В подростковом возрасте 20-летняя дагестанская чеченка Элина Ухманова осознала, что не верит в бога и что она бисексуальна. Поступив в университет, она решила уехать от родителей и больше не возвращаться в семью, где подвергалась психологическому и физическому насилию. Сбежать Элине удалось только с третьего раза: после того как родители отдали ее на четыре месяца в якобы реабилитационный центр. Там девушку пытались «вылечить» от бисексуальности и атеизма. Она рассказала «Холоду» свою историю.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Я выросла в поселке Мичурина, который входит в небольшой город Хасавюрт в Дагестане, где в основном живут чеченцы. До поступления в университет я общалась только с чеченцами, и моя школа тоже была чеченская. Все это время я была для родителей пай-девочкой: старалась им не создавать проблем.
Когда я была маленькой, отец очень сильно пил. Я часто видела, как мои родители дрались, ругались. После таких ссор мать срывалась на нас с младшими сестрами и братом: могла избить из-за того, что не заправили постель, кружку за собой не помыли, вернулись из школы позднее, чем обычно. Нас постоянно во всем ограничивали, никуда не выпускали, даже за хлебом. Единственное, куда мы могли пойти, — в школу. После 10 лет меня начали заставлять делать намаз и избивать, если я не хотела. Мне часто прилетало, потому что это было моим самым нелюбимым делом.
Отец не участвовал в нашем воспитании — все висело на маме. После рождения моей второй сестры, когда мне было пять лет, он перестал пить. Руку на меня поднимал редко, но я помню пару раз, когда он это делал.
Лет в 13-14 я осознала, что я атеистка. Я смотрела телевизор, читала книги и видела, как живут другие люди. У меня стали возникать вопросы, почему именно меня ограничивают, а других нет. Мне говорили, что у меня нет права голоса, хотя, как я знала, в исламе ничьи права не ограничиваются. Но почему-то в моей семье, у соседей, среди всех, кого я знала, у женщин не было никаких прав: ни права выбора, ни голоса — ничего.
Если честно, из-за культуры, в которой я была воспитана, я была жуткой гомофобкой. Свою ориентацию я осознала лет в 14, когда в нашу школу перевелась новенькая. Со временем я начала чувствовать к ней симпатию и привязанность. Той девочке я даже призналась, что, видимо, бисексуальна и атеистка, но она не восприняла это всерьез. Это была моя первая влюбленность.
Родители узнали о моей ориентации, когда я сама рассказала им об этом в университете. Они стали называть меня проституткой и говорили, что я непонятно с кем вожусь.
В Дагестанский государственный университет в Махачкале я поступила на физика, чтобы уйти из дома: это было нетрудно, потому что школу я закончила с золотой медалью. В Махачкале я познакомилась с людьми из ЛГБТ-коммьюнити и другими неформальными людьми Дагестана. Они тоже бежали из дома, но продолжали жить в республике и у них все было нормально. Я думала, что и я так могу сделать.
«Родители решили отвезти меня к богословам изгонять джиннов»
Когда начались летние каникулы после первого курса, я устроилась на работу — делала клубнику в шоколаде. Мне было 18 лет. Тогда же мне написал отец и спросил, почему я не приезжаю домой. Я написала маме, что атеистка и понимаю, что родители меня не примут никогда, поэтому домой не вернусь.
После этого я заблокировала маму, поменяла номер и выбросила старую сим-карту. Тогда я встречалась с молодым человеком и обо всем ему рассказала — мы решили уехать из Махачкалы в соседний город к его друзьям. Там мы скрывались где-то два дня. Все это время мне написывали и названивали мои однокурсники, одногруппники, знакомые, кураторы из университета. Я не отвечала никому.
Через несколько дней мне написал мой хороший друг, которому я доверяла, что ему позвонил полицейский. Друг сказал, что он нормальный и с ним можно поговорить. Я так и сделала: человек, который ответил по тому номеру, разговаривал со мной адекватно. Он сказал, что родители завалили полицию звонками, а у него больная жена, и [из-за этого] он не может к ней поехать. Почему-то мне стало его жалко, и я согласилась приехать в местный отдел полиции, чтобы написать расписку, что я добровольно ушла из дома. Я никогда раньше не сталкивалась с полицейскими, поэтому и не подумала, что здесь может быть какой-то обман.
Вместе с молодым человеком мы приехали в отдел полиции в Каспийске, в 40 минутах езды от Махачкалы. Там меня встретили местные полицейские, а через минут 50 подъехала машина. Из нее вышли двое мужчин и сказали, что мы должны поехать в Махачкалу. Тогда я поняла, что здесь что-то не так и это плохо кончится.
Нас привезли в РОВД в Махачкале и развели по разным комнатам. Там я встретила того полицейского, с которым разговаривала по телефону. Сначала он пытался выяснить, что произошло, а затем начал меня обвинять по всем: «Вот вы, неформалы, создаете нам проблемы, как вам не стыдно? Нас тоже избивали в детстве, но мы нормальными выросли. Вы все неблагодарные. Сколько можно сбегать из дома?».
Я начала плакать, и в этот момент в комнату вошли мои родители. Я просила полицейских не возвращать меня домой, но они меня не послушали.
Когда меня привезли домой, родители решили отвезти меня к богословам изгонять джиннов — демонов внутри меня. Первый из богословов сначала что-то громко читал из Корана, тыкал в меня пальцами, а в результате сказал, что джиннов во мне нет и «это все телефон». Сказал, что мне нужно покрыться, искупаться в священной воде — и все пройдет. Родители были недовольны результатом и отвели меня к другому богослову, который сказал все то же самое.
Тогда же они стали настаивать на том, что мне нужно выйти замуж за того молодого человека, с которым я скрывалась. Я этого не хотела, но говорила, что согласна, чтобы у меня не забрали телефон.
«Ты просто еще не употребила, но уже зависима»
Через неделю дома я решила, что больше ждать нельзя и мне нужно уходить. Я сбежала и поехала к другу, который разрешил у него пожить, в Кизилюрт. Пару дней я пожила там, а затем уехала в Махачкалу, где сняла комнату с еще одной девочкой, которая тоже сбежала из дома.
В один из дней я была в гостях у друга. Он ушел на работу, а затем позвонил мне и сказал, что полицейские знают, где я нахожусь. Друг вернулся домой, открыл дверь, и в этот момент за ним быстро зашли два мужчины. Они показали полицейские корки, как позже выяснилось, фальшивые.
Эти мужчины сказали, что мне нужно проехать с ними в отдел, и я согласилась, потому что некуда было деваться. Мы спустились вниз, и они посадили меня в черную «Приору» без номеров. Я спрашивала у них, в какой отдел меня везут. Они отвечали, что я скоро узнаю.
Мы заехали в частный сектор, во двор трехэтажного дома. В тот момент я подумала, что, скорее всего, там меня будут ждать родители, но меня завели в комнату и сказали: «Эля, мы тебя поздравляем, ты сейчас находишься в реабилитационном центре “Альянс Рекавери”. С нами связались твои родители, попросили тебя найти». Сотрудники «центра» хвастались тем, что полицейские меня неделю ищут, а они меня за один день смогли найти через моих друзей. Я спросила, зачем я там нахожусь, если у меня нет никакой зависимости: я не употребляю наркотики и не пью алкоголь. Мне ответили: «Мы тоже начинали с того, что сбегали из дома. У нас тоже были конфликты с родителями, и это привело к зависимости. Ты просто еще не употребила, но ты уже зависима». Также они сказали, что это ненормально, что в подписках в инстаграме у меня есть ЛГБТ-сообщества.
Центра «Альянс Рекавери» нет в едином реестре медицинских организаций, на сайте указаны данные устаревшей медицинской лицензии, принадлежавшей республиканскому наркологическому диспансеру, а также его адрес. При этом на сайтах «Альянс Рекавери» и наркологического диспансера нет сведений об их связи. После того как история Элины Ухмановой появилась в СМИ, сайт «Альянс Рекавери» стал недоступен. Директор организации Магомедшапи Газиев, который указан на сайте, по данным ЕГРЮЛ, является учредителем и директором только одной организации — ООО «Зима Лето Сервис». Это юрлицо занимается «производством электромонтажных работ».
У меня началась истерика, я плакала. Так два дня я провела в слезах одна в комнате. На третий день ко мне подошел Магомедшапи [Газиев] — директор этого центра — и сказал, что теперь я буду все делать вместе с группой: ходить на лекции, завтракать с ними, спать в одной комнате. Группа при этом состояла из пяти-шести мужчин от 27 до 46 лет, и у всех из них были зависимости — либо наркомания, либо алкоголизм.
В лекционной мне объяснили правила, что во время лекции нельзя вставать, что-либо говорить, смотреть в окна и открывать их, а перед тем, как куда-то уйти, ты должен спросить разрешения у старшего в группе.
Через несколько недель я столкнулась с первым наказанием за нарушение правил от директоров центра — их было двое. Меня заставили переписывать раз триста текст: «Я безответственный ленивый торчок, которому безразлична своя жизнь и многое другое, который привык жить по-своему, ничего не меняя в своей жизни. Если я ничего не поменяю, то впоследствии подохну, как сутулый пес, под забором».
После ссоры между двумя реабилитантами я увидела, как их подвешивают наручником за перила. Один из них, чеченец Изнаур, из-за того, что он подрался с другим мужчиной, так висел с 11 вечера до четырех утра. В качестве наказания реабилитантов могли лишить обеда, заставляли отжиматься за мат.
У нас были «психологи» — на самом деле бывшие наркоманы, — которые часто менялись. Они рассказывали нам, что такое зависимость и как с ней бороться, просили написать о своем детстве, о первом употреблении, о первых проблемах в употреблении. Я постоянно спрашивала: «А что мне писать?». Мне говорили: «Ну напиши про свое детство». Так я постоянно писала про свое детство, пока другие писали про употребление. Я часто говорила с Магомедшапи на эту тему, а он отвечал: «Ты такая же зависимая, как и мы, ты просто этого не осознаешь».
Мы жили по графику. Каждый день назначался дежурным один человек, который был обязан приготовить еду, накрыть на стол, а затем убрать за всеми. Могли заставить убрать весь дом, если им не понравилось, как ты убрал свою комнату. Еще у нас была «свеча» — мероприятие, где мы садились в круг и каждый из нас представлялся, говорил, например: «Я Давид, мне 26 лет, я наркоман», — и рассказывал о своем дне. Долгое время я говорила: «Привет, я Эля», но спустя два месяца меня заставили добавлять, что я зависимая. В этом доме я пробыла с 23 июля по 23 ноября 2022 года.
Про мою ориентацию и атеизм все это время мне ничего не говорили. Но несколько раз заставляли делать намаз, потому что мой отец хотел, чтобы я его делала. Проблемы возникали, когда я отказывалась. В отличие от других людей, которые там находились, ко мне относились не так жестко: не избивали, не пытали. Максимум заставляли писать всю ночь тот текст. Один раз, когда я поругалась с другим реабилитантом, нас приковали друг к другу наручниками — мы так ходили весь день.
«Собрала рюкзак, пока все спали, перелезла через забор, и сбежала»
Через четыре месяца в центр приехали родители и меня забрали. Первую неделю дома все было нормально, но потом начались крупные конфликты, когда они заметили, что я вообще не изменилась: не делаю намаз и осталась при своем мнении. Меня не раз избивали и угрожали. В тот момент вернулся один из моих двоюродных братьев, который жил в Сибири. После одного из моих конфликтов с мамой он приехал и начал мне говорить: «Что ты о себе возомнила? Ты потеряла страх. Я выдам тебя замуж. Если я еще раз увижу, что мама плачет, я просто отведу тебя в лес, привяжу к дереву, и ты там всю ночь пробудешь».
Родителям не нравилось, что я остаюсь при своем мнении. Например, что ношу джинсы, когда нужно выходить только в платьях, говорю, что хочу выйти на улицу, а не постоянно сидеть дома, требую соблюдать свои права. Я часто им говорила, что хочу уехать, жить отдельно. Они хотели, чтобы я была обычной сельской девочкой, которая в 20 лет выйдет замуж, родит нескольких детей. Мне это все было не нужно.
Отец часто мне угрожал, что сдаст в психушку, а в какой-то момент я узнала, что меня хотят отправить в Чечню в исламский центр. Я решила, что больше ждать нельзя. Я чудом нашла свой паспорт — родители прятали его от меня, — собрала рюкзак, пока все спали, перелезла через забор и сбежала.
Сначала я дошла до соседнего поселка, чтобы там попросить кого-то из прохожих вызвать мне такси до Кизилюрта. Уже там я купила самый дешманский телефон и связалась с другом, который опять пустил меня в свою квартиру. Около недели я жила там и связалась с правозащитными организациями. Через несколько дней друг пришел в квартиру и сказал, что ему только что позвонили мужчины, представившись полицейскими, и через полтора часа они будут на месте. Я сразу же спросила у правозащитников, что мне делать, быстро собрала вещи и уехала на окраину города на такси. Уже оттуда меня вывезли из республики в безопасное место.
Я понимаю, что где бы я ни находилась, я не буду в стопроцентной безопасности. Я бы очень хотела закончить образование: выучиться на физико-математическом курсе и потом заниматься либо физикой, либо математикой. Просто найти себя.
До реабилитационного центра у меня было много интересов, хобби: я рисовала, увлекалась ракетостроением, астрономией, читала книги, но после центра я чувствую, что как-то потерялась в жизни. Не знаю, куда дальше мне двигаться, хотя как-то держусь еще за физику и за желание закончить образование.
Друзей, с которыми я поддерживаю контакты, у меня не осталось. Я понимаю, что если до них дойдут, они просто меня сдадут. С сестрами и братом я не поддерживаю связь: они приняли сторону родителей и считают, что так нужно было для моего воспитания.
«Холод» благодарит кризисную группу CK SOS за помощь в организации интервью.
