Выборочные допросы при пересечении российской границы превратились в рутину. Однако если раньше силовики приглашали на беседу журналистов, активистов и прочих «нежелательных в российском государстве» персон, то теперь это все чаще происходит и с простыми гражданами, зачастую даже теми, кто политикой не интересуется. Никаких регламентов допроса нет — гражданин может провести в небольшой кабинке от нескольких минут до нескольких часов. Допрашивают жестко: давят и угрожают, отнимают электронные устройства, читают переписки. «Холод» рассказывает истории россиян, которые столкнулись с чрезмерно пристальным вниманием ФСБ на границе.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Имена и фамилии героев изменены в целях их безопасности.
«Сегодня, может быть, никуда и не полетишь»
Маргарита Кольчугина, 30 лет, тату-мастер, живет в Тбилиси
Я с мужем уехала из России после объявления мобилизации в сентябре прошлого года. В июле мне нужно было ненадолго съездить обратно, чтобы оформить несколько документов: в другой стране их сделать нельзя. Я прилетела в Пулково, где меня достаточно спокойно пропустили. Сделала все свои дела и обратно должна была вылететь в Ереван из Москвы.
Как обычно, приехала в аэропорт за два часа, зарегистрировалась на рейс, сдала багаж и пошла на паспортный контроль. Сотрудница на контроле неожиданно долго рассматривала мой паспорт, а потом спросила: «Вы родились в Украине, а где именно?» Я ответила, что в Крыму.
Дело в том, что, когда после оккупации Крыма в 2014 году украинцам выдавали российские загранпаспорта, в строке «Место рождения» там прописали просто «Ukraine». У тех, кто родился в России, обычно написан еще или город, или регион, а у меня просто «Ukraine». В 2014 году мне был 21 год, я еще училась в университете и хотела его закончить. И хоть я и не поддерживала российскую оккупацию, мне все равно пришлось получить российский паспорт. Без него жить там было очень сложно, ты лишался слишком многих прав. Поэтому я стала родившейся в Крыму украинкой с российским паспортом, так уж вышло.
Сотрудница погранконтроля сказала, что нужна дополнительная проверка моих документов. Мой паспорт передали второй сотруднице, которая отвела меня в коридор, где ожидали другие люди — в основном из Центральной Азии. Я подумала, что это, должно быть, какая-то формальная проверка, и сильно не волновалась.
Перед полетом в Россию со своего телефона я ничего не удаляла, потому что не считаю, что делала что-то противоправное. У меня есть, например, фотография сумки в цветах украинского флага, но я не знаю, является ли это экстремизмом или «дискредитацией» российской армии. Считается ли по текущим законам, что фотографией в своем телефоне я воздействую на неопределенный круг лиц? У меня нет на это ответов. Единственное, что сделала, — это вышла из своего основного телеграм-профиля в запасной, который я зарегистрировала на российскую симку.
После 20-минутного ожидания в коридоре ко мне подошел мужчина в форме и позвал в кабинет. Он был с моим паспортом и посадочным талоном. С момента как я отдала документы на погранконтроле, своему паспорту я уже была не хозяйка: его передавали из рук в руки. Мужчина привел меня в кабинет, в котором было три стола. За один из них сели мы, за другим сидел еще один сотрудник, который допрашивал мужчину из Центральной Азии. Наши допросы велись параллельно.
Мужчина с моим паспортом в руках не представился и не объяснил мне, что это за проверка. Он достал из брюк скомканный лист А4, исписанный с обеих сторон, ручку и начал задавать стандартные вопросы, а мои ответы вписывал на клочок бумаги. Это выглядело как какая-то бутафория.
Через несколько минут второй сотрудник, который допрашивал мужчину, отпустил его и присоединился к нам. Он спросил: «Кто тут у нас?» Первый сотрудник, который держал в руках мой паспорт, ответил: «Уроженка». После этого второй сотрудник сразу же начал говорить, что я должна предоставить ему свой разблокированный телефон для проверки.
Я спросила, что они хотят там найти. Они ответили, что ищут материалы экстремистской направленности или то, что «дискредитирует» российскую армию. Я сказала, что у меня ничего такого нет, и отказалась показывать им свой телефон. Они вдвоем давили на меня, заставляли показать телефон, я отказывалась, это повторялось по кругу, в промежутках они задавали вопросы, остались ли в Украине у меня родственники, где мой муж и сбежал ли он от мобилизации, какое у меня отношение к «СВО».
В какой-то момент я произнесла: «У меня скоро посадка на самолет, может, вы меня отпустите?» — на что они ответили: «Сегодня, может быть, никуда и не полетишь». В какой-то момент в кабинет вошел третий мужчина, тоже в форме, тоже не представился. Он тоже спросил: «Кто у нас тут?» — и первые два ответили: «Уроженка». Их ответ мне был неприятен — словно на мне стоит какое-то клеймо из-за места рождения.
Третий сотрудник сразу же начал разговаривать со мной грубо и заявил, что если я не покажу телефон, то они составят на меня протокол о неповиновении сотрудникам полиции, отправят на административный арест, конфискуют телефон — и якобы все равно найдут то, что им надо. Я ответила, что если они все равно планируют найти «то, что им надо», то добровольно я телефон отдавать им не буду. «Составляйте протокол, там хотя бы будет написано, на основании чего вы все это делаете», — сказала я. После моего ответа пришедший третьим сотрудник сказал: «Тогда будем звонить Вадиму».
Через пару минут пришел, видимо, «Вадим». Впрочем, как и все предыдущие сотрудники, он не представился. Зато с порога начал на меня орать: «Давай телефон быстро! Нам некогда тут с тобой разбираться! Мы тут не шутки шутим! Телефон в разблокированном виде на стол быстро!» Я по-прежнему отказывалась, а он продолжил на меня орать. Было видно, что разговаривать он не намерен.
На мой вопрос, что они хотят найти, «Вадим» ответил: «Мне нужно узнать, есть ли у тебя связи с ВСУ. Собираешься ли ты проводить террористические акции, финансируешь ли ты ВСУ?» Я сидела и размышляла, что же мне делать: их четверо, я одна. Если первые двое мужчин еще готовы были меня отпустить, то теперь, когда их четверо, они уже не захотят пасовать друг перед другом. Я сказала, что готова показать им телефон, но из своих рук. Это их устроило.
«Вадим» сказал мне зайти в WhatsApp. В поиске по чатам он сказал набирать ключевые слова: «Путин», «война», «ВСУ», «ЗСУ». Но самое нелепое, что потом он сказал набрать слово «орки». Я практически не использую WhatsApp, но у меня нашлось старое сообщение, где я написала «Путин мудак». Эти сотрудники сразу же набросились на меня с вопросами. Но я сказала: «Видите дату сообщения — 24 февраля 2022 года. У меня тогда все планы разрушились, вы, наверное, тоже в тот день были в шоке и не понимали, как будет идти ваша жизнь дальше». Видимо, этот ответ их устроил.
«Вадим» сказал искать в телефонной книге номера с кодом +38 — это код Украины. Таких контактов у меня не нашлось. Я держала телефон перед собой и ждала, что будет дальше. В это время «Вадим» нажал своим пальцем «Настройки», затем «Bluetooth» и, очевидно, ждал, когда к моему телефону подключится какое-то устройство. Тогда я резко заблокировала телефон и убрала его себе за спину. «Вадим» схватил мою руку и попытался выхватить телефон, но я смогла его удержать.
«На такое мы не договаривались, — сказала я, стараясь говорить как можно спокойнее и медленнее. — Зачем вы применяете ко мне физическую силу?» Они стали утверждать, что это не они, а я применила к ним физическую силу. Тут мне стало по-настоящему страшно, что меня обвинят в «неповиновении полиции» или в чем-то еще похлеще. «Вадим» опять начал на меня орать: «Сколько тебе лет? Почему ты ведешь себя как ребенок? Мы тут делом занимаемся, а не в игрушки играем! Дай нам свой телефон и лети потом куда хочешь!»
На это я просто несколько раз подряд повторила: «Пожалуйста, не повышайте на меня голос». Это его немного успокоило, он стал говорить чуть тише, хотя все равно с большим напором. «Вадим» сказал, что сейчас мы поедем на Лубянку, а оттуда в спецприемник. Я ответила: «Хорошо» — и думала, что лучше мы хоть куда-нибудь сдвинемся с этого места, везде будет лучше, чем там, наедине с этими четырьмя мужчинами. Сотрудники сказали мне собрать свои вещи и выйти в коридор.
Через пару минут вышел новый человек, которого я раньше еще не видела. В руках у него был мой паспорт и посадочный талон. Он отдал мне документы и указательным жестом показал: «Туда». Я прошла по его инструкции, там оказалось отдельное окно таможенного контроля, где мне поставили печать в паспорт, я одна в каком-то закуточке прошла досмотр через рамку и только тогда осознала, что меня отпустили и я смогу улететь.
Посадка на мой рейс уже началась, допрос длился примерно полтора часа. Я побежала к очереди на посадку и там начала рыдать. Но в тот момент у меня было ощущение, что ничего еще не закончилось. Когда я села в самолет, мне все еще было страшно. Самолет стоял и никуда не вылетал. Обычно в такие моменты капитан корабля что-то объявляет через громкоговоритель и объясняет, почему мы не летим. Но в этот раз никто ничего не объявлял, и я представляла себе, как фээсбэшники забирают из самолета мой чемодан и вскоре зайдут за мной прямо на борт. Самолет так простоял целый час, но потом все же тронулся. В тот момент, когда шасси оторвались от асфальта, я наконец почувствовала себя в безопасности.
Думаю, что таким образом на границе сотрудники ФСБ устраивают дополнительную фильтрацию людей, которые родились в Украине. Ту самую фильтрацию, про которую мы читали в пересказах жителей оккупированных Донецкой или Херсонской областей, которые выезжают в Россию. Такую фильтрацию пришлось пройти и мне.
Сотрудники ФСБ проверяют телефоны, чтобы найти повод для возбуждения уголовного дела. «Холод» описал подобные алгоритмы обвинения людей в государственной измене.
«Проверяем вас на влияние иностранных спецслужб»
Анастасия Петрова, 27 лет, редактор онлайн-курсов, живет в Тбилиси
Я уехала из России в январе 2023 года. Прошло полгода, и мне в первый раз понадобилось по работе прилететь в Москву. Летела я через Ереван, самолет приземлился в московском аэропорту Домодедово в восемь утра. Я совершенно не волновалась из-за того, что меня будут допрашивать, потому что я не являюсь ни активисткой, ни журналисткой, ни правозащитницей. Я была уверена, что не состою в группе риска и меня такие вещи, как досмотры со стороны ФСБ, касаться не должны. Перед полетом в Россию я не чистила телефон и вообще никак к поездке не готовилась.
На паспортном контроле меня проверяли дольше обычного. Потом пограничница протянула мой паспорт, но, как выяснилось, не мне, а передала его мужчине, который внезапно возник за моей спиной. Он был одет в гражданское: светлая рубашка, серые брюки, высокий стройный блондин. Сказал: «Пройдемте за мной». Привел меня в некий зал ожидания, сказал ждать. Вокруг были в основном представители Центральной Азии.
В ожидании я просидела часа полтора. После этого мужчина, который забрал мой паспорт, позвал меня в кабинет. Это была маленькая комната два на три метра, стол, полка и портрет Путина на стене. Путин висел прямо напротив моего стула. Мужчина не представился и просто начал задавать вопросы, записывая что-то параллельно в блокнот. Сначала он спрашивал обычные анкетные данные: про меня, про родителей, про мой отъезд, про работу. А потом перешел к вопросам про мое отношение к политике и войне в Украине. На мой вопрос, почему я здесь, он ответил что-то вроде: «Проверяем вас на влияние иностранных спецслужб».
Вот примеры вопросов, которые он мне задавал: «Как вы относитесь к СВО?», «Кто ваши друзья?», «Ваши друзья на стороне России или на стороне Украины?», «Есть ли среди ваших друзей политические активисты или журналисты?», «А сидит ли кто-то из ваших знакомых в СИЗО или тюрьме сейчас?», «Бывали ли вы на митингах?», «Бывали ли вы именно на митингах Навального?», «Донатили ли вы структурам Навального?», «Донатили ли вы на помощь украинским беженцам и ВСУ?»
Из-за того что я морально не была готова к такому допросу, у меня не было заготовленной легенды. Я не знала, безопасно ли говорить правду или нужно что-то скрывать. Пришлось импровизировать. Он не хамил мне, не угрожал физическим насилием, но в каждую формулировку вопроса он внедрял какие-то манипулятивные детали, чтобы «поймать» меня. Это было очень неприятно.
Часа через полтора после начала допроса мужчина сказал: «Мне нужен ваш телефон». К тому моменту я была так напугана, что мгновенно отдала ему свой телефон. Продиктовала пароль, и он начал изучать фотографии в моей ленте.
Он нашел фотографии и видео с митинга в Тбилиси, где я сняла, как протестующие кричат: «Слава Украине!» В тот момент я думала, что на меня через секунду наденут наручники и отведут в спецприемник. Но мужчина продолжил смотреть ленту телефона.
Единственная вещь, которую я сделала перед полетом в Россию, — это удалила с телефона приложения инстаграма, телеграма и фейсбука. Этот мужчина сам скачал из App Store на мой телефон телеграм и попросил меня ввести пароль. Я сказала, что пароль не помню и мне придется долго его подбирать. Взяла телефон в руки и в это время судорожно отписывалась от всех каналов. Потом он попросил мой ноутбук, в тот момент я тоже не смогла сопротивляться.
Он начал читать что-то на ноутбуке, нашел в загруженных файлах квитанцию из гостиницы, где я должна была остановиться, и прокомментировал вслух: «Значит, жить будете на такой-то улице в таком-то отеле». После этого мне стало еще более жутко: теперь он знал, где и в какие даты я буду жить.
Все это произошло в будний день, и мне вообще-то надо было работать после прилета. Мне писали и звонили коллеги, спрашивали, почему я не подключаюсь к общему созвону, почему не выполнила какие-то задачи, которые нужно было сделать в тот день. Когда этот мужчина видел звонки или сообщения, про каждого человека он подробно спрашивал: кто это?
Потом он почему-то начал задавать вопросы про Краснодар: бывала ли я там, есть ли у меня там родственники или друзья. Это было не связано с предыдущими вопросами, и вообще непонятно, при чем тут именно Краснодар? Затем спросил: «Вы, случайно, в багаже статуэтку не везете?» (Вероятно, сотрудник ФСБ намекал на статуэтку, потому что именно с помощью этого предмета был взорван российский пропагандист Владлен Татарский. — Прим. «Холода».) Я ответила, что вообще не понимаю, какую статуэтку он имеет в виду, и что у меня в багаже ничего такого нет.
Допрос длился часа два, после чего мужчина сказал, чтобы я шла в коридор. Мол, скоро закончим. Но мне пришлось еще несколько часов находиться в этом зале ожидания: там было душно, много людей, не было ни еды, ни воды, и мы все должны были просто сидеть и ждать без средств связи с внешним миром.
Часа через два этот мужчина вновь позвал меня к себе в кабинет и вновь начал допрос. По его вопросам было понятно, что он изучил мою технику. Он нашел информацию о том, что я работала в благотворительном фонде, помогающем украинским беженцам, и начал «кружить» вокруг этого. Спрашивал, как я туда попала, как зовут сотрудников фонда, какая помощь оказывается украинцам, кто руководит фондом. В своих ответах я старалась сместить акцент на то, что мне была интересна скорее сама должность, а не работа с беженцами.
Он начал опять пристально рассматривать фотографии в моем телефоне. Искал любую мелочь в желто-голубых цветах, приближал фото и спрашивал: «А что это такое? А где это снято? А кто эти люди, которые изображены на фото?»
Потом он спросил: «Вы понимаете, чем чревато такое поведение?» Я ответила, что понимаю. Может быть, он имел в виду, что если я продолжу помогать украинцам или фотографировать украинские флаги, то по прилете в Россию в следующий меня ждет что-то опасное? Он опять сказал выйти в коридор и ждать.
После второго допроса я просидела в зале ожидания до шести часов вечера. Он вышел из своего кабинета, отдал мне ноутбук, телефон и паспорт и сказал: «До свидания, вы свободны». Я дошла до зала, где выдают багаж, увидела свой одинокий чемодан, который стоял отдельно около какой-то стойки, и разрыдалась. А потом размышляла: допрос с девяти утра до шести вечера — вот такой рабочий день у человека, посвященный моему допросу. Во время перерыва, он, видимо, как раз сходил на обед, а теперь поедет домой к семье.
После этого чудовищного дня я не чувствовала себя в безопасности. Первые несколько дней ходила по улице без телефона, не пользовалась навигатором и приложениями доставки и такси, платила только наличными и даже в переписке никому не рассказывала про этот допрос, только при личном общении.
Улетала я из Пулково. Когда я подошла на паспортный контроль, очень сильно переживала и боялась повтора ситуации с допросом. Отдала паспорт. И сотрудница таможни опять начала очень долго вертеть в руках и листать мой паспорт. А потом она нажала какую-то кнопку, и ко мне подошел другой сотрудник в форме.
Меня опять увели в отдельный коридор, паспорт мой опять перешел из рук одной пограничницы в руки другого сотрудника, я сидела в зале ожидания и судорожно стирала с телефона вообще все, что только могла. Через 20 минут уже другой, новый сотрудник пригласил меня к отдельной кабинке погранконтроля, поставил штамп в паспорт и сказал: «Вам разрешен выезд за границу». Я впервые в жизни такое услышала. И улетела.
«Еще раз — и посадим на 25 лет за госизмену»
Кристина Пастухова, 42 года, домохозяйка, живет в Москве
В мае я возвращалась домой из отпуска в Турции вместе с 12-летним сыном. Мы прилетели ночным чартерным рейсом в аэропорт Внуково. Я, как обычно, отдала наши с сыном паспорта на паспортном контроле, сотрудница полистала их и сказала: «Пройдите на скамеечку, ваши документы сейчас проверят дополнительно». Я подумала, что, может быть, у меня что-то с паспортом, может быть, какая-то цифра замазалась или что-то такое.
На лавочке, куда нас отправили, была одна молодая девушка и молодой человек, они, как и мы, ждали. Я напряглась и начала спрашивать на повышенных тонах: «Что это такое, что происходит вообще?» — на что мне отвечали: «Ничего особенного, сейчас ваши документы проверят и отпустят». У выхода из аэропорта меня с сыном ждал муж, был уже час ночи. Я не рассчитывала на то, что мы с ребенком проведем время на какой-то лавочке. Я опять подошла к сотруднице таможенного контроля и спросила: «Долго нам еще ждать?» И уже начала закипать.
За нами пришла какая-то сотрудница и увела нас с сыном на первый этаж, где мы просидели еще какое-то время. Там был охранник, я начала задавать вопросы ему: «Что происходит, почему мне никто ничего не объясняет? На каком основании нас задержали?» Охраннику, видимо, это не понравилось, он достаточно резко ответил, мол, посидите, сейчас все узнаете.
В этот момент пришел мужчина в каком-то свитере и пиджаке, не представился. Посмотрел на меня, взял у сотрудницы таможенного контроля мой паспорт и начал спрашивать: «Вы когда-то делали зарубежные переводы?» Я сказала, что нет. Он меня спросил: «Переводили ли вы деньги украинским беженцам?» Я опять ответила, что нет.
Тогда он у меня спросил: «Может быть, вы знаете Настю-блондинку из инстаграма? Может быть, вы переводили деньги ей?» Я ответила, что вообще не понимаю, о ком речь. Тогда он разозлился и уже на повышенных тонах спросил: «Как вы относитесь к СВО?» Я сказала, что никак, мол, я простая домохозяйка, мне вообще нет дела до политики.
Он начал на меня орать: «Еще раз — и посадим на 25 лет за госизмену. Думаешь, тут шутки шутят?» На этих словах он отдал паспорт девушке, которая нас привела вниз, и сказал: «Отпускайте». Нас с сыном вернули на верхний этаж, и там мы просидели еще 40 минут. В кабинках паспортного контроля была пересменка. Потом мы все-таки прошли контроль, я вышла в зал, где нужно получать багаж, а там одиноко катается наш чемодан. Тогда я расплакалась. Но я была рада, что сдержалась и не плакала при этом сотруднике.
Всего на ожидание и допрос ушло около двух часов. Я была в шоке от того, что произошло. Я обычный человек, простая домохозяйка, у которой есть муж, дети, собачки. Для меня дико, что меня таким образом проверили. Я чувствовала себя униженной. Сначала я думала, что надо замолчать эту историю. Но спустя несколько дней во мне возник протест и желание, наоборот, не молчать, а рассказать как можно большему числу людей, что вот такое в нашей стране сейчас происходит. Активисты, видимо, закончились, перешли к обычным людям.
