После начала войны в Украине российские официальные лица как будто окончательно перестали руководствоваться общими правилами дипломатического языка: министр иностранных дел Сергей Лавров объясняет поведение свой страны пацанскими принципами, представитель России в ООН Василий Небензя требует от оппонента смотреть в глаза, а Владимир Соловьев общается на фене с губернатором Свердловской области. Профессорка Школы социальных наук Университета Лондон Метрополитан Светлана Стивенсон, написавшая книгу «Жизнь по понятиям» о культуре уличных группировок в России, рассуждает о том, какие правила политического поведения выдает использование языка подворотни.
Один из парадоксов публичного поведения российской власти — разрыв между заявлениями о величии России, ее истории, культуры, морали и дворово-блатным языком, который широко и намеренно используют ее представители. При этом на кремлевской «фене» говорят люди, которые не выросли в подворотне, а напротив, воспитывались в интеллигентной, даже элитарной среде.
Характерно, что обращение «элиты» к языку улицы и тюрьмы началось не в 1990-е годы, когда влияние криминальной культуры на общество достигло своего апогея. «Чернуха» тогда захлестнула кино и литературу, а блатной шансон был слышен из каждого радиоприемника. Но Ельцин (впрочем, как и его предшественники) и люди из его окружения не обращались к соотечественникам или иностранным лидерам на блатном языке. Кремлевская феня стала государственным языком при Путине — по мере консолидации российской власти, ее укрепления и экспансии. Низовое насилие, расцветшее в 1990-х, сменилось государственным насилием, которое использует язык дворовых разборок и бандитских предъяв.
Начало этому тренду положил сам Путин, с нарочитой гордостью вспоминавший свое дворовое детство. Беседуя с журналистами, писавшими его первую биографию «От первого лица», Путин рассказывал: «Я же хулиган был, а не пионер. <…> Я на самом деле был шпаной». Язык улицы, язык угроз и оскорблений («мочить в сортире», «кто нас обидит, тот три дня не проживет»), представление о силе как об основе отношений («мы проявили слабость, а слабых бьют», «если драка неизбежна, надо бить первым») — все это стало частью того стиля поведения, который стало воспроизводить окружение президента.
Уже много лет криминальный жаргон активно используется российским руководством и кремлевскими пропагандистами. Можно вспомнить, как Виктор Золотов угрожал Алексею Навальному устроить ему «ответку», когда политик обвинил главу Росгвардии в коррупции. Недавний грубый выпад Владимира Соловьева в адрес главы Свердловской области Евгения Куйвашева («ты мне стрелку что ли забиваешь, губернатор») последовал в ответ на требование «следить за языком», которое журналист явно соотнес с уголовным «следить за базаром». Отповедь Соловьеву в исполнении музыканта Александра Новикова, изложенная на еще более изощренной фене, была лишь подтверждением того, что и губернатор, и государственный пропагандист, и шансон-исполнитель говорят теперь на одном уголовном языке.
Когда министр иностранных дел говорит, обращаясь к иностранным лидерам, «Пацан сказал, пацан сделал», телеведущий приходит в студию с ведром дерьма, грозясь вылить его на оппонента, а представитель страны в ООН грубо требует от собеседника не отводить глаза, когда тот с ним разговаривает, то кажется, что мы присутствуем на каком-то непотребном представлении.
В использовании речевых конструкций тюрьмы и подворотни и общем отвязном стиле поведения есть определенная карнавальность, бравада, радость от освобождения от пут приличий. Однако, как писал филолог Михаил Бахтин, традиционно карнавальная культура — это низовая, народная культура. Здесь же мы явно имеем дело с карнавальным поведением членов истеблишмента, публично и с наслаждением преступающих общественные нормы. И если народная смеховая культура основана на буйстве жизни, которая вырывается из-под оков контроля и притеснения со стороны власть имущих, то карнавал власти — это праздник смерти, насилия, подавления. Народному Эросу, воспроизводящему жизнь, противопоставляется властный Танатос.
Поведение, основанное на брутальном, льющемся через край насилии, действительно имеет много общего с поведением, принятом в среде, где действуют «настоящие» пацаны», члены уличных банд. Поскольку пацан — суверен на своей территории, то по понятиям он всегда прав. Что бы он ни сделал, даже если это произошло случайно, по ошибке, по глупости или по так называемому беспределу (когда насилие нельзя никак оправдать), он должен настаивать на своей правоте. Ему нельзя извиняться ни при каких обстоятельствах.
Этому правилу со всей очевидностью следует и российское руководство (вспомним малазийский «Боинг» и разнообразные «нас там нет»). Признать вину — это потерять лицо, поэтому все обвинения с ходу отвергаются. Даже там, где можно было бы смягчить ситуацию в собственных интересах, как, например, после чудовищного выступления Лаврова о Гитлере-еврее и евреях-антисемитах, МИД продолжал еще какое-то время развивать тот же тезис, обвиняя Израиль в поддержке неонацистов в Украине. Извинение Путина перед премьер-министром Израиля — большое исключение, оправданное жизненными интересами режима, нуждающегося в союзнике, и сделано оно тайно (о том, что президент России извинился в телефонном разговоре с Нафтали Беннетом, стало известно не от Кремля, а из заявления Израиля).
Слово пацана имеет немедленную и непосредственную силу. Он не должен произносить пустых угроз. Когда Путин грозит миру ядерным оружием, то вполне по понятиям он утверждает что «мы хвастаться не будем, применим и все». Людям, не знакомым с пацанской логикой, такая безусловная решимость в вопросах жизни и смерти миллионов людей кажется этически невозможной. Но по понятиям все очень просто — пацан не должен просто хвастаться оружием, иначе он рискует потерять лицо. Если он его продемонстрировал или даже упомянул, он должен быть готов его применить. Однако, если пацаны неожиданно натыкаются на более сильную группировку на улице или на стрелке, они ведут себя совершенно по-другому. В ход идет блеф: они изображают, что вот-вот к ним придет подкрепление, оттопыривают карманы, чтобы показать якобы имеющееся там оружие. Этим блефом потом страшно гордятся, он становится, наряду с рассказами об уличных войнах и драках, частью группировочного фольклора. Намеренно бой сильной группировке никто не объявляет — нападают на ту, которая представляется слабой. От встречи с сильным противником пацаны стремятся уклониться.
Уличный наезд часто начинается с требования «Ты мне в глаза смотри!» (или наоборот — «Ты чего на меня уставился?»). Таким образом пацан немедленно захватывает инициативу и демонстрирует, что именно он определяет правила взаимодействия. Так же только у пацанов есть имя, только они являются друг другу равными. Человек, который не принадлежат ни к какой группировке, к клану тех, за кем сила, не имеет имени, он, как говорится, никто и звать его никак. Так и Путин не называл Навального по имени, поскольку тем самым он признал бы его за равного.
Лидер в этой среде должен постоянно демонстрировать свою силу. Как сказал в интервью в нашем исследовании член одной казанской группировки, «лидер должен быть жестким и уверенным в себе человеком, который любит власть и готов за нее бороться любыми методами». Проявление слабости, ослабление группировки в результате войн с противниками может привести к потере лидером власти, а то и жизни.
Неотъемлемой частью существования лидеров и авторитетов, выросших из уличных банд и ставших главарями преступных сообществ, стала необходимость всячески проявлять свою власть; жестокостью, непредсказуемостью и грубой силой внушать страх не только врагам, но и соратникам. На знаменитом заседании Совета Безопасности накануне войны Путин разыгрывал жестокого пахана, который не терпит никаких колебаний своего окружения и готов идти до конца. Сейчас даже более умеренные из «авторитетов» демонстративно делают жесткие заявления, чтобы остаться в правящей верхушке: яркий пример — бывший президент Дмитрий Медведев, который когда-то считался либералом, а теперь советует украинским оппонентам «внимательно оглядываться по сторонам» и рассуждает о том, как «макать западников в нечистоты».
Из группировки очень трудно выйти без потерь. При отходе человека коллективно «отшивают», избивают, да еще и штрафуют, отбирая все средства, которые тот, как считается, должен группировке. Иногда отшивания кончаются тяжелыми ранениями или даже смертью прежних членов пацанского братства. Ритуал отшивания — это демонстрация того, что единство группы важнее прежней дружбы или заслуг. Здесь очевидны параллели с карами, которые грозят близким к правящей верхушке людям, принявшим решение «отойти», уехать или выразить несогласие с ее политикой.
Безусловно, российское государство устроено сложнее, чем преступное сообщество. Однако пацанский стиль и логика поведения власти свидетельствуют о ее глубокой примитивизации. Последовательно уничтожая право, социальные институты, выражая показное презрение к универсальным моральным нормам, разрушая социальную ткань, путинская властная верхушка сама превратилась в квази-банду.
Примитивизировалось и российское общество. Ведь язык и практики насилия не могут заменить этических смыслов, создать какую-либо позитивную повестку. За жестоким карнавалом скрывается пустота. А эту пустоту легко начинает заполнять фашизм, который, с одной стороны, провозглашает зло и разрушение, а с другой, восполняет примитивизацию и пустоту «усиленным одухотворением и моралистикой», как писал Мераб Мамардашвили.
Создав культ голой силы, власть окружила его культом предков, священной истории, этнической исключительности, закончив, наконец, войной. Примитивные, бандитские, мафиозные формы на наших глазах перерождаются в ультраправые, фашистские.
Сейчас трудно представить себе, как и когда остановится примитивизация и начнется наращивание социальных связей и институциональных отношений, не сводящихся к понятиям и не строящихся на голом господстве и подчинении. Но понятно одно — пока идет война, нам предстоит глядеть в бездну одичания, которая открылась за многолетним властным карнавалом насилия.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше
Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.
О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.
Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!