В британском академическом издательстве Routledge выходит книга Михаила Суслова «Путинизм. Идеология российского постсоветского режима». Историк, специализирующийся на современной России, профессор Университета Копенгагена Суслов в этой книге отстаивает не самую популярную точку зрения: путинизм — это не оскорбление, а название полноценной идеологии со своим уникальным набором ценностей и представлений о мире. Постоянный автор «Холода», историк Илья Венявкин поговорил с Сусловым о том, как устроен путинизм и как в эту идеологию вписываются события последних двух лет.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Зачем вам понадобилось вводить в оборот понятие «путинизм»?
— Все существующие названия не подходят для описания идеологии, которую мы видим сейчас в России. Мне кажется, это что-то новое.
И в чем состоит эта новизна?
— Путинизм основан на заимствовании из разных идеологий. Сочетание разных концепций и делает его новым и уникальным.
Почему это, например, не консерватизм? Классический консерватизм, прежде всего, связан с идеей органического изменения: только естественное, природное изменение в обществе может быть принято, а всякое искусственное планирование политических реформ или революций отвергается. Путинизм точно не подходит под определение консерватизма, потому что в современной России идеология очень сильно полагается на планирование и силу государства.
Почему это не национализм? Потому что, прежде всего, у этой идеологии нет ясного видения, что такое национальное сообщество, кто такие русские или россияне, русский мир или российская цивилизация. Путин сказал однажды: «Непонятно, где Россия заканчивается».
Когда непонятно, где заканчивается мое сообщество, национализма быть не может, потому что национализм предполагает, что мир поделен на нации. А здесь получается, что мир поделен не на нации, а на что-то еще — например, на цивилизации.
Также кажется, что путинизм достаточно далек от фашизма. Если следовать классическому определению фашизма как стремления к радикальному возрождению национального сообщества, то здесь отсутствуют сразу два компонента: нет национального сообщества, которое необходимо возрождать, и отсутствует идея радикального возвращения в прошлое. Путинизм все-таки в этом смысле оптимистическая идеология, которая говорит, что вы живете в самом лучшем мире, в самой лучшей стране и дальше будет только лучше и лучше.
Вы описали то, на что путинизм не похож. А какой комплекс идей его отличает?
— Ядро путинизма я описываю тремя понятиями, которые, может быть, немного сложны для восприятия на слух, но я попытаюсь раскрыть их смысл.
Первое — это идентитарный консерватизм. Для идеологов путинизма важно сохранять не политические формы, а идентичность сообщества. Ради сохранения этой идентичности они могут представить себе любые социальные перемены, революции, реформы и так далее. Что это за центральная идентичность для путинизма? Это историческая идентичность. «Мы» — это те, кто победил Золотую Орду, Наполеона, Гитлера и так далее. Тысячелетняя история России становится маркером идентификации.
Патриарх Кирилл, начиная с 2009 года, говорил, что фундамент российской цивилизации заложен был при крещении, и дальше и церковные, и светские идеологи пытались понять, какие это особые ценности. Например, на Всемирном русском народном соборе в 2011 году они предложили длинный список из 17 разных ценностей. И на первых местах там шла вера в Бога, справедливость, мир, свобода, единство, нравственность и так далее. То есть мы — это те, кто жили в этой истории (совершали подвиги, претерпевали изменения), те, чья идентичность основана на этих ценностях.
Второй компонент — это то, что можно назвать правым популизмом. Как правило, в массовом представлении популизм — это история про то, как общество разделяется на массы и элиты, и массы критикуют элиты за их элитарность. На самом деле все немного более нюансировано. Популизм может и хвалить элиты при условии, что элиты выражают интересы или ценности масс. Популизм провозглашает неизменность ценностного ядра народа. Он, грубо говоря, говорит, что народ — это некая личность. Человек растет, изменяется, но его «я» остается неизменным. Так и популисты говорят, что народ может расти, развиваться, но это всегда один и тот же народ. Поскольку мы знаем его идентичность, мы знаем, чего этот народ хочет.
Здесь мы видим четкое отличие от либерально-демократического понимания того, что такое народ. Если в обществе возникает какой-то вопрос, например, можно ли разрешить однополые браки, то либеральный демократ ставит такой вопрос на голосование. Для популистов вопрос уже решен: они могут сказать, что наш христианский народ не принимает однополые браки, и все — история закончена, не надо никаких голосований. Еще иногда популисты верят, что есть какой-то лидер, который так близок к народу, что выражает его интересы. Поэтому можно себе представить популизм, который не борется с элитами, а считает, что существующее правительство — лучшее в мире, потому что оно выражает интересы народа.
Третий компонент — это коммунитаризм. Его смысл можно описать очень просто: коммунитаристы воюют с либеральным пониманием того, что такое человек. Для либерала важнейший принцип — универсализм ценностей. Как написано в американской Декларации о независимости, мы признаем самоочевидным, что у всех людей есть право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Коммунитарист предлагает другую философию. Для него человек — всегда продукт своего культурного контекста. Грубо говоря, что хорошо американцу, то плохо русскому или китайцу. Более того, они считают, что русские и американцы думают по-разному. Путин сравнительно недавно процитировал Ивана Ильина, который идеально выразил фундамент коммунитарной идеи. Он говорит: если вы считаете себя русским патриотом, то вы думаете по-русски и любите по-русски. На этом коммунитарном фундаменте возникает очень много нелиберальных идеологий, включая не только путинизм, но и, например, левые идеологии в Латинской Америке
Идентитарный консерватизм, правый популизм, коммунитаризм. Сочетание этих трех идеологий (или политических философий) дает сегодняшний путинизм.
То, что вы описали, звучит как очень сложно устроенная и богатая разными идеями конструкция. Откуда она взялась?
— Нынешняя система путинизма сложилась после протестов 2011–2012 годов. В 2000-х «Единая Россия» пыталась играть с идеологией консерватизма. Она провозглашала себя консервативной партией, принимала идеологическую программу. Но оказалось, что консерватизм неадекватен по ряду фундаментальных причин. Одна из них — история России. С точки зрения консерватизма, что делать с советским периодом — непонятно, потому что он возник в результате революции. Постсоветская Россия тоже возникла в результате радикального преобразования общества.
Поэтому возникли вопросы: что сохранять? что консервировать? Лидеры партии, например, Игорь Шувалов, Борис Грызлов, Андрей Исаев, а также люди, которые вращались на периферии, но влияли на эти партийные дискуссии (например, Михаил Ремизов), говорили: да, у России такая история, но, несмотря на все эти перемены, Россия всегда остается Россией. Поэтому будем сохранять русскую идентичность. Дальше они стали развивать концепцию российской (или русской) цивилизации и базовых ценностей, которую предложил патриарх Кирилл. После 2012 года официальная идеология отошла от консерватизма и стала двигаться в сторону радикального, идентитарного консерватизма, коммунитаризма и популизма.
Не то чтобы кремлевские мудрецы сели за стол и решили: «Вот такую-то идеологию мы будем продвигать в массы». Это был длинный процесс, который занял больше десятилетия и идет до сих пор. Это процесс притирания идеологов к своему народу. С одной стороны, они пытались что-то предложить, а с другой, рефлексировали на тему того, чего электорат хочет.
Почему вообще вы считаете, что мы имеем дело с целостной идеологией, а не просто с разрозненными взглядами разных людей во власти?
— Путинизм не похож на марксизм или на какие-то классические идеологии. Он пока не настолько систематичен. Но все же достаточно систематичен, чтобы быть внутренне, в общем-то, не очень противоречивым. В нем нет элементов, которые бы радикально противоречили друг другу.
Марлен Ларюэль, известный исследователь российского политического режима, для понимания идеологии путинского режима предложила со ссылкой на Глеба Павловского метафору джазового оркестра, когда каждый музыкант исполняет свою собственную мелодию, но в рамках некой общей музыкальной композиции. Мне кажется, что степень монолитности идеологии чуть более высока, чем это описывает Марлен. Я бы предложил метафору миски с салатом. Есть салат определенного типа — например, «Цезарь». В нем можно варьировать ингредиенты, но кое-что туда точно не подойдет. Мы не можем положить в салат «Цезарь» селедку.
Кто-то принимает решение о том, что входит в салат? Или у редиски в салате есть своя автономия?
— Есть внутренняя логика и динамика самих идей. В рамках идеологии путинизма мы не можем одновременно принять идею о том, что есть русская цивилизация со своими уникальными ценностями, — и идею о том, что есть универсальные ценности, а главная среди них — это жизнь человека. Это вещи несовместимые, они пришли из разных политических полей и вместе не живут.
Если говорить о людях, которые стоят за смешиванием этого салата, то они могут быть разными. В моей книге я пишу про примерно три сотни разных идеологов, которые в какой-то момент принимали участие в экспериментах с составом этого блюда. Наверное, на сегодня один из самых успешных — Сергей Караганов и вся группа, стоящая за журналом «Россия в глобальной политике», Валдайским клубом, Советом по внешней и оборонной политике. Это видно по выступлениям Путина, который в какие-то моменты чуть ли не буквально повторял статьи Караганова, вышедшие за несколько месяцев до этого.
Можно ли сказать, что главный повар — сам Путин?
— Путин, безусловно, не интеллектуал. Он не сидит за письменным столом сутки напролет, как Ленин в 1917 году, и не пишет книги, посвященные идеологии. Другое дело, что он, судя по всему, является диктатором в политологическом смысле слова, то есть человеком, который может уволить любого министра и любого политического деятеля. Это означает, что все интеллектуалы, которые работают на него, пытаются угадать его мнение и интересы. Готовя это кушанье, они надеются, что ему понравится. Но это не означает, что он приходит, пробует и говорит: «Вот здесь добавьте редьки, а здесь — селедки».
Можно ли считать войну в Украине идеологической войной?
— В значительной мере, да. Для меня, например, война была окончательным подтверждением того, что режим идеологичен. Потому что без фактора идеологии решение начать войну очень трудно понять. Оно очевидным образом противоречит предыдущему нарративу, распространенному среди исследователей России, о том, что российский режим — это прагматичный, клептократический, авторитарный режим, который интересуется только обогащением. Мы видим, что он интересуется не только обогащением, но и чем-то еще.
Война, безусловно, «написана» в самой сердцевине путинизма. В нем есть идея конфронтации с западным миром, идея о том, что Россия является мессианской страной, поскольку она освобождает мир от западной гегемонии. Это центральная идея для многих путинских мыслителей и идеологов. Поэтому для них, как и для политической элиты в целом, идея войны с Украиной стала достаточно органичной — рано или поздно она должна была случиться. Как мы знаем, Путин за несколько месяцев до войны написал статью про единство русского и украинского народа. Когда ее читаешь, очень трудно не понять, что это декларация о войне.
А как сочетается идея единства с войной?
— Для Путина в этом нет противоречия: мы один народ, но часть этого народа оккупирована враждебными силами, Западом. Наша моральная обязанность — освободить эту часть народа. Там другое нелогично: идея суверенитета, которая так важна и центральна для путинизма. Получается, что суверенитет для русской цивилизации провозглашается, а суверенитет для Украины — нет. Возникает вопрос: кто решает, что одна часть может быть суверенной, а другая не может?
Я правильно понимаю, что изнутри этой системы взглядов нет никакой проблемы ни с «демилитаризацией», ни с «денацификацией», которые часто называют словами без конкретного содержания?
— Внутри идеологии с этими понятиями проблемы нет, потому что Украина — это не противник, а поле боя. Не субъект, а место, где Россия столкнулась с силами Запада.
Почему Запад так важен для путинизма?
— Трудно ответить на этот вопрос, не вспомнив историю. Для России Европа и Запад в целом — это такой конституирующий другой, который определяет самый центр идентичности. Сам путинизм, как я пытаюсь доказать в книге, основан на чувстве непризнанности и вторичности.
Проблема демократического транзита в 1990-х заключалась в том, что для многих стран, включая Россию, Польшу, Венгрию и другие, он был сопряжен с национальным унижением. Если все лучшее, что Россия может когда-либо достичь, уже давно было достигнуто развитыми западными странами, то в чем тогда вообще смысл жизни? Поэтому все, что делается в рамках идеологии путинизма, — это такая символическая работа с травмой непризнания. Это же объясняет привлекательность путинизма для большинства россиян.
Почему обязательно с Западом воевать? Есть, например, Китай, который другой, но пока в открытую войну не вступил.
— В их представлении войну начал Запад. С точки зрения России, война в Украине не агрессивная, а оборонительная.
Видите ли вы какие-то нестыковки в этой идеологии?
— Путинизм продолжает развиваться. Он не был дан Путину, как марксизм Сталину. Поэтому нестыковок там много.
Одну из них мы уже вкратце описали — это проблема с суверенитетом: кто решает, какая часть территории суверенная, а какая — нет, не очень понятно. Но главное фундаментальное противоречие путинизма — между его универсализмом и партикуляризмом. Путинизм хочет найти универсальную идеологию для всех. Советский марксизм-ленинизм был универсальной идеологией, сейчас они хотят повторить этот успех, и кое-что им даже удалось. В их представлении универсализм этой идеологии заключается в том, что никакого универсализма быть не должно: не существует универсальной системы ценностей. И вот это требование отсутствия универсализма универсально. Это внутреннее противоречие путинизма.
Другое противоречие — это концепция справедливости. Сейчас, наверное, основное внимание идеологов путинизма сосредоточено на том, как включить идею справедливости в ядро идеологии. Здесь возникает несколько проблем и парадоксов. Путинисты много говорят про геополитическую справедливость, про борьбу с неоколониализмом, с западной гегемонией и так далее. Но главная проблема справедливости на сегодня — это проблема экономического неравенства. Она есть и внутри страны, и на планете разница между бедными и богатыми последние 200 лет только увеличивается. И остается непонятным, каким образом путинская Россия собирается решить проблему экономического неравенства в целом. Учитывая, что эта проблема глобальная, а они отвергают глобальный характер решения проблем.
Кажется, что при Путине долгое время был пакт: государство не вмешивается в частную жизнь человека в обмен на его невмешательство в политику. Сейчас, как видно, например, по ситуации с попытками радикально ограничить возможность абортов, этот тренд развернулся. Почему?
— Во-первых, я бы сказал, что путинизм не настолько монолитен, чтобы проводить всегда одну и ту же политику. Даже в отношении абортов. С одной стороны, есть тенденция к запрету, а с другой стороны, Россия — по-прежнему одна из самых либеральных стран в отношении абортов. Аборты легальны и бесплатны для женщин, например.
А зачем тогда государству ставить в центр идеологической повестки вопрос об ЛГБТ?
— Мне не кажется, что эта повестка всегда была в центре идеологической дискуссии. Мне кажется, что для путинизма центральны другие вопросы. Тема традиционных ценностей, как мне представляется, для государства является больше проблемой и обузой, нежели чем-то, помогающим выразить собственную точку зрения.
Если мы посмотрим на статистику, то увидим, что в России очень небольшое количество людей, которые на самом деле поддерживают традиционные ценности, поддерживают запрет на аборты. Если память мне не изменяет, примерно 2% населения России выступает за полный запрет абортов государством. Это очень мало.
Российское общество — это постмодернистское, секуляризированное общество, а попытка церкви проводить политику воцерковления этого общества полностью провалилась. Количество людей, регулярно посещающих церковные службы или участвующих в жизни прихода, не растет последние лет 20. Мне кажется, что в будущем государство будет двигаться в сторону от этой церковной повестки.
Почему государство вообще оказалось в этой точке?
— Видимо, причина — исторический момент близкого сотрудничества государства и церкви, который случился между 2009 и 2013 годами. В это время государство пыталось представить себя в качестве консервативной силы и смотрело в сторону церкви как главного поставщика нарративов про традиционные ценности. Но мне кажется, что в Кремле поняли, что это проигрышная стратегия.
В какой мере вообще нынешние жители России путинисты?
— Мне кажется, что в очень большой. Путинизм работает с двумя главными политическими ценностями. Во-первых, это стремление к сильной руке: представление о государстве как о защитнике, идея, что нужно быть геополитически сильной державой и так далее. Мы видим где-то 30–35% населения, которые это поддерживают. Вторая политическая ценность — это справедливость. Больше 40% россиян считают ее самой важной для себя.
По данным опроса ВЦИОМ, проведенного в 2023 году, 18% россиян считали, что страна должна диктовать свою волю другим государствам. За два года до этого другой опрос показывал, что две трети россиян считали, что роль государства во внутренней жизни страны должна вырасти. В мае 2023 года опрос ВЦИОМ, проведенный по заказу Высшей школы экономики, показал, что справедливость — один из основных критериев, которым руководствуются россияне при оценке поступков и событий (конкретных цифр не приводилось).
Путинизм отвечает обеим этим ценностям. Надо понимать, однако, что путинизм при всей его популярности — это не судьба России. Есть и альтернатива: сочетание ценностей справедливости с саморазвитием и правами человека. Существует очень большая группа людей, которые могут не поддерживать классические либеральные ценности, но поддерживают идею саморазвития и прав человека. Это электорат, который потенциально даже больше, чем у Путина.
Можно себе представить, что в некоем параллельном мире в России существует эффективная социал-демократическая партия, которая могла бы быть более популярна, чем «партия» Путина. Другое дело, что такой партии в реальной России нет.
То есть эта партия должна отделить идею справедливости от идеи сильной руки?
— На самом деле даже и отделять ничего не понадобится. Справедливость совсем не обязательно предполагает сильное государство. Если бы в России было конкурентное политическое поле и присутствовала бы социал-демократическая партия, то она, безусловно, имела бы очень большие шансы.
В последнее время многие представители государства напрямую говорят, что России нужна официальная идеология, и предлагают разные способы ее насадить: через учебники, университетские курсы, спортивные парады. Насколько эти попытки могут быть успешными?
— Я не верю в то, что люди — пассивные реципиенты политических концептов. В моем представлении пропаганда и идеология — это всегда двунаправленный процесс: не просто то, что человек слышит с экранов телевизора или читает, а то, что человек хочет читать, видеть и слышать. Такое сотворчество, объединяющее предложения элиты с пониманием народа.
Я бы не стал преувеличивать силу российской пропаганды. Безусловно, есть попытки сделать идеологическое образование более интенсивным. Наверное, уровень пропаганды и идеологизации будет повышаться, но идеология сверху никогда не может предложить повестку, которая абсолютно чужда людям. Они не могут говорить в вакуум. Они всегда говорят для кого-то, кто уже готов воспринять сказанное. Инфраструктура пропаганды важна, но я бы сделал акцент на другом, а именно, на совпадении политических ценностей людей с тем, что говорят официальные идеологи.
То есть сейчас никакой идеологизации не нужно, потому что очень много людей и так поддерживают путинизм?
— В общем, да. Цифры действительно зашкаливающие.
Есть популярное рассуждение, что этим цифрам нельзя верить, потому что они собраны в несвободном обществе. Вы с этим не согласны?
— Я с этим не согласен в принципе, но могу согласиться технически. Я не знаю, насколько люди боятся или не боятся сказать открыто, что они думают, и насколько этот страх влияет на результаты социологических опросов. При этом я не согласен с постулатом, что человек в несвободном обществе не имеет голоса, ресурсов и возможности выбора. Мне кажется, что человек всегда остается человеком и всегда в конечном счете сам решает, какую политическую ценность, идеологию или концепт ему поддержать.
Из этого нашего разговора складывается впечатление, что путинизм — достаточно цельная, устойчивая и популярная идеология. Правильно я понимаю, что путинизм не закончится с уходом или со смертью Путина?
— Безусловно. Путинизм больше, чем Путин. И его нельзя просто взять и победить на поле боя, потому что путинизм как идеология — это более широкий тренд, связанный с критикой западного лидерства в процессе глобализации. Здесь мы слышим голоса не только из России, но и из Латинской Америки, из Китая и других стран.
Если путинизму действительно удастся соединить несоединимые радикальные стороны политического спектра, традиционализм с левой повесткой, тогда путинская Россия имеет шанс стать лидером мирового антизападного движения. Если говорить совсем просто, она посылает миру такой месседж: войной в Украине мы вас освобождаем от западной гегемонии, позволяя вам развиваться согласно вашему плану, вашим ценностям.
Насколько сейчас этот месседж популярен в мире?
— Видимо, в Африке к этому прислушиваются — можно вспомнить про экономический форум с лидерами африканских стран, который прошел летом 2023 года в Петербурге. Также такие идеи могут быть популярны в Латинской Америке, особенно в таких странах, как Венесуэла, с их собственной версией право-левого синтеза. Мечта путинизма — сделаться идейным вождем в Юго-Восточной Азии. Но здесь лидерство Китая достаточно трудно пошатнуть, в том числе в идеологическом плане.
Отсутствие у путинизма образа будущего — это проблема или, наоборот, преимущество?
— Это работает на них, потому что благодаря этому путинизм становится более всеядным. Он не говорит вам, во что конкретно верить, он говорит, что будет всем лучше, если не будет западного лидерства в мире. Это такой мессианизм в легкой версии.
Вы говорили, что эту идеологию нельзя победить на поле боя. А как ей противостоять?
— Я думаю, что ей можно противостоять, если верить в собственные ценности. Просто серьезно верить в ценности либеральной демократии и поступать в соответствии с этими убеждениями. К сожалению, на Западе вовсе не все готовы далеко идти, защищая свои ценности. Запад действительно сделал очень много ошибок, над которыми надо поработать.
Если же говорить на абстрактно-философском уровне, то, на мой взгляд, путинизм просто неправильно представляет себе мир. Грубо говоря, либеральная картина мира верна в том смысле, что универсальные ценности действительно существуют. А путинское представление, что универсальных ценностей нет, а есть ценности разных цивилизаций, — это просто ошибка в понимании мира. И эта фундаментальная ошибка ведет путинизм к историческому краху. Другое дело, что этот крах может быть связан с большой катастрофой для России и ее соседей.
Есть ли что-то, что люди, которые себя связывают с российской политикой и российским гражданским обществом, могут сделать, чтобы создавать альтернативу путинизму?
— Мне кажется, прежде всего нужно трезво оценивать свои силы и понимать, что либеральной России не будет в ближайшие несколько поколений. Для этого нет ни интеллектуальной традиции, ни политических ценностей. Но, как я уже говорил, есть хорошая альтернатива путинизму — это социал-демократия. Мне кажется, что создавать альтернативу путинизму на почве социал-демократии — это неплохой стратегический ход на пути к окончательной победе.
