Андрей Кордочкин — священник в храме РПЦ в Мадриде, но давно почти не связан с Россией и не поддерживает войну в Украине. Образование Кордочкин получил в Англии, там же начал карьеру священника, а с 2003 года служит в Испании. Около месяца назад появилось открытое письмо патриарху Кириллу — в нем якобы прихожане РПЦ в Мадриде просят отправить Кордочкина на служение в Россию, чтобы «сохранить здоровую жизнь мадридского прихода». «Холод» поговорил с Кордочкиным о том, какие настроения среди его коллег в России и что делать, если ходить в церковь стало некомфортно из-за ее официальной позиции.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Об ангажированности священнослужителей и молитвах за власть
Составители письма, которые называют себя прихожанами храма, отметили, что церковь превратилась для них в «место страха за личную безопасность». Что вы на это скажете?
— Наш приход достаточно многонациональный: и украинцы, и молдаване, и русские, и грузины, и болгары, и сербы. Мне неизвестно ни об одном случае физической или вербальной агрессии в храме по факту национальности. Более того, я не знаю ни одного другого места в Мадриде, где русские и украинцы бы собирались вместе после 24 февраля.
Мы, конечно же, не образец: от нас ушли некоторые украинские прихожане, которые сочли невозможным приходить в храм РПЦ, и несколько человек, которые были радикально не согласны с тем видением войны, которое есть у меня. Но такие потери были во многих, если не во всех, заграничных приходах.
По словам составителей, второе письмо посвящено «возмутительной, антихристианской деятельности» протоиерея Андрея Кордочкина. В частности, вопросы возникли к его антивоенным постам в фейсбуке. Составители письма отмечают, что война — это «существующее в мире зло», однако понимают «причины начала специальной военной операции на Украине». Среди них, например, названы «подмена истории России», а также «вооружение Украины и ее подготовка к войне с Россией» странами Запада. Письмо с прошением о переводе Кордочкина из Испании в Россию, чтобы ему «помочь», обращено не только к патриарху Кириллу, но и к еще нескольким высокопоставленным представителям РПЦ, а также депутату Госдумы Ольге Тимофеевой.
Многие считают, что священник должен молчать: им кажется, что если он будет соблюдать молчаливую нейтральную позицию, то тогда в храме сохранится мир. Но это не совсем так, потому что молчание — это не нейтралитет. Молчание это, согласно пословице, знак согласия. И поэтому ты либо соглашаешься с тем, что происходит, либо говоришь, во что ты веришь.
Говорили ли вы с беженцами, каково им приходить в церковь? Она все-таки находится в юрисдикции РПЦ, которая открыто поощряет войну.
— Несмотря на то что мы состоим в юрисдикции РПЦ, наш храм не подвластен какому-либо государству. Двое из четырех священников нашего храма — выходцы из Украины, и ни один из священников, которые совершают богослужение в нашем соборе, не поддерживает войну. В нашем храме беженцы никогда не услышат одобрения причин, которые вынудили их покинуть свой дом и свою родину.
В письме также пишут, что вы заняли проукраинскую позицию: якобы унижаете и высмеиваете точку зрения, противоположную вашим взглядам, и возлагаете вину за военные преступления в Украине на российскую армию. Что вы об этом думаете?
— Основным мне кажется обвинение в политической ангажированности. Но дело в том, что я не считаю свою позицию антироссийской или проукраинской. Я говорю о том, что эта война — преступление не только против украинского народа, но и против русского. Война — преступление и против тех людей, которые сейчас посылаются на фронт, и против тех, кто пытается искать свободу и безопасность в эмиграции, и против тех, кто заперт внутри тоталитарной диктатуры.
Люди, как правило, обвиняют священнослужителей в ангажированности не потому, что считают церковь неподходящим местом для выражения позиции, а потому что они с этой позицией не согласны. В первой редакции обсуждаемого нами письма в пример приводился отец Андрей Ткачев, чей взгляд на войну трудно назвать нейтральным (протоиерей Андрей Ткачев в своих публичных выступлениях поддерживает войну и использовал ее как аргумент за необходимость принятия закона об «ЛГБТ-пропаганде». — Прим. «Холода»).
Официальная позиция Церкви заключается в том, что она находится вне политики, на стороне народа. Русская православная церковь — родная для многих народов, но я не уверен, что и украинцы, и россияне в равной степени сегодня ощущают ее заботу и попечение.
В письме меня обвиняют и в том, что мы не молимся за российские власти в нашем храме. Отмечу, что церковная молитва за ту или иную власть не означает ее одобрения. Мы должны молиться за власти страны, даже если мы с ними не согласны. Но наш храм находится в Испании, и граждане России составляют меньшинство нашего прихода. Поэтому мы, находясь в этом храме, не должны молиться за российские, украинские или молдавские власти и поминаем только испанский королевский дом и власти этой страны. Это обычная практика в наших зарубежных приходах.
В письме есть даже обвинение в том, что вы якобы добиваетесь перехода собора в состав УПЦ. Почему у прихожан могло сложиться такое впечатление?
— Мне трудно сказать, что заставило авторов письма включить этот пункт. Но обвинить человека в том, что он хочет увести церковную собственность в другую юрисдикцию, — достаточно легкий способ сделать его мишенью.
Земля, на которой стоит храм, передана РПЦ на 75 лет (храм открыли в мае 2013 года. — Прим. «Холода»), а здание является собственностью РПЦ. Даже если бы у старшего священника и возникло желание перевести этот храм в другую юрисдикцию, сделать бы это было непросто. В данном случае никто такой цели не ставил и не ставит.
Имело ли это письмо для вас какие-то последствия?
— Я даже не знаю, достигло ли это письмо адресатов.
То есть у вас не было разговоров с вашим начальством, в которых они бы высказали вам свое недовольство в связи с вашей позицией или поступающими на вас жалобами?
— Я бы не хотел комментировать содержание всех разговоров, которые у меня были с начальством. Но тот факт, что я продолжаю служение в том храме и той общине, в которой я служу уже 18 лет, говорит сам за себя. Если это изменится, тогда придет время каких-то перемен.
О месте политики в церкви и заповедях как заявлении
Что бы вы сказали людям, которые искренне считают, что в церкви не место политике?
— А что мы считаем политикой? Один латиноамериканский епископ говорил: «Когда я кормлю бедных, то мне говорят, что я святой, а когда я спрашиваю, почему у них нет хлеба, мне говорят, что я коммунист». Грань, проходящая между политическим и не политическим высказыванием очень тонка. Современный публичный дискурс РПЦ невозможно всерьез называть аполитичным. Но в ангажированности обвиняются только те люди, которые говорят то, что другие не хотят слышать. Если я скажу, к примеру, что коррупция — это плохо, что фальсификация выборов — это плохо, меня обвинят в прокламации политических заявлений.
Политическая ангажированность проявляется в том, что человек радуется убийству украинцев или россиян или желает победы одной из сторон. Но оценка убийства как зла — не политический акт. Церковь должна доносить, что жизнь каждого человека бесценна, что Бог желает видеть своих чад в мире друг с другом, не в состоянии войны и братоубийства. А в России заповедь Священного писания «Не убий» рассматривается как политическое заявление и наказуемое деяние.
Почти любая нравственная аксиома сейчас может быть воспринята как политическая декларация, но это не означает, что мы не должны произносить нравственные аксиомы.
А вы рефлексируете о войне в своих молитвах и проповедях?
— C одной стороны, я думаю, что звучащая в храме проповедь не должна превращаться в политинформацию. С другой, мне кажется очевидным, что люди приходят в храм, чтобы получить ответы на глубинные вопросы, которые их волнуют. Я часто пытаюсь связать слово, сказанное в храме, с теми событиями, которые происходят сейчас в жизни человека, общества или государства. Это не всегда явные и прямолинейные отсылки, но связь между моими проповедями и происходящим всегда можно найти.
Поскольку Русская православная церковь не ограничена территорией России, а наши верующие живут не только в странах бывшего СССР, но и в странах Европы, Америки и в других частях света, на нас всех, как мне кажется, лежит особая ответственность сделать церковь домом не только для верующих, разделяющих определенную идеологию, но и для тех, кто с ней не согласен.
Как вы относитесь к звучащим сейчас во многих российских храмах «молитвах о мире»?
— Эта молитва по своей сути есть политическая декларация. В ней «Святая Русь» объявляется фактически жертвой неких внешних сил, «брани хотящих». Кроме того, молитва повторяет путинскую доктрину о «едином народе», фактически утверждая мысль, что украинского народа не существует. Могут ли украинцы произносить эту молитву от своего имени и над кем они просят одержать в ней победу? Поэтому я в нашем храме читаю другую молитву, которая была напечатана в 1939 году в Брюсселе. Это часть молебного пения, которое было составлено по случаю начала Второй мировой войны.
Эта молитва нам показалась наиболее созвучной общим настроениям в храме, потому что она не призывает к победе одной из сторон, а просит Бога о мире, утешении и исцелении, о том, чтобы он дал свою помощь тем, кто наиболее в этом нуждается: пленным, раненым, людям, которые лишились своих близких или потеряли свой дом.
О расколе в церкви и ее связи с государственностью
Вместе с другими 292 представителями российского духовенства вы подписали призыв прекратить войну в Украине. Против вас применили санкции со стороны РПЦ?
— Нет, но я знаю некоторые случаи, когда, прежде всего на территории России, работники соответствующих структур проводили со священниками беседы.
Я также знаю, что одного из священников, подписавшего это обращение, вызвал к себе епископ и потребовал подписать прошение за штат (так называется «увольнение» из храма с правом перехода в другую епархию. — Прим. «Холода»). Поскольку большую часть людей, подписавших призыв, я не знаю лично, мне трудно сказать, насколько серьезные последствия были для тех священников, которые это письмо подписали.
Вы поддерживаете связь с коллегами из России? Знаете, какие у них сейчас настроения?
— Настроения очень разные, даже полярные. Есть определенная ирония в том, что российские власти очень много говорят о единстве общества, но война расколола страну так, как ее не раскалывало ничто со времени революции и Гражданской войны. Церковь — часть общества, и раскол заметен и в ней.
Те же самые процессы, которые происходят в обществе, происходят и в Церкви, просто люди не вполне имеют свободу эти настроения высказать, потому что любой антивоенный дискурс считается административным ли, уголовным ли, но правонарушением. Поэтому голоса тех, кто не приемлет того, что происходит, не слышны — и это неудивительно.
Вы говорите, что ваш храм не подвластен какому-либо государству, но Русская православная церковь, в юрисдикции которой находится храм, является важным институтом российской государственности и власти.
— Ситуация, в которой Церковь тесно взаимосвязана с государством, возникла не вчера и не позавчера. Фактически, начиная с четвертого века, вся история отношения церкви и государства во многом сводится к тому, что кесарь или просто земная власть пытается заставить Бога работать на себя и на свои интересы. Поэтому в том, что происходит сейчас, нет ничего нового.
Безусловно, любые попытки со стороны государства использовать Церковь как подпорку — и тем более любая готовность со стороны церкви этим ожиданием соответствать — очень удручают. У нас иная природа, у нас совсем другие задачи, и задачи эти, прежде всего, в спасении человека и его бессмертной души.
Об официальной позиции церкви в России и ее бойкоте
Как вы оцениваете высказывания иерархов РПЦ о войне?
— Многое из того, что я слышу, приводит меня в ужас. Но я не хотел бы называть ничьих имен.
А как вы относитесь к фразе патриарха Кирилла «И помните, что если вы жизнь свою положили за родину, за други своя, то вы будете вместе с Богом в его Царствии, славе, вечной жизни»? Правильно ли понимать, что таким образом РПЦ благословляет россиян на смертный грех — убийство, — обещая им взамен вечную жизнь?
— Можно долго говорить об этом высказывании с богословской точки зрения, но интересно тут другое. Ведь патриарх обращается ко всей пастве, а не только к какой-то ее части. Надо ли понимать, что эти слова обращены и к украинским солдатам в той же мере, что и к российским? Если да, то как следует тогда понимать это благословение? Значит ли это, что и российские, и украинские солдаты, убивая друг друга на поле боя, тем самым облегчают друг другу путь в царство Божие? Я не уверен, что это можно считать сколько-нибудь основательным христианским богословием.
Что бы вы сказали тем, кто после 24 февраля не хочет ходить в храмы Русской православной церкви из-за заявлений ее представителей?
— Если человек живет в Европе, Америке или где-то еще и ему внутренне трудно приходить в храм РПЦ, но при этом он может и хочет приходить в другой православный храм — слава Богу. А на территории России у людей нет выбора. Поэтому, наверное, единственное, что я мог бы сделать, так это напомнить, что Церковь — это не что-то внешнее, что существует вне нас, христиан. Церковь — это и есть мы, а уйти от себя человек не может. Когда человек понимает, что его голос и ощущения так же важны, как голос и ощущения другого человека в Церкви, вне зависимости от иерархического положения, то его отношение к Церкви будет меняться.
Как вы думаете, что вас ожидает, случись вам вернуться в Россию?
— Отец Иоанн Бурдин в Костромской епархии отделался штрафом [за «дискредитацию» армии], но в петербургском СИЗО №1 продолжает находиться Иоанн Курмояров, который уже не будучи служителем Русской православной церкви позволял себе достаточно смелые высказывания относительно нынешнего положения вещей… Есть достаточно большая вариативность развития событий.
Хоть я и с глубочайшим уважением отношусь к тем смелым людям, которые оказались в российских тюрьмах из-за своей позиции, я не уверен, что для меня и моей семьи именно в этой ситуации этот выбор будет правильным. Я имею в виду выбор не только вернуться в Россию, но и принять на себя последствия этого возвращения. Скажу так: я не очень люблю торжественных и церемониальных встреч в аэропорту.
