«Под каждым сделанным мною сюжетом я могу подписаться кровью»

После вторжения российских войск в Украину некоторые сотрудники госканалов выступили против российской пропаганды, как Марина Овсянникова, другие уволились. Часть из них попыталась устроиться в либеральные медиа, в том числе созданные иноагентами. А в середине мая издание The Insider написало о том, что только 10% сотрудников федеральных каналов поддерживают войну в Украине. «Холод» поговорил с сотрудниками Первого канала и НТВ, которые рассказали, почему они не бросили работу, поддерживают ли российское правительство и почему не могут уйти в оппозиционные СМИ.

Когда началась спецоперация, я пришла в гости к друзьям, и мы стали смотреть «Дождь». Пошли в магазин, купили бутылку водки, выпили, никто не опьянел. Все были в ужасе. 

Мы с мамой первые две недели постоянно плакали, не понимали, что происходит и как быть дальше. Потом я спросила себя, буду ли я работать дальше — нам предложили делать новую передачу на Первом канале, посвященную спецоперации. Я спросила начальство: мы делаем пропаганду? Мы будем врать? Что мы будем делать? Мне сказали: «Мы будем искать правду». Для того, чтобы мы в этой передаче осветили какую-то историю, я должна найти такие доказательства, за которые мне будет не стыдно. Например, если появляется новость о том, что разбомбили дом, я должна попросить кого-то из жителей или из стрингеров сфотографировать, чтобы понять, действительно ли этот дом пострадал.

Если взять сюжеты, которые лично я сделала, я под каждым могу подписаться кровью. Я чисто за себя говорю — не могу говорить за весь Первый канал. Я журналист, и, когда вижу какую-то историю, я в ней разбираюсь: нахожу контакты людей, спрашиваю, что случилось. И не было ни одного беженца, с которым я говорила по телефону, который сказал бы мне, что русские солдаты их насиловали, лишали их еды, грубо с ними обращались. Они все говорили про ВСУ и про «азовцев» (имеются в виду бойцы полка «Азов» — отряда специального назначения. Государственные российские СМИ называют «Азов» неонацистской организацией, а Генпрокуратура — террористической. — Прим. «Холода»). Я нашла большое количество людей из Украины, которых насиловали, выбивали им руки, выдирали им зубы. У тех, с кем я разговаривала, разное вероисповедание, разный социальный статус, а история одна: нашу школу разбомбили, пришли ВСУшники, еду отняли, мужа убили. 

Я была в шоке. Меня к этому жизнь вообще не готовила, и первый месяц мне было очень тяжело. Сначала я думала: «Сейчас я разберусь, кто там прав, кто виноват». Но разве в войне может быть кто-то прав, а кто-то виноват? Я считаю, что нет. Только нужно понимать, что, если ты мирный житель и ты берешь в руки оружие и целишься в солдата, ты — мишень. Ты выбрал себе сторону, и по тебе будут стрелять.

Я придерживаюсь обывательского мнения, что у нашей страны не было варианта так не поступить. Я считаю, что ни Донецк, ни Луганск без России бы не справились. 23 февраля на границе уже стояла армия Украины и ждала нас. Это неправда, что мы напали. А все [выступающие против спецоперации] такие: «Боже, мы в ужасе, как вы могли, оккупанты!». Серьезно? Там еще и иностранные наемники принимают участие. Я общалась с одним мальчиком воевавшим, он говорит, что украинской речи не слышал вообще, только английский, французский и другие иностранные языки. 

Когда я вижу, как на центральном украинском канале ведущая говорит: «Готовьте черные платки для [похорон] своих сыновей, мужей и детей»... Ну извините. Я себе такого позволить сказать не могу. Для меня это просто неприемлемо. Я понимаю, что многие, кто смотрели этот эфир, говорили: «Так им [российским солдатам] и надо», потому что люди хотят крови. 

Сейчас взяли «Азовсталь». Мне очень жаль всех людей, которые были на «Азовстали», и я понимаю, почему завод не брали штурмом. Я считаю, что можно по-разному к ним [бойцам полка «Азов»] относиться, но я бы не хотела, чтобы их убивали, чтобы демонстративная казнь была. Я считаю, что все должно быть по закону, нужно [судить]: тюрьмы у нас есть. 

Все, что сейчас происходит, ужасно, и я не понимаю людей, которые требуют крови — ни с одной стороны, ни с другой. Мне очень жалко ДНР и ЛНР, мне очень жалко, что они не смогли договориться. Мне жалко, что не состоялся референдум в Мариуполе, который больше чем наполовину — русский город. Мне очень жалко, что такое большое количество людей страдали. Я боюсь того, что будет с детьми, которых восемь лет растили в ненависти к русскому народу, когда это все закончится. Мне жалко этих детей. Мне жалко Европу, в которую приехало огромное количество беженцев, которые ведут себя там… Очень много видео про это в тик-токе, и мои друзья-иностранцы говорят, что тоже в шоке. Многие поменяли свою точку зрения из-за поведения беженцев в духе «вы нам все должны». 

Время все расставит по своим местам. Я общалась с коллегой, которая работает в либеральном СМИ, она сказала: «Неважно, на какой ты стороне, главное, что ты за людей». Для меня это правда — я за людей. Мне надо, чтобы мой родной город не бомбили, чтобы русские солдаты возвращались домой. Мне, как и любому другому нормальному человеку, надо, чтобы все это прекратилось.

А с моей самой близкой подругой мы перестали разговаривать после начала спецоперации. Я ей высказала свою точку зрения, она мне — свою. Мы поругались. Я переживала, что наша дружба из-за этого прекратится, хотя она длилась очень долго. Я всем говорю, что если эта ситуация нас разделяет, это значит, что они победили. С моей точки зрения «они» — это Украина и их пропаганда. С вашей [либеральных журналистов] — это наша страна. «Не надо, чтобы кто-то победил, надо, чтобы мы с тобой сохранили хорошие отношения. Главное, чтобы мы в этой войне друг друга не потеряли», — так я ей сказала. И в последний месяц мы с подругой снова общаемся, у нас все хорошо, мы справились. А многие другие друзья мне написали: «Катя, в связи с тем, что ты работаешь на Первом канале, мы с тобой разговаривать не будем». 

Многие мои подруги в инстаграме написали: «Мне стыдно, что я русская». Я не против людей, которые уезжают, у них есть свои причины. Я считаю, что ни один человек не вправе сказать: вы трусы и крысы, раз вы бежите. Но мне не стыдно, что я русская. Мне стыдно, когда идет притеснение [русских].

Я всегда была патриотом. В 2018 году, когда были выборы, я проголосовала за Путина, сознательно, сама. Друзья меня обсмеяли, заклевали. С некоторыми я из-за этого прекратила общаться. А мне есть за что ему сказать «Спасибо»! Например, за безопасность — я себя в своей стране чувствую безопасно. За бесплатное образование. Еще, когда я выиграла всероссийскую олимпиаду по литературе, у меня была президентская стипендия. В 1992 году умер мой дедушка, сотрудник КГБ, и за оплату похорон, надбавки к пенсии, которые платят моей бабушке, за все это спасибо исключительно Владимиру Владимировичу. Но сейчас я не за Путина, не за Медведева, не за Зеленского. Я за свою страну, за наших ребят, за наших солдат. За наших мам, сестер, жен. 

В первый месяц войны я как-то случайно не скрыла свой ник и телефон в телеграме. Я искала информацию про Мариуполь и написала, что я русская журналистка, ищу, кто готов поговорить со мной. Я даже не писала, что я с Первого канала, но на меня столько говна обрушилось, столько угроз было. И не я одна такая. Я понимаю, что не надо на это реагировать, но все равно. За что на меня набросились? За то, что я русская. 

Я родом из приграничного города — из Брянска. И я отлично помню 2014 год. Как-то я ехала из Москвы домой, в поезде «Москва – Киев», мы их называли «украинские поезда», потому что на них ездило много украинцев. Там у меня случайно выпал студенческий билет, где было написано «факультет журналистики». На меня накинулись пять мужиков, какие-то бабы начали кричать, что я пропагандистка, что я чмошница, что таких, как я, надо убить. Поезд идет восемь часов, я испытала дикий страх. Я потом не ездила этими поездами, выбирала более долгие маршруты. 

В 2015 году мы с подругой поехали в Крым, в маленький город рядом с Феодосией. Хозяйка дома, в котором мы отдыхали, была главной паспортисткой в городе. И она сказала, что, когда был референдум, абсолютно все хотели присоединиться к России. Я разговаривала с разными людьми, с молодыми, с пожилыми, потому что мне хотелось разобраться — ни один человек не был против присоединения. А дедушка 80 лет, который меня вез от Феодосии до Симферополя, сказал мне: «Я рыбак. Когда пришли хохлы, они уничтожили половину Крыма, рыбу нам испоганили, браконьерничали, сжигали, сжирали, ничего нам не оставили. Я очень надеюсь, что со входом в Россию что-то изменится». 

В 2018 году я нашла героев из Запорожья, хотела пригласить на передачу. Когда я позвонила, они разговаривали исключительно на украинском. Я попросила говорить на русском, потому что я не знаю украинского. Рассказала, кто я, что у меня много друзей из Украины, я была в Киеве, мне нравится украинская культура. И мужчина сказал мне по-русски: «Если мы к вам поедем, нас наши же убьют и детей моих убьют. Мы очень вам благодарны, что вы с нами поговорили, но на этом наша русская речь закончится, простите нас». Я опешила, не поняла, почему так жестко. «Наших детей убьют» — почему?

И когда я слышу, что наша армия самая слабая, ужасная, насилует, убивает, я в это не верю и верить отказываюсь. Я очень много общалась с военными и понимаю их уклад жизни. Военные тоже разные. Есть мальчики, которые в 18 лет подписали контракт и хотят заработать денег, а есть ребята из военных семей. Я считаю, что у насильников и убийц нет национальности. Не хочется касаться Бучи, но я не верю в то, что наши пришли и насиловали. Потому что наши русские солдаты так не могли себя повести. Если бы у меня был телефонный звонок с людьми, которые сказали бы, что пришли русские, ограбили, убили, изнасиловали и пошли дальше, то я бы, наверное, умом тронулась. Но я ни разу не слышала, чтобы про русских солдат сказали плохо люди, которые всю жизнь прожили на Украине, с которыми я общалась, а общалась я с огромным количеством.

Я не знаю, что со мной будет завтра, может, придут укропы, плеснут мне яд в лицо, потому что я девочка с Первого канала, и я умру. Моя мама каждый день плачет на протяжении всей спецоперации, переживает, что меня убьют, что я буду в каких-то списках. Ну, значит, у меня судьба такая, но я не буду отказываться от своих убеждений.

Возможно, единственное, что заставит меня переобуться, если поставят мою мать или моих родных «азовцы» и скажут: либо мы сейчас их всех расстреляем, либо ты говоришь «Слава Украине». Хотя сейчас я думаю, что скажу: «Стреляйте и меня тоже». Не скажу «Слава Украине» — как я могу быть за фашистов? 

Сейчас я работаю на московском проекте, созданном НТВ — там нужно писать интересные новости про Москву. Если можно как-нибудь похвалить мэра Собянина, то хорошо, а если не похвалить — то ничего страшного не случится. Это такая пропаганда «лайт». Мы не пишем про [тротуарную] плитку, потому что все, кто связан с властями Москвы, трясутся  из-за новостей про плитку. А если нужно поругать за что-то московские магазины, которые повышают цены, то пожалуйста. 

Мой хороший товарищ позвал меня на эту работу, когда мне нужно было уйти с предыдущей работы в газете «Взгляд». Я подал заявление на увольнение в тот же день, когда Путин объявил о признании ДНР и ЛНР, — так совпало. 

Во «Взгляд» я пришел по рекомендации своего предыдущего начальника, который мне рассказал про эту газету осенью 2021 года. Я в тот момент ни фига про нее не слышал. Почитал, а это пропутинская газета — мне стало любопытно. Естественно, там есть какие-то постулаты в духе «Путин — это клево, Россия — замечательно, Украина — это не очень хорошо, американцы — враги». Это деловая газета для очень узкого круга людей, которые, вероятно, занимают место в нашем парламенте и принимают сомнительные решения. 

Первое время работать во «Взгляде» было круто: я мог, показав бейджик, проходить в администрацию президента России, например. И мне нравилось туда приходить: смотреть на эти запыленные кабинеты, где прям пахнет 1990-ми и 1980-ми, где позолота давным-давно истерлась. Задавать какие-то вопросы Кириенко тоже было здорово. Но спустя три месяца я понял, что началась какая-то дичь. 

Как раз за два месяца до начала спецоперации и спустя три месяца после начала работы во «Взгляде» я начал понимать, что что-то не так — что я уже не просто пишу о том, как в Европе замерзают, потому что не любят покупать нефть и газ у России по нормальным ценам. Нет, уже не просто пишешь пропагандистское говно, в которое сам не веришь. Было ощущение, что ты должен именно ненавидеть, нужна была агрессивная подача. Чем больше я работал, тем больше я писал текстов про Украину. Естественно, они были не в добром ключе — а о том, что там какие-то странные люди, а Зеленский наркоман. 

Я подал заявление и вечером в тот же день узнал, что то же самое сделала еще одна моя коллега. А во «Взгляде» очень мало сотрудников в принципе — в нашем отделе было всего три корреспондента. Мы оба решили уволиться не потому, что Путина ненавидим. Просто я уже не мог обо всем этом писать. Ее причину увольнения мы с ней не обсуждали.

Самыми худшими были две недели, которые я отрабатывал после подачи заявления. Мой редактор поставил задачу: смотри, там идут боевые действия, ВСУ засели в жилом доме с гражданскими. Спроси у военного эксперта, как выкурить оттуда ВСУ. И я пять минут слушал ответ военного эксперта о том, как нужно ручным огнеметом выгнать ВСУ. Я сдал текст, а мне босс говорит: маловато, позвони еще. Я подумал: «Тебе мало этого трэша? Мы говорим сейчас, как огнеметом людей выжечь из здания». Я не смог возразить, хотя, наверное, стоило это сделать. В итоге я выполнил свою работу, скрипя зубами. 

В общем, я оказался в ситуации, когда я пишу то, во что совершенно не верю. Это сильно вымораживало. Если бы я остался на работе во «Взгляде», я бы сейчас писал, почему Лавров на самом деле молодец, когда он сказал, что евреи — самые главные антисемиты. 

Когда я подал заявление, мой начальник спросил: «Ты увольняешься из политических соображений или какая-то другая причина?». Я сказал ему, что я пишу то, во что я не верю, и не хочу так. Наступила мхатовская пауза, и он сказал: «Если у тебя получится найти место, найди для меня тоже».

Справедливости ради, не у всех своих бывших коллег я видел такое отчаяние. Были люди из разряда «я получаю свои деньги, содержу свою семью и срать хотел на все остальное». Это категория «не со мной случилось, я просто пишу, это же просто тексты». 

Но надо отдать «Взгляду» должное: пускай там и пропагандисты, они знают, как искать информацию, как ее подавать и при этом не выглядеть идиотами. В этом плане тебя там надрачивают как надо: у тебя не примут текст, пока там все не будет кристально понятно. 

Когда мне стало ясно, что я не могу работать во «Взгляде» и хочу куда-нибудь уйти, один мой друг вдруг предложил: «Нам нужен человек, который будет писать на реально легкие темы за нормальные деньги. Хочешь?». Я говорю: «Все, что угодно, лишь бы не это, уже не могу ругать Украину». 

Когда я устраивался на работу в проект НТВ, я познакомился с одним из начальников. Мой коллега представил меня: «Это Олег, писал про политику». А он такой: «Какая политика? Политика в России мертва». Я подал ему руку и подумал: какой умный мужик, все понимает. Я краем уха слышал разговоры коллег из других отделов, они все ржут над «спецоперацией». В этом плане они в адеквате, в отличие от человека, который все это затеял. Думаю, они просто оппортунисты, ведь госканал платит хорошие деньги — больше предлагает только RT, но это же вообще кошмар.

Некоторое время назад появилась новость про [то, что на заводе «Рено» будут выпускать] «Москвич». Ну это же фантастика! Я позвонил независимому автоэксперту, спросил, что он думает. И он сказал вещь, которую, была б моя воля, мы бы поставили в заголовок: «Это, конечно, все хорошо, но есть одна проблема: это будет телега, в которую стыдно лошадь запрячь». Но такие вещи еще можно опубликовать, а более радикальную критику — нет. То есть цензура у нас, конечно, есть. 

Честно говоря, эта работа мне не очень нравится. Не то, чтобы я сильно жалею, хотя, может быть, и стоило бы остаться безработным? Но мне не хотелось терять мало-мальскую финансовую независимость и съемную квартиру в Москве. Возвращаться в родной город, хоть он и не очень далеко, я совершенно не хочу. Поэтому я и согласился на эту работу. 

Я пытаюсь найти работу в нормальном СМИ, которое занимается полезными вещами, даже пробовал устроиться в «Автозак Live». Но пока не получилось. Моя мечта когда-нибудь пойти в «ОВД-Инфо» работать, но там люди, которые работают больше за идею, а иногда все-таки хочется поесть. 

Моя история на самом деле выглядит ужасно, и это действительно оппортунизм. Я пока себя не переборол и утешаю себя тем, что делаю антивоенную музыку. Мне хочется верить, что когда-нибудь мои дети спросят меня: «Папа, а что ты тогда делал?». А я скажу: «Да, каюсь, я был сотрудником НТВ, но вместе с тем я писал кое-какие антивоенные песни. На диск, послушай, может, тебе понравится».

Недавно я был в звукозаписывающей студии на Таганке. Раньше я записывал песни в домашней обстановке, но для трека нужно было проорать некоторые строчки из песни, а там текст антивоенный. Я сказал сотрудникам студии: «Вот такой момент: у меня там текст против спецоперации. Проблем не будет, если я захочу потом этот трек выпустить и указать, что вы помогли со сведением и записью?». А мне ответили: «Погоди-ка, с этим могут быть проблемы. Наши менеджеры об этом говорили». Невероятно, что это даже музыкальную индустрию затронуло.

Я не хочу оставаться в стороне, просто я не все могу в этой жизни сделать и не хочу уезжать из страны. Я хочу остаться в России, быть полезным здесь. К сожалению, я пока что полезен только НТВ. Но мне бы очень хотелось быть полезным кому-то, кто реально вступается за людей, кто понимает, что происходит. Слава богу, я пока на проекте, который не ругает Украину, и на этом спасибо.

Имя и возраст героя изменены по его просьбе.