Российская власть, элиты и медиа не стесняясь используют слова, описывающие сексуальное насилие, когда говорят о своих достижениях. Удачно выступить на дипломатических переговорах значит «поиметь» оппонента, одержать победу в спорте — «порвать», озвучить новые условия взаимодействия — «нагнуть». Когда эти слова проникли в официальную речь? Почему это произошло? И что язык насилия может нам рассказать о говорящем? Об этом по просьбе «Холода» рассказывает филолог Ксения Туркова.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
В день, когда Россия отправила в космос межпланетную автоматическую станцию «Луна-25», по соцсетям разошелся скриншот новости с сайта телеканала «Царьград». Заголовок гласил: «ПОРВАЛИ УКРАИНУ, ВОСХИТИЛИ США, НАПУГАЛИ ГЕРМАНИЮ: РУССКИЙ ПРОЕКТ, СТАВШИЙ СЕНСАЦИЕЙ». Глаголы «порвали» и «напугали» резко контрастировали с реальностью: к тому моменту уже было известно, что «Луна-25» потеряла связь с Землей и разбилась (отрицательно прилунилась и перегруппировалась в рамках жеста доброй воли, как шутили блогеры).
Впрочем, заголовок получил такую популярность не только из-за своего драматического расхождения с действительностью. В каком-то смысле он очень точно отразил российскую «национальную идею» — так, как ее формулируют власти и подконтрольные им пропагандистские медиа. Напугать, порвать, нагнуть, отыметь, уделать — всеми этими глаголами из словаря агрессии и насилия можно описать своеобразное внешнеполитическое кредо российского руководства: не сотрудничество с другими странами, а запугивание; не дружба, а изнасилование; не партнерство, а подавление.
Лексика насилия давно стала визитной карточкой российской власти. Глагол «нагнуть», например, Владимир Путин использовал после аннексии Крыма, когда проводил параллель с Косово и действиями США. «Нагнули всех, а теперь возмущаются», — говорил он. Особенности собственного тюремно-криминального сознания и лексикона Путин при этом как бы перенес на оппонента, приписав ему желание «нагнуть». Примерно тогда же, после аннексии Крыма, в России стала массово использоваться картинка «Можем повторить», на которой фигурка с серпом и молотом на голове насилует фигурку со свастикой. Угроза «Можем повторить» стала символом агрессивной милитаризации страны, одной из главных составляющих «победобесия» — своеобразного нового культа, искусственно созданного властями вокруг Дня Победы.
Сама идея подавления, часто связанного с сексуальным насилием, регулярно возникала в выступлениях российского президента. «Нравится, не нравится — терпи, моя красавица!» — говорил Путин об Украине перед началом полномасштабной войны. Знатоки исходного текста сразу напомнили, что в песне группы «Красная плесень» речь шла об акте некрофилии.
«Спит красавица в гробу
Красная Плесень
Я подкрался и ебу
Нравится не нравится
Спи моя красавица»
А буквально за два дня до вторжения Путин заявил о намерении «объяснить» Украине «правильную» версию истории: «Мы готовы показать вам, что значит для Украины настоящая декоммунизация». Нейтральные, на первый взгляд, глаголы «объяснить» и «показать» — на самом деле все из того же словаря агрессии: вспомните выражения «Я тебе покажу!» или «Я тебе щас объясню популярно…» Эта особенность некоторых российских глаголов отмечена в публикации «Медузы», посвященной зверствам российской армии в Украине. В ней приводятся слова историка и антрополога Татьяны Щепанской, как одно и то же слово в русском языке может одновременно обозначать и форму общения, и форму физического воздействия. Например, «стучать» — донести, «стрелять» — выпрашивать, «въехать» — понять.
Использовал Путин и вполне однозначные агрессивные глаголы, у которых нет нейтральных «близнецов», — например, говорил о том, что Запад вводит санкции, чтобы «уконтрапупить» его близких друзей, а также о том, что российские правозащитники хотят «все усилить, ужесточить, уконтрапупить». Здесь мы снова видим перенос, проекцию на оппонента, который, скорее всего, такой глагол не стал бы употреблять.
Именно риторика российского президента, как отмечают многие эксперты, изначально нормализовала насилие — сексуализированное, физическое, психологическое, и установила культ силы. Не случайно таким точным, в яблочко, оказался авторский неологизм уличного художника Philippenzo, который под Электрозаводским мостом на набережной Яузы оставил граффити «Изроссилование». Придуманное им слово отражает то, что российская власть делает и с другими странами (пытается принудить к «любви» актом жестокого насилия), и со своими собственными гражданами, мозг которых оказался «изроссилован» пропагандой, заставляющей любить президента.
Психоаналитик, член Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии (ECPP, Viena) Александр Кантор в интервью изданию The New Times отмечал, что политическому дискурсу в целом присущи мотивы доминирования, подчеркивания своего превосходства — в том числе с помощью сексуальных метафор, однако в России они соединились с тюремно-криминальным сознанием: «Нельзя забывать, что Путин говорит, прежде всего, со своим электоратом, он говорит с Россией, как он ее понимает. Как он воспринимает преобладающий запрос населения на определенного типа лексику. Не следует забывать и социально-политический опыт всего населения: десятки миллионов людей прошли через зоны ГУЛАГа — невиданного в человеческой истории по масштабам первобытного (в том числе сексуального) насилия над личностью. Вот так формировалось коллективное — политическое — сознательное и бессознательное россиян».
Но есть и еще одна особенность: лексика агрессии и насилия фигурирует не только в российском политическом, военном или околовоенном дискурсе — она проникает во все сферы. Экономика, культура, спорт, космос — абсолютно все становится «полем боя», на котором соперника надо жестко подавить, нагнуть, порвать. События, связанные с самыми разными сферами жизни, воспринимаются именно в этой парадигме. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на комментарии российских чиновников — например, к любому спортивному событию, в котором, как им кажется, как-то обижают и ущемляют российских спортсменов.
Когда в 2017 году Международный олимпийский комитет запретил российским спортсменам выступать на Играх в Южной Корее под флагом РФ, в ход пошли прежде всего военные метафоры. Решение комитета называли «ударом, который нельзя пропускать» (Игорь Лебедев), «масштабным наступлением» (Мария Захарова) и даже «новой формой войны». А в репортаже Первого канала тогда, в 2017 году, и вовсе использовали пророческое слово «спецоперация»: «Эта спецоперация против России стоит в одном ряду с другими недружественными действиями. Крым — референдум не признан. Цинично на фоне Косово. Гражданская война в Донбассе. Вину перекладывают на Россию, хотя развязал войну киевский режим».
Лексика агрессии и насилия часто используется и в санкционном дискурсе. «Кто кого порвал в клочья» — это заголовок репортажа на сайте Вести.ру. Речь в публикации идет о том, что Россия на самом деле всех «порвала», а вовсе не страдает от санкций — по крайней мере, не так, как это представляют западные СМИ, которые «сейчас следят за каждым словом Путина».
Слова «порвали», «уделали» и «нагнули» в изобилии встречаются в заголовках патриотических ютуб-каналов и текстах блогеров: «Лавров в ООН порвал Запад! Мощное выступление!», «Отечественный кинематограф уделал Голливуд».
В 2020-м, в год пандемии коронавируса, в десятку главных выражений, по версии российского конкурса «Слово года», попала фраза «жизнь отымела смысл». Тогда она скорее отражала странное состояние людей, чьи планы и расчеты во всем мире полностью обнулила пандемия. Сейчас, после полутора лет полномасштабной войны России против Украины, эта фраза звучит, пожалуй, еще актуальнее — и именно по отношению к России. Пока российская власть заявляет, как она «порвала» и «нагнула» весь мир, со стороны кажется: если она что и «отымела», так это здравый смысл.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
