19 февраля сотрудники управления МВД по противодействию экстремизму (Центр «Э») пришли в квартиру к редактору интернет-издания «Нож» Марии Штерн, также известной как активистка Серое Фиолетовое, и ее подруге, пианистке Виктории Мирошниченко. Это произошло после того, как Мария и Виктория пустили к себе переночевать 20-летнюю знакомую, которая сбежала из дома. По словам девушки, мать избивала ее и привязывала к батарее. Сейчас ей помогают сотрудники центра «Насилию.нет». Юлия Дудкина поговорила с Серое Фиолетовое и Викторией Мирошниченко о требованиях полиции и о том, готовы ли они дальше помогать пострадавшим от насилия.
Как все началось? Девушка, которая обратилась к вам за помощью, — ваша знакомая?
В.: Да, мы познакомились через моих друзей, виделись раза два. Ходили вместе на концерт, а потом она пропала, не писала.
Вы знали, что у нее сложная ситуация дома?
В.: Ну я предполагала, зная, какой у нее образ жизни.
Что вы имеете в виду?
В.: Она была потерянной в профессиональном смысле. Бросила балетное училище, не знала, что ей делать дальше. Обычно [так происходит, когда] проблемная ситуация в семье.
То есть вы подумали, что она не может найти себя?
С.: Да-да. Я реально думало, что она просто хиппи, которая поссорилась с мамой. Когда мне было 20 лет, у меня регулярно появлялись такие друзья. Они ссорились с родителями и говорили: «Давай я к тебе приду». У нас иногда вписываются какие-то люди, в основном художники. Но мы не активисты в вопросах домашнего насилия.
С какой именно просьбой девушка обратилась к вам?
В.: Она мне написала в телеграме. Я сначала даже не поняла, кто это. Она представилась по имени и фамилии, а я раньше даже ее фамилии не знала. Я поняла, что ей что-то нужно. На следующий день [после того, как она мне написала], она попросила меня о вписке, сказала, что мама ее выгоняет из дома. Я посоветовалась с Серое. Мы решили, пусть она у нас побудет, позанимается каким-нибудь арт-проектом. Мы как раз думали о том, чтобы приглашать к нам вписываться художниц делать арт-проекты.
На следующий день вся переписка исчезла. Я что-то заподозрила, спросила у нее. Она сказала, что переставляла сим-карту, и так бывает. Потом оказалось, что родственники узнали, куда она собирается ехать, записали наш адрес и удалили переписку.
Они влезли в ее телефон?
С.: Да. Вообще они имеют доступ ко всем ее соцсетям, постоянно говорят, что они все читают. Они знали, куда она поедет, и удалили переписку — видимо, чтобы обезопасить себя.
Почему она попросила убежища именно у вас?
В.: Потому что у нее очень проблемные друзья, ей не к кому было пойти.
Когда она к вам приехала?
С.: 13-го числа. Сразу рассказала обо всем, что с ней происходило. Мы решили, что надо ехать в «Насилию.Нет».
В.: Она говорила, что ее привязывали наручниками к батарее, избивали и записывали на видео.
С.: Еще ее избивали бойфренд и брат. Они в последнее время все вместе жили у ее матери и ***** [били] ее несколько раз в неделю.
Они все вместе это делали?
В.: Не очень понятно. Мы ни разу не видели [ее брата и бойфренда]. Ее парень дважды пытался узнать, что с Кристиной (имя изменено), в первый раз я ответила на звонок и сказала, что все хорошо. В другой раз он представился мне ее дядей, и я снова сказала, что все хорошо, Кристина в надежном месте.
Побои в ее семье продолжались с детства?
С.: Они длились много лет. Когда она была несовершеннолетней, ее насильственно госпитализировали в психиатрическую больницу. При том, что Кристина очевидно психически стабильна.
В.: У нее и раньше были побеги из дома, она убегала, потому что мама запугивала ее, будто бы снова отвезет в психиатрическую больницу.
После того, как она все это рассказала, она осталась у вас ночевать?
С.: Да, а потом мы поехали в центр «Насилию.Нет». Оттуда мы написали ее матери очень вежливое сообщение о том, что ее дочь в безопасности, все хорошо.
Вы поехали в «Насилию.Нет» за юридической консультацией?
С.: За юридической консультацией, психологической помощью, помощью в устройстве на работу.
В.: Ее надо было устроить куда-то пожить, найти надежное, безопасное место.
С.: На следующий день после этого приехала мать. Мы не предполагали, что увидим такой уровень безумия. Нам казалось, что это семья интеллигентов, — балетное училище, строгие правила. Думали, это история из серии «Играй на пианино, а не то получишь». Но это оказалась не та история. Оказалось, [в семье существует] тотальный контроль за взрослым человеком.
Мать прибежала со словами, что мы едим абортированных младенцев, приносим Кристину в жертву Сатане. Она на полном серьезе так считала.
Мать приехала в «Насилию.Нет» или к вам домой?
В.: После консультации в центре мы с Кристиной поехали к нам домой. На следующий день — в субботу — туда приехала мать. Она ходила по подъезду, говорила с соседями, рассказывала, что мы сатанисты, педофилы. Мы слышали это через дверь. Она ходила целый день, а потом начала к нам настойчиво стучаться. Кристина рассказывала нам, что до этого уже был случай, когда она пыталась сбежать от матери. Люди, у которых она остановилась, отключили телефоны и не отвечали матери, тогда она стала давить на полицию, и квартиру штурмовали. Поэтому, когда мать начала ломиться, мы сами вызвали полицию. Попросили, чтобы нас проводили до такси, объяснили, что нам надо перепрятать девушку, которую преследует мать.
У меня раньше не было проблем с полицейскими, я обращалась к ним, по-человечески говорила, и мне помогали. Тут я в первый раз столкнулась с беспределом.
С.: Приехала полиция, они начали нас оскорблять. Говорили, что у нас бардак, порнографические картины на стене. А это картины моей мамы — она живописец.
Ваша квартира как-то неординарно выглядит?
С.: Пианино, тысячи книг, пластинки. Неубранная одежда, висят картины. Никакого особенного ремонта и огромное количество интеллектуального контента. Понятно, что [здесь живет] богема.
В.: Я открытая викканка, и у меня стоит алтарь. Я ничего не скрывала и не убирала.
Вы эту квартиру снимаете?
С.: Это квартира моей матери, а Вика в ней зарегистрирована. Мы какое-то время были в браке. Потом мы развелись, но сейчас снова собираемся пожениться.
Что говорили полицейские?
С.: Что у нас порнография, происходят оргии. Про то, что я трансгендер. «Вы не в Европе живете, вы в России, у нас так не принято». Я хожу в розовой шубе, у меня довольно большая женская грудь — третьего размера. Соседи рассказали полицейским, что я квир.
В.: Еще они брали в руки наши вещи, взяли мой ладан, проверяли, смотрели, не наркотики ли.
С.: Говорили, что у нас пентаграммы, хотя у нас их нет. Потом стали ***** [докапываться] до Кристины. Говорили: «Выйдите, поговорите с матерью». Оскорбляли ее. Она отказывалась выходить, и они записали с ней видео, где Кристина говорит, что с ней все в порядке и она остается здесь. Потом полицейские ушли. Через полчаса приезжают два других мента, говорят: «Поехали с нами в отделение». Объяснили, что нужно написать объяснение и отказ от розыска. Мы поехали, Кристина написала отказ. Оперативник предлагал ей подать заявление на мать, но этого она делать не стала. [Пока мы там были], полицейские вызвали мать Кристины. Она увидела, как мы уходим, побежала за нами, стала бегать вокруг и говорить, что я продаю девушек, а Вика — ведьма. Что моя мать и бабушка — сатанистки. Мы пытались сесть в такси, она мешала нам — держала дверь открытой. В итоге мы уехали, не закрыв ее. Еще мать все время пыталась до нас дотронуться.
Вы уехали вместе с Кристиной?
С.: Да. Мы сели в одно такси, вместе поужинали и разъехались. Девушка отправилась в безопасное место, а мы — домой. Мы думали, все закончилось. Вика уехала в командировку в Пермь. Но ей стал постоянно названивать участковый.
В.: Я в командировке, а мне звонят из полиции. Присылают сообщения капслоком: «ПЕРЕЗВОНИТЕ МНЕ». Я перезваниваю, меня спрашивают: «Где Кристина? Можно к вам прийти, проверить, что у вас ее нет?». Я сказала: «Ну приходите».
Полицейский звонил вам, потому что об этом просила мать Кристины?
С.: Да, она звонила в полицию очень много раз. Возможно, написала заявление — не могу точно сказать. Я поговорило с коллегами, и они посоветовали мне пообщаться с участковым. Мы предложили ему прийти, но он не пришел. Потом Вика вернулась из командировки, а на следующий день мать стала писать мне во «ВКонтакте». Я с ней разговаривало очень вежливо. Сказало: «Все вопросы — к центру «Насилию.Нет», обращайтесь туда, я ничего не знаю». На этом диалог закончился, а на следующий день мать стала писать дикие сообщения. Она писала, будто бы приходила к нам в подъезд, и соседи сказали ей, что видели Кристину. Мол, Кристина ходила со стеклянными глазами и говорила, что убьет себя, а я ей в этом помогу. Потом мать снова пришла, стала ломиться в дверь. Кричала, что мы приносим жертву сатане, что у нее есть переписка, из которой следует, что Кристина платит нам деньги. Участковый позвонил нам и предложил ее увести. Полицейские пришли, у нас опять взяли письменные объяснения. [На этот раз] о том, что Вика не участвует в сектантской деятельности. Потом они уехали вместе с матерью Кристины, сказали, что повезут ее на психиатрическое освидетельствование.
Вечером к нам приехал московский уголовный розыск. За Кристиной. Это при том, что в субботу она вместе с сотрудниками «Насилию.Нет» написала в ОВД «Басманный» еще один отказ от розыска.
Пришли два оперативника из МУР (Московский уголовный розыск). Общались спокойно, сказали, что понимают, что нет у нас в квартире никакой девушки. Спрашивали, давно ли мы тут живем. Поговорили по моему телефону с сотрудницей центра «Насилию.Нет». Она сказала, что можно организовать встречу Кристины с полицией в присутствии адвоката. Они уехали. Мы снова попытались успокоиться. Подумали: наверное, Кристину не занесли в базу тех, кто отказался от розыска, это просто бюрократические проблемы.
Потом я увидело, что мать создает в твиттере фейковые аккаунты и пишет мне. Я зашло в соцсеть, а там дикие сообщения. Она спрашивала, как вступить в организацию «Аморальный интернационал», и просила связаться с ней в Whatsapp.
Никакого «Аморального интернационала» нет. У меня просто есть фото, где я стою с шуточным плакатом с такой надписью. Оно было сделано в Финляндии в 2014 году.
Вы эти сообщения проигнорировали?
С.: Да, но мы сделали скриншоты и отправили их юристам в «Насилию.Нет». А утром [19 февраля] к нам без звонка пришел участковый. С ним — два оперативника из центра «Э». Это было еще до полудня. Вика спала, я пыталось работать. Мы открыли им дверь — оперативники начали нас спрашивать про ЛГБТ, выяснять, где я работаю.
Они корректно себя вели?
С.: Они не ломились. Я сказало, что мы не хотим, чтобы они заходили в квартиру — они не стали. Я показало им паспорт из рук. Они спрашивали, не собираемся ли мы съезжать. Еще спросили: «А вы проводите перформансы?». Я рассказало, что работаю в [интернет-издании] «Нож». Они уточнили, не американское ли это издание. Еще спрашивали, сменило ли я пол. Я ответило: «Вы видели мой паспорт, что вам еще нужно?». В итоге они сказали, что будут часто к нам ходить «общаться». И ушли.
В.: В тот же день нам позвонили с неизвестного номера и предложили бесплатную юридическую помощь. Из какой компании — не представились. После этого мы сразу написали в «Насилию.Нет», они стали выпускать релизы. Некоторые уверены, что нам пока не о чем беспокоиться. Но мы считаем, что оказались в беспрецедентной ситуации. Нас уже несколько дней прессуют.
С.: Это уже не участковые, не локальная полиция. Это органы, причем политические.
Как вы думаете, что будет дальше?
С.: Мы не знаем. Хотелось бы привлечь к ответственности мать. Понять, подпадает ли эта ситуация под статью «Заведомо ложный донос». В активистских кругах не принято обращаться в полицию. Но этот человек не понимает другого языка. С ней невозможно договориться, она понимает только язык контроля и бесконечное полицейское противостояние. Мы не знаем, подавала ли она какое-то заявление на нас. Но на словах она обвиняла нас в подготовке убийства, в организованном похищении. Распространяла клевету среди соседей.
В.: Все, что происходит после отъезда Кристины, — противоправно. Мы не должны были писать никаких объяснений. Нас постоянно пытаются вызвать в участок, но нет никаких оснований. Мать подала в розыск на Кристину, хотя знала, где она находится. Девушка сама пришла, она совершеннолетняя.
С.: Они пытаются оказывать давление. Возможно, потому что я квир, а может, на них давит мать.
В.: Или просто она дала взятку. Я не удивлюсь, если сейчас выйду [на улицу], а меня за углом менты побьют.
Кристина по-прежнему в безопасном месте?
В.: Да. С ней все хорошо, у нее свой юрист, свой психолог. Это с нами все плохо.
Но что будет, если мать ее не оставит в покое?
С.: Скорее всего, ей придется написать на мать заявление. Она не отстанет, пока против нее не начнутся полицейские действия. Она неадекватна и не понимает, что ее дочь — человек. Очевидно, ее можно остановить только юридическим путем. Это все выходит за рамки бытового семейного конфликта, и мы не знаем, к чему это может привести.
У вас есть какой-то план действий?
С.: Мы пока ничего не понимаем. Пытаемся связаться с медиа, задействовать наши контакты. Я много лет занималось активизмом. Я понимаю, что у человека в России могут возникнуть проблемы из-за акций, митингов, политической деятельности. Но здесь все выглядит безумно. К тебе приходит «политическая полиция» и спрашивает про девочку, которая поссорилась с мамой. Мы с Кристиной не виделись уже несколько дней. Еще спрашивают, финансируется ли моя работа Америкой, хотя мое медиа вообще про культуру. Что происходит?
Вам полицейские вообще ничего не объяснили?
С.: Оперативники из МУРа говорят, что мать их ***** [задалбывает].
Вы дальше будете принимать участие в судьбе этой девушки?
С.: Мы не знаем. Мы готовы поддерживать людей, которые находятся в сложной ситуации. Но мы и сами сейчас в ней. Нам предложили помощь юристов и психологов. Мы находимся в тяжелом психологическом состоянии. У Виктории есть проблемы, связанные с депрессивными состояниями. Для нее все это очень сложно.
«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше
Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.
О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.
Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!