический факультет МГУ, жил в квартире на Тверской.

Знакомство было спонтанное: случайно наткнулись друг на друга в «Одноклассниках». Он стал кокетничать, месяц переписывались, потом пригласил в театр. Весной мы начали общаться, в июне было первое свидание, а потом мы с ним уже больше не расставались. Я как-то с первого свидания поняла: это мой будущий супруг, и все. Спустя год, в 2012 году, мы расписались и я стала жить с ним.

В 2015 году его родители ушли в мир иной, часть их квартиры на Тверской, где мы жили, отошла моему мужу, а другая доля — его брату. Мы хотели жить отдельно и решили продать свою долю. А его брат был хорошо знаком с одной женщиной — женой ЧОПовца. И та предложила: «Давайте мы купим. Только у меня сейчас денег нет, так как я с мужем развелась, — вот у меня есть столько-то, остальное отдам потом». Она так все красиво это обставила, вошла в доверие. В итоге он оформил с ней договор купли-продажи, и где-то год она водила нас за нос.

Мужа это сильно надломило. Вы знаете, обычно такие хорошие, доверчивые люди попадают в такие ситуации, потому что слишком добрые, хотя я его предупреждала, мол, не связывайся с этой женщиной, она не внушает доверия.

Мы судились, пытались расторгнуть договор. Первые два суда были в нашу пользу, а к последнему она хорошо подготовилась, и мы проиграли. Тут муж совсем сломался, хотя я его поддерживала, говорила, что я рядом, все в жизни бывает. Как только та женщина вступила в право, то поселила к нам чеченцев, чтобы они нас выселили. Я помню, как нас выживали с супругом, избивали. А жаловаться куда-то уже бесполезно: по закону мы к этой квартире теперь не имеем отношения, и они собственники. На фоне этого мой муж запил. Запил так, что я не смогла ему ничем помочь.

Про эту женщину я поняла, что она очень жестокий человек. Когда нас выселили, мы жили в подъезде, и я иногда с ней встречалась. Я ей говорила: «Дай, пожалуйста, хотя бы пледик один укрыть ребенка. Здесь коляска на лестничной площадке, ребенку будет холодно». Это было 24 декабря 2017 года. Она мне в ответ — нецензурно. Я поняла, что ей просто все равно: ребенок — не ребенок. Поняла, что этот мир жесток и ни на что надеяться не нужно.

Мое горе — не самое страшное

Мы все время брака жили одни в квартире. И почему-то незадолго до этой ситуации, будто Бог меня готовил, я представляла, каково это — жить с соседями по комнате. Я была уверена, что мы бы так не смогли: у нас же семья, свои разговоры, а их кто-то еще будет слышать — как-то это неудобно. И тут мы оказались на улице. 

Мы первую ночь ночевали прямо на лестничной площадке с ребенком. А потом почти два года скитались то по знакомым, то по приютам. Не то что с кем-то по соседству — пришлось вообще с большим количеством людей жить на одной площади. 

И, на удивление, эти люди стали мне ближе, чем мои родные, потому что мы разделяли одно горе. Нас с ними связывала одна и та же боль. Мы за одним столом встречали вместе праздники. Наши дети были будто братья и сестры. 

Я в прошлом могла думать, что в приютах живут какие-то убогие, но нет — там живут обычные люди, попавшие в трудную жизненную ситуацию. И я поняла, что мое горе — не самое страшное. Я видела ситуации хуже, где еще больше люди нуждались в поддержке, чем мы. И мы с супругом утешали этих людей. Наше горе было на заднем плане, а чужое горе стало нашим. Бывает, видишь, что человек спился и не может прийти в себя. Но порой видишь, что человек спился и вдруг берет себя в руки, ему помогают восстановить документы, находят работу. 

Все мои документы остались в той квартире — мы не успели ничего забрать. После суда в пользу той женщины нас силой выставили за дверь. Ходили к участковому, просили его повлиять на новую хозяйку жилья, но он ей звонит, а она говорит: «Не знаю, есть ли в квартире их вещи, я имею полное право не открывать дверь». И она действительно имеет полное право не делать этого. Я была в процессе оформления гражданства, и, естественно, раз документы все там остались, нелегко было это восстановить. К 2019 году я уже просрочила РВП, нужно было ехать на родину и восстанавливать документы. У мужа был паспорт, но он и ребенок остались без регистрации.

Конечно, это все очень тяжело переживалось. Нам приходилось менять приюты, потому что муж пил. В одном из приютов меня терпели почти год, наверное, потому что я была с ребенком. Но ты приходишь туда каждый день, а тебе говорят, что ты должна забрать вещи и уйти. А идти некуда.

Я бы с удовольствием что-то решила, но у меня есть супруг, который ничего не может с собой поделать: он выпивал, он скрывал, что пьет. А им все равно почему, говорят: «Вы не соблюдаете правила, там уже другие в очереди», «вы выпиваете, вы нам неинтересны». Два месяца они давали для того, чтобы мы как-то восстановились, нашли работу. А супруг все никак не может. И нам каждый день угрожали, что выставят на улицу. Так я жила 11 месяцев. Ребенок еще совсем маленький был при мне. Но я параллельно работала, несмотря ни на что, — ходила на работу няней вместе с ребенком.

И вот я как-то шла из храма с сыном, от автобуса до приюта, и плакала. А он увидел, что я плачу, и говорит: «Мама, а давай помолимся». Самый прекрасный момент в моей жизни: мы шли и с ребенком молились. Только молитвами мы и держались там. 

Потом знакомые предложили нам жилье, приняли нас с нашими недостатками. Я понимаю, что ситуация моего супруга всем была неприятна, потому что каждый задается вопросом: «А чего мы будем твоего супруга держать, если он не может взять себя в руки?» Но понимаю его только я, и я его осуждать не могу. Я могу его только поддерживать. И то есть свое горе я разделяла только с Господом.

Он потерял себя в этом мире

Я никогда не выносила сор из избы. С родными переводила разговор на другие темы. Если что-то спрашивали про наше положение, отвечала: «Это не нужно вам знать, это вам неполезно, это моя семья, моя жизнь. И я не собираюсь никого в это посвящать». Они пытались что-то плохое сказать, а я не давала возможность опорочить честь супруга. Мой супруг — это моя кровинка, моя частичка, поэтому я не хочу обсуждать его с людьми, которые меня бы не поняли. Когда-то мы оказались на улице в одном комплекте одежды, но Бог о нас заботится, он дал кров над головой, одел, обул, питание вдоволь, я не жалуюсь. Слава богу, я это все пережила. Без Бога я бы ничего не выдержала.

Я все это время пыталась себя как-то реанимировать, верила, что супруг придет в себя. Я ему внушала, что не все потеряно. У него хорошее образование, опыт работы хороший, но на какую работу он ни устраивался — уходил в запой. Месяц работает, потом — запой. Конечно, кому такой работник нужен? Мы его кодировали, но после кодировки через две недели он снова запил. Настолько все это было тяжело!

В общем, он потерял себя в этом мире, а я не знаю почему, но так и не смогла ему помочь выйти из этого. Я предложила ему пойти в общество анонимных алкоголиков. Мы пошли, но его смутило, что все открыто там говорили: «Я — алкоголик». Так он единственный раз сходил и больше не стал.

А у меня ребенок растет, ему уже шесть лет, надо в школу. Мы на тот момент жили на даче у знакомых. И я сказала мужу: «Мы с ребенком на даче жить больше не можем. Я уезжаю на пару месяцев. Я больше не могу просто так сидеть с тобой нянчиться. Возьми себя в руки. Ты собираешься что-то с собой делать?» Он ответил: «Ну, да». 

В июне 2019 года я с ребенком полетела на родину. С мужем мы продолжили общаться по видеосвязи. Договоренность была такая: за лето ему нужно найти в Москве или в области квартиру, чтобы ребенок мог пойти в школу.

Мой супруг был очень хорошим отцом — очень любящим, внимательным. И ребенок до сих пор его вспоминает с теплыми чувствами, говорит: «Мам, я скучаю по папе». Они проводили время вместе, играли, папа ему про всякие научные дела рассказывал.

Но без меня муж еще сильнее сломался. Месяцами я не знала, где он жил, он опять уходил в запой. В 2020 году он попал с ковидом и сильнейшим воспалением легких в реанимацию и два месяца не выходил на связь. Я пыталась его искать, била тревогу. Его брат не брал трубку, когда я звонила. Друзья ничего не знали. Через два месяца он вышел на связь: оказалось, был в больнице Склифосовского. 

И я так все время переживала, где он, как он там, не голодно, не холодно ли ему, спит ли он — не дай бог — на вокзале или где-нибудь еще. Я же не знаю его проблемы, знала только, что он сломался. Но я тоже не могу приехать в пустое место с ребенком. На моей родине нам было где жить, я звала мужа приехать к нам, но была пандемия, и у него никак не получалось. Я думала, что я за ним буду ухаживать, у меня есть квартира. Казалось, что все можно восстановить.

Где-то через полгода мне звонил его лечащий врач, спрашивал, где мой муж, говорил, что его нужно профилактировать: капаться, пить кроворазжижающие. Где он, я не знала, — он пропадал в запоях. Я его спрашивала периодически: где ты скитаешься? Знаю, что кто-то его научил, что трудотерапия помогает вылечиться [от алкоголизма]. Он присылал фотографии нам со стройки, еще с каких-то работ. И вот последний раз мы говорили с ним в тот день, 30 апреля. 

И у меня остался вопрос: что же он делал в последний день своей жизни на Бумажном проезде?

Я не жалею, что с этим столкнулась

После того как я узнала, что муж мертв, я пошла делать свидетельство о смерти. Оказалось, что он все еще, спустя восемь месяцев после смерти, лежит в морге. Про него просто забыли. Во время ковида было много умерших, многие неопознанные, и вот где-то в подвале или на самом нижнем этаже этого морга его хранили. Поэтому получилось спустя столько времени похоронить его с отпеванием — все как полагается.

Я спрашивала участкового, какая причина смерти. А он говорит: что тут узнавать? Там были очевидцы, они рассказали: он вышел из автобуса, прошел несколько метров, ему стало плохо, очевидцы вызвали скорую. У него оторвался тромб, и он умер раньше, чем успела приехать скорая. Врачи просто констатировали смерть. Такое бывает после ковида. 

Дата смерти у него стояла 30 апреля, а мы в тот день общались в девять вечера, значит, вскоре после нашего разговора он умер. И я все думала: почему он туда поехал ночью? Однажды я во «ВКонтакте» листаю ленту, и выходит таргетная реклама — объявление: «Помогите тем-то тем-то, наша “Ночлежка” находится по адресу Бумажный проезд, дом №2/2 строение 6». Я сразу написала в группу «Ночлежки», спросила, не жил ли он у них. Они посмотрели в базе и оказалось, что он к ним обращался. Так я поняла, почему его место смерти — Бумажный проезд, дом №2. 

Получается, последние минуты своей жизни он провел с нами. Он и прощался, видимо, потому что хотел выйти из автобуса и не хотел говорить, что скитается по ночлежкам.

Близких у него почти не осталось: родители умерли, а брат не хотел поддерживать отношения после их смерти. Конечно, когда я узнала о смерти мужа, позвонила его брату, и он вдруг взял трубку. Но на похороны не приехал — на них пришли только братья и сестры во Христе.

Я не жалею, что столкнулась с потерей жилья. Я считаю, что это урок жизни. Ничто не вечно. Мы это имущество с собой в загробную жизнь не возьмем. Что та женщина с собой возьмет, я не знаю — бог рассудит. Но, конечно, не приведи Господь оказаться вновь в такой ситуации. Я стараюсь сделать все возможное, чтобы больше никогда в жизни не вернуться в приют с ребенком. Я буду в лепешку разбиваться, но не вернусь. 

Пока я жила в приюте, я видела много возможностей для себя — вакансий, с помощью которых могла бы заработать, но так как у меня был супруг, я не могла ничего сделать. Я его любила и люблю до сих пор. Мне могут священники говорить: «Не вини себя, потому что человек, который пьет…» Но я в чем-то виню себя: я орала, выносила мозг, психовала. Когда не получалось по-хорошему, я начинала кричать, выходила из себя. И когда он приходил домой, вместо того чтобы его успокоить, выслушать и обнять, я спрашивала: «Опять денег не принес? Опять сломался? Опять выпил?» А он, видя, что жена кричит, разворачивался и шел дальше пить. Вот где моя ошибка. Причем роковая. 

После похорон я съездила за ребенком, и мы остались в Москве. Я получила гражданство РФ. Теперь снимаю квартиру и много работаю, чтобы обеспечить себя и ребенка. Здесь супруг похоронен, куда ж я уйду? Хожу к нему на могилку, разговариваю с ним.