В юности Ирина Рассадина мечтала стать врачом, но так и не получила медицинского образования — не хватило денег. Уже будучи взрослой, она нашла другой способ помогать людям — организовала команду из 150 мастеров по всей Украине, которые делали перманентный макияж и даже имитацию сосков женщинам с раком, чтобы те снова ощутили себя красивыми. Война разрушила студию Ирины в Харькове, и ей пришлось уехать. Теперь она перегоняет джипы для украинской армии и надеется когда-нибудь создать передвижную студию красоты на колесах, чтобы снова помогать больным раком женщинам. «Холод» публикует историю Ирины.
«Девочки, есть идея бесплатно делать татуаж онкобольным, кто со мной?»
Я всегда хотела быть врачом, если точнее — патологоанатомом. Но с медициной не получилось: не было денег на учебу, и мама убедила меня пойти на программиста. К 38 годам я была достаточно обеспечена — я открыла «Школу-студию перманентного макияжа и визажа Ирины Рассадиной», — чтобы поступить в медицинский, но поняла, что уже не хочу. Я подумала, что выйти из института в 47 лет без опыта значит нерационально потратить 10 лет жизни.
Я увлеклась искусством макияжа давно, больше 20 лет назад, — мне нравится преображать лица людей и видеть реакцию на «до и после». Спустя время занялась татуажем. Это тоже макияж, только долговечный: человек умывается, а красота остается. Я считаю, что это моя малая сублимация медицины — это и работа с кожей, и общение с людьми.
В какой-то момент я задумалась, а не делать ли бесплатный перманентный макияж женщинам с онкологией. Мне тогда попалась такая клиентка, и я увидела, как здорово она отреагировала на изменения на своем лице. У нее после химиотерапии волосы на голове отросли, а на бровях — нет. Я ей нарисовала брови — получился абсолютно натуральный эффект. Не было лица — и есть лицо, понимаете? Она плакала от счастья — у меня даже видео сохранилось. Этот случай меня очень вдохновил. К тому же у меня бывшая свекровь умерла от рака — она тоже была после химиотерапии. Мой сын Денис очень ее любил. Мы как-то с ним вспоминали бабушку в годовщину смерти, и я еще больше укрепилась в мысли, что хочу помогать онкобольным.
Та клиентка начала рекомендовать меня другим девочкам с онкологией. Они жили по всей Украине и начали спрашивать меня, не знаю ли я таких же мастеров в других городах. Я забросила инфу коллегам в рабочий чат: «Девочки, есть идея бесплатно делать татуаж онкобольным, кто со мной?». Коллеги стали отзываться, а я начала составлять базу. Так я собрала по всей стране команду мастеров из 150 человек. Кто-то брови делал, кто-то шрамы камуфлировал, кто-то рисовал ареолы сосков после мастэктомии (операция по удалению молочной железы. — Прим. «Холода»). Я разместила инфу о нас на крупных порталах для женщин с онкологией. И так закрутилось.
«Очень важно держаться на плаву за ниточки»
Работая с каждой женщиной, я общалась с ее лечащим врачом — мне было важно, чтобы процедура проходила под его контролем. Медики спрашивали у меня регламент процедуры: чем делаю татуаж, какие анестетики применяю. Если позволяли показатели крови и другие анализы были в норме, мы делали перманентный макияж прямо в процессе химиотерапии.
Самые распространенные просьбы: нарисовать брови, «межресничку», закрыть шрамы. У многих девочек ни волос, ни бровей вообще не было — они приходили в платках. Когда делаешь брови, нужно выбрать цвет для конкретного оттенка кожи, потому что пигмент светится сквозь нее и важно представлять, как он будет выглядеть после. А у девочек с онкологией кожа специфическая — после химии она становится очень сухой и тонкой и по-другому передает цвета. Поэтому пигмент обычно берется ярче, чем хотелось бы.
Если у девочки удалили грудь и поставили имплант, мы делали имитацию соска — рисовали ареолу, все выглядело абсолютно натурально. Еще нужно было визуально шрам прикрыть. Однако у меня были девочки, которые говорили, что психологически не чувствуют дискомфорта от того, что лишились груди. Были те, что говорили: «Я рада, потому что понимаю, что избавилась от того, что могло меня убить», — и даже отказывались ставить себе импланты. Но эстетика — это полдела. Большая сложность, когда у раковых больных удаляют лимфоузлы: после этого многие девочки руки не могут поднять, сильно страдают физически.
Поэтому каждой очень важно держаться на плаву за ниточки, которые у тебя были до диагноза. Тело изменилось изнутри — и снаружи изменилось тоже. Эти наружные изменения бывают такими, что желание лечиться исчезает, когда ты видишь, во что превращаешься. Мне многие девочки говорили, что после того, как к ним «вернулось» лицо и отросли волосы, даже врачи замечали у них улучшения — потому что им хотелось лечиться.
Сначала я пыталась считать, скольким девочкам помогла наша команда, но после тысячной бросила. Многие клиентки старались как-то отблагодарить за помощь. Я помню женщину из-под Харькова — ей мой телефон дала врач-эндокринолог. Мы сделали ей брови, и каждый раз, когда она ехала в Харьков, она звонила мне и говорила: «Я їду на базар, а тобі гусочку зарізала» («Я еду на базар, а тебе гуся зарезала»). То капусту притащит, то зелени какой-то пару пучков — то есть подкармливала меня, раз в месяц четко приезжала с кульком еды.
Еще была женщина, которой мы сделали контур по веку и брови. Она работала конструктором одежды и в благодарность очень классно перекроила мне два сложных платья, за которые никто не брался, и сшила очень красивые мягкие игрушки в подарок. Девочки с онкологией и друг другу сильно помогают, я это видела по чатам. Если наступала ремиссия, свои лекарства другим бесплатно раздавали, чтобы те лишних денег не тратили. Делились друг с другом информацией про врачей, про их отношение к пациентам и вообще морально поддерживали друг друга.
«Ты просто там умрешь, тебе надо выехать»
У меня были планы на 1 марта этого года: я должна была лететь в Стокгольм, чтобы встретиться с человеком, с которым познакомилась за месяц до войны. Его зовут Йимми, это было бы наше первое свидание. Но первые 11 дней войны мы с сыном и нашим доберманом провели в подвале. Там было около 30 человек, из них большая часть — дети. Бомбили нас постоянно. Когда я выходила утром и вечером погулять с собакой, то понимала, что могу не вернуться. У продуктового магазина выстраивались жуткие очереди — трудно было даже попасть внутрь. Однажды я стояла в толпе, и случился прилет совсем близко от нас — может, в километре или полутора. Все попадали на землю, одна женщина обмочилась, а я от ужаса так бежала, что потеряла банковскую карточку.
Был день, когда ракета попала в трансформаторную будку, и у нас полностью пропало электричество. На улице была минусовая температура, и я поняла, что мы просто замерзнем в подвале. Йимми говорил, когда дозванивался: «Ты просто там умрешь, тебе надо выехать». И я решилась.
Эвакуироваться поездом мы не могли — нас не брали из-за собаки. Тогда я нашла человека, который отвез нас на край города, на остановку. Там уже было около 150 человек с детьми, и все ловили машины. Мы простояли 8 часов в снежной каше — никто нас не брал. Подъезжали волонтеры на машинах и все как один кричали: «Женщины и дети, женщины и дети!». В итоге выручил муж клиентки, который служил в теробороне. Он забрал нас и отвез в безопасное место, где мы смогли переночевать. А потом мы — 60 человек с детьми, собаками и кошками — на автобусе эвакуировались в Днепр. Там мы выдохнули, потому что была не такая сильная бомбежка.
С Йимми мы впервые увиделись именно в Днепре. Он приехал ко мне на машине практически с полярного круга — сказал, что не может оставить меня в беде. Это человек с большой буквы, и я очень рада, что он появился в моей жизни так вовремя. Мы договорились, что он наберет с собой много гуманитарки и вещей, необходимых для ребят из теробороны. Он даже привез 200 килограммов корма для животных.
Мы начали ездить в Харьков как волонтеры — возили туда гуманитарную помощь. Я увидела, насколько разрушен город. Его до сих пор очень сильно бомбят — пять-семь ракет прилетает каждый день. И у меня больше нет жилья. Здание, где располагалась моя студия, уцелело, но там разрушены все коммуникации. Мне удалось забрать оттуда машинку, лазер — то небольшое, что можно было вынести и засунуть в автомобиль. Нашей команды по перманентному макияжу тоже больше не существует — девочки разъехались, многие теперь живут в других странах. Да и клиенты разбежались от войны. Но есть много наших девочек, которые пошли воевать или стали парамедиками.
«С этими машинами мы быстрее победим»
В конце марта я ездила в Мариуполь — вывозила оттуда людей. Это было как раз после того, как в драмтеатр попала бомба. Я увидела, что произошло с городом в оккупации, и поняла, что так жить не смогу. Мы решили перебраться в Швецию, где я сейчас пытаюсь пустить корни. Я живу в маленьком селе недалеко от Эстерсунда, здесь всего 500 человек. И сейчас занимаюсь тем, что гоняю в Украину машины для ВСУ: наши военные заказывают мне большие внедорожники, такие как «Ниссан Навара» и «Опель Фронтера».
В Швеции есть сайты по продаже подержанных автомобилей, но намного интереснее покупать их на аукционе: можно приобрести неплохую машину по очень выгодной цене. Допустим, ребята мне пишут, что у них есть шесть-семь тысяч долларов, и спрашивают, что я могу подобрать им на эту сумму. Я бросаю им ссылки на аукционы, мы вместе выбираем авто, и я его покупаю. Вместе с деньгами они мне присылают письмо из военной части — заказ на конкретную машину. Таким образом я уже перегнала в Украину четыре внедорожника.
Дорога до украинской границы занимает три-четыре дня. В шведском Нюнесхамне я сажусь на паром и плыву до латвийского Вентспилса, оттуда через Литву и Польшу добираюсь до Львова. Там в военной части машину красят и доукомплектовывают аптечками, огнетушителями, разными инструментами. Устаю очень — за рулем я всегда одна. Один раз я довезла внедорожник аж до Балаклеи (город в Изюмском районе Харьковской области. — Прим. «Холода»). Но меня поддерживает мысль, что с этими машинами мы быстрее победим. К тому же в дороге всегда есть возможность у кого-то остановиться бесплатно: и примут, и накормят, и еды дадут в дорогу. Это все мои клиентки и друзья. Я говорю, что это как будто бусы порвались и жемчуг по всему миру рассыпался.
В компании Stena Line, которой принадлежат паромы, работают на 95% российские граждане. А я всегда использую для общения украинский язык. Когда стюарты слышат мову, с ними происходит что-то поразительное — практически всегда я чувствую повышенную внимательность и желание угодить. Мне это сложно объяснить. Но я точно знаю, что общение на английском такого эффекта не дает.
Мои машины обклеены флагами и надписями про гуманитарную помощь Украине. Польские таможенники на границе всегда пропускают без очереди, ускоренно проводят проверку. И совершенно ни к чему не цепляются, даже когда есть к чему. Вообще, люди в Европе меня очень поддерживают, машут руками, кричат «Слава Украине!».
Однажды я организовала благотворительную акцию — кормила шведов, норвежцев и датчан украинским борщом. У нас недалеко от дома открыли новую заправочную станцию и по этому случаю устроили мини-ярмарку. Я заказала место, поставила палатку. У меня есть электрическая кастрюля, типа скороварки, и я сварила два вида борща — всего 22 литра. Я же вообще-то еще и дипломированный повар — в свое время закончила полугодичные курсы. Угощала бесплатно, но говорила так: «Если вам борщ нравится, вы можете задонатить, потому что я собираю деньги на машины для ВСУ». Люди охотно откликались, у меня очередь стояла огромная.
Еще мне знакомые надавали разных вещей на продажу: картин, обуви и одежды в хорошем состоянии, разных вещиц для дома. Получилось что-то типа хорошего секонд хенда. Я, например, на клюшку для хоккея на траве поставила символические пять крон. А один парень купил ее у меня за тысячу, просто потому, что захотел. Все эти деньги я тоже вложила в покупку джипа, еще сверху добавила свою тысячу евро.
Историю с татуажем я не отпустила — это то, что у меня болит. Моя главная цель — купить дом на колесах последней модели и переоборудовать его под передвижную студию. Я бы ездила по Швеции и делала перманентный макияж женщинам с онкологией. Тоже бесплатно, как волонтер. Я принимала участие в семинаре для частных предпринимателей, и мне сказали, что под такую инициативу реально получить грант. Швеция большая, люди часто живут разрозненно, и, если бы была студия на колесах, я могла бы приехать к ним сама и сделать их красивыми.
Это, конечно, безумно тяжело — начинать все с нуля. Но я знаю, что главный творец всего — я сама. И на пепелище, в которое превратилась моя жизнь, я смогу создать что-то новое.
