Журналист, кандидат филологических наук, член экспертного совета конкурса «Слово года» Ксения Туркова — о том, как война и пропаганда меняют язык.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков на прошлой неделе дал интервью телеканалу ATV из Боснии и Герцеговины. Комментируя медленное продвижение российской армии, он объяснил это тем, что Россия в Украине «не воюет». «Вести войну — это тотальное разрушение инфраструктуры, тотальное уничтожение городов и так далее. Мы этого не делаем».
Эта цитата Пескова очень точно отражает суть нынешнего российского новояза, превзошедшего даже знаменитое оруэлловское «Мир — это война». Именно язык с самого начала войны стал одним из главных ее инструментов. По сути, речь идет о создании нового, искусственного языка, сформировавшего перевернутую реальность, которая очень напоминает измерение Upside Down из сериала «Очень странные дела» («Stranger Things») — все в нем вроде бы выглядит точно так же, как и в привычном нам мире, но подернуто паутиной и пропитано ощущением сгущающегося мрака, тления и смертельной опасности.
Порталов в эту параллельную реальность становится все больше. Но инструментов, которые их открывают, на самом деле не так много. «Несущими» языковыми конструкциями этой войны можно назвать четыре основных приема: отзеркаливание, эвфемизмы, информационную перегрузку (умышленное многословие) и, конечно, язык вражды (hate speech).
В российской реальности Upside Down действительно все зеркально: там есть оккупанты, вражеские атаки, освободители и освобождаемые, обстрелы мирного населения. В то время как российская армия в самом прямом смысле оккупирует украинские города, в самой России «оккупантами» называют представителей украинской власти. Именно это слово, в частности, использовал Владимир Путин в послании Федеральному собранию: «Народ Украины стал заложником киевского режима и его западных хозяев, которые фактически оккупировали эту страну в политическом, военном, экономическом смысле».
А вот «оккупация» на языке Upside Down звучит как «освобождение». Именно этим словом обозначают и цель самого вторжения, и захват украинских городов. В первые недели войны российские государственные каналы использовали это слово особенно часто. К примеру, в новостях Первого канала с 24 февраля по 11 марта 2022 года оно звучало 110 раз. «Российские военные продолжают освобождать все новые населенные пункты», — рассказывали корреспонденты, подчеркивая, что города освобождают «от нацистов и фашистов». Это же слово, «освобождение», спустя некоторое время появилось и в обычной, не перевернутой реальности, только уже в своем прямом значении: украинцы называли освобождением возвращение своих городов.
Отзеркаливание, или использование тех же слов и конструкций, которые использует противник, только в противоположном значении, стало одной из самых ярких черт языка Upside Down. Сам этот принцип еще до начала войны сформулировал Путин, комментируя высказывание в свой адрес президента США Джо Байдена: «Кто так обзывается, тот сам так называется». И российские политики, и пропагандистские медиа следуют этому принципу неукоснительно.
Как вы думаете, о чем и о ком эти фразы? «Зверства на оккупированных территориях Харьковской области», «бомбежки больниц и школ», «людей убивают, пытают, бросают в тюрьму», «режим репрессий против граждан страны усиливается». Можно подумать, что все это о российской власти, войне, которую она ведет, и репрессиях, которые она устраивает внутри страны. Однако на самом деле все это выдержки из выступления Владимира Путина. Все эти слова он использовал, описывая Украину. Отзеркаливание переворачивает все с ног на голову, сбивает зрителя с толку и помещает его в другую реальность: агрессор описывает свои же действия, но приписывает их жертве.
Но самой мощной составляющей этого языка стали, пожалуй, эвфемизмы (замена неблагозвучного благозвучным). Только их одних хватило бы на целый словарь. Главной единицей этого словаря стало, конечно, само обозначение войны как «специальной военной операции», или СВО. И словосочетание, и тем более аббревиатура, вызывающая в памяти неуместные ассоциации с сериалом «Все мужики СВО…», призваны скрыть суть происходящего.
Невозможность захватить город в этом словаре обозначается глаголом «блокировать». Отступление или даже бегство российской армии называются «плановой перегруппировкой войск» или даже «жестом доброй воли», как в случае со Змеиным островом. Взрыв на территории России называется «хлопком» или «громким звуком» — именно это словосочетание использовал губернатор Белгородской области Гладков, получивший прозвище Хлопков.
Ну а если на российский город случайно падает российская же бомба, это называют «нештатным сходом боеприпаса» (формулировка Министерства обороны). Отглагольное существительное (один из ярких признаков канцелярита — бюрократического стиля речи, тяжеловесного языка чиновников) в этом словосочетании играет еще и важную смысловую роль. Сходом обычно называют что-то неконтролируемое, неподвластное человеку, как сход благодатного огня или сход лавины в горах. Получается, что этот «сход» как бы снимает ответственность с того, кто это сделал: просто само сошло, так получилось.
Еще один яркий пример эвфемии — выражение «высокоточные удары», ставшее фактически синонимом беспорядочных и жестоких российских обстрелов, во время которых гибнет мирное население. Министерство обороны России использует это словосочетание регулярно, когда происходит атака на мирный украинский объект: торговый центр, многоэтажный дом, вокзал, больницу.
Важно отметить, что словарь эвфемизмов в современной России начал складываться не после 24 февраля, а гораздо раньше. На группу слов, которая как бы вуалирует происходящее, понижает градус, лингвисты обратили внимание еще несколько лет назад. В 2020 году эта группа слов даже была включена в список слов года в категории «Антиязык» (язык лжи, ненависти, пропаганды): «задымление» вместо «пожар», «подтопление» вместо «наводнение», «ограничить» вместо «запретить», «реновация» вместо «снос» и так далее.
Из эвфемизмов складывается и российский словарь отрицания. «Просто заблудились, пересекли границу случайно» — так российское Минобороны в 2014 году комментировало задержание 10 российских десантников в Донецкой области, а подозреваемые в отравлении экс-полковника ГРУ Сергея Скрипаля и его дочери Петров и Боширов, как известно, «любовались собором».
Третья важная составляющая языка Upside Down — это забалтывание, умышленное многословие, употребление слов в таком количестве и в таком контексте, что они теряют всякий смысл и остаются лишь оболочкой. Один из главных носителей этого языка — представитель Минобороны Игорь Конашенков, который каждый день рапортует об «успехах» российской армии. Издание «Проект» тем не менее выяснило, что Конашенков иногда выдумывает несуществующие украинские топонимы, сообщает о захвате одних и тех же населенных пунктов по четыре-пять раз и докладывает об уничтожении такого количества оружия, которого и не было у Украины.
Умышленное многословие направлено на то, чтобы завалить зрителя информацией (текст к тому же произносится быстро и довольно монотонно). В результате у обычного человека возникает ощущение, что случилось что-то значительное, а сверять цифры и названия он вряд ли будет. В ход, таким образом, идут как бы оболочки от слов, которые на самом деле ничего не значат.
Наконец, четвертая составляющая этого нового языка — это язык ненависти и вражды. Тут все просто: откровенно античеловечных, жестоких, призывающих к насилию, оскорбительных формулировок в языке Upside Down становится все больше. Причем если раньше такие высказывания были все-таки скорее чем-то маргинальным, то теперь их позволяют себе и телеведущие, и политики, занимающие высокие должности, в том числе Дмитрий Медведев. К примеру, телеведущий Владимир Соловьев в одном из своих эфиров сравнивал Украину с кошкой, из которой изгоняют глистов: «Для глистов это война, а для кошки — освобождение», а ведущий RT Антон Красовский прославился высказыванием о сжигании украинских детей.
Когда-то филолог Гасан Гусейнов назвал зачатки такого языка в России «клоачным языком». На него обрушился шквал хейта, его пытались заставить извиниться и признать, что о русском языке так говорить нельзя. Однако речь, как показало время, и шла, и идет не о нормальном языке, а об искусственном языке другой, параллельной реальности.
Причем система эта замкнута на самой себе, все возникающие в ней новые языковые единицы направлены исключительно на внутреннего потребителя, который живет в информационном вакууме. За пределами России слова «коллективный Запад», «англосаксов», «денацификацию» и «хлопки» со «сходом боеприпаса» не используются.
На наших глазах формируется (если уже не сформировался) страшный новояз, который расползается дальше и дальше, захватывая все новые территории здравого смысла. Все как в сериале: увы, измерение Upside Down потихоньку захватывает город.
Но сопротивляться этому все еще возможно, в частности, именно таким способом — анализируя и препарируя параллельную реальность.
