В 2022 году Россию, по разным оценкам, покинули до 800 тысяч человек. Одна из самых распространенных претензий к ним: почему, находясь за рубежом и в безопасности, они не выходят на уличные акции протеста. По просьбе «Холода» на него отвечает уехавший из страны социолог, бывший доцент Вышки, а теперь приглашенный преподаватель Карлова университета Дмитрий Дубровский.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Начну с дисклеймера: феномен протестной активности россиян за рубежом нуждается в серьезном исследовании; все рассуждения в этом тексте основаны на эпизодических наблюдениях и несистематически собранных материалах; все выводы в тексте — предварительные и целиком находятся на совести автора.
Вопрос, почему все сотни тысяч людей, приехавшие из России, не устраивают антивоенные митинги, исходит из убеждения, что уличный протест — это несомненный моральный долг. Протест обязан быть многочисленным, ведь многочисленна сама российская эмиграция. Наконец, такой протест может убедить правительства и население стран, прежде всего, в Восточной Европе, что приезжие не поддерживают агрессивный политический курс своего государства.
Для ответа на вопрос, почему же — несмотря на очевидные ожидания и даже требования — таких массовых митингов не происходит, имеет смысл обратиться к ситуации с уличной политикой в самой России.
Последним примером действительно массового протеста россиян были митинги 2021 года в поддержку Алексея Навального. По оценкам СМИ, в них приняли участие около 100 тысяч человек в более чем 100 городах. С тех пор ничего подобного не происходило.
Начало войны ознаменовалось усилением репрессий: отчаянные попытки людей протестовать были задавлены законами о «несанкционированных митингах» и антиковидными ограничениями (которые по странности применялись исключительно к критикам власти), теперь усиленные санкциями за «дискредитацию армии» и «фейки».
В этих условиях мы можем воспользоваться формулой экономиста Альберта Хиршмана, предложившего оценивать символическую стоимость действий недовольных через противопоставление «голоса» (протеста) и «выхода» (увольнения, отъезда). Из нее следует, что стоимость протеста («голоса») для россиян оказалась чрезвычайно высока: уголовные дела и серьезные тюремные сроки для активистов демонстрируют решительность режима в борьбе с несогласными. Эмиграция — или политический эскапизм, уход от любого публичного протеста — стали, если применять метафору «стоимости», более дешевой опцией, а значит, рациональным решением.
От войны и мобилизации россияне (замечу: вовсе необязательно политические активисты) уезжают в страны, где традиционно существует русскоязычное сообщество. Но многие его представители не разделяют возмущение от войны, а то и впрямую поддерживают российскую агрессию. Такого рода позиция тоже может влиять на «стоимость» протеста россиянина за рубежом. Приехавшие оказываются в центре длительного и сложного конфликта, среди граждан иностранных государств, политически расколотых по отношению к российскому режиму. Так происходит в Эстонии, Латвии, Германии. Однозначно и публично выразить свои взгляды — значит, тут же поссориться с новым для себя окружением.
Кроме того, для многих россиян опыт внутри России обернулся разочарованием в митингах как в эффективной форме политического действия — «митинги вообще не имеют смысла ни здесь, ни там». Только акции рядом с диппредставительствами могут считаться обращением к государству, развязавшему войну, но никакой реакции со стороны дипломатов, заседающих в этих зданиях, нет.
Однако предполагаю, что прежде всего на публичную политическую активность россиян за рубежом влияет логика «коллективной вины» россиян, распространенная среди местных политиков и активистов и зачастую понимаемая как «поддержка Украины». По словам одной москвички, участвовавшей в антивоенном протесте и уехавшей в Грузию, она просто опасается резкой реакции на русский язык от граждан страны, фактически потерявшей в конфликте с Россией 20% своей территории.
При этом российские активисты, покинувшие страну еще до 24 февраля, как правило, поддерживают антивоенное движение. В Праге, Берлине, Варшаве и других европейских городах регулярно проходят митинги, в основном рядом с посольствами или консульствами России. Они, конечно, не массовые, хотя для Праги, например, антивоенный митинг в конце марта стал заметным событием и собрал около трех тысяч участников (при общей диаспоре около 30 тысяч человек).
Численность диаспоры, конечно, влияет на масштаб протеста. Например, в антивоенном движении Словении — несколько десятков человек. Диаспора, насколько мне известно, — порядка девяти тысяч. Местные россияне по-разному реагируют на публичную активность этого объединения. Встречаются и такие высказывания: «Протестовать надо дома, на Красной площади». Когда в фейсбуке появилось объявление об антивоенной акции, в комментариях организаторам припомнили все: агрессию в Украине и Грузии, массовую поддержку Путина и газовый шантаж. Словенская активистка российского происхождения Юлия Якшич признавалась мне, что, несмотря на слова поддержки, в том числе и от украинцев, в целом ощущения «очень тяжелые»: именно публичный протест россиян за границей против войны становится целью для сторонников идеи общей вины всех носителей российского паспорта. Это, как мне кажется, самое большое повышение «стоимости» публичного протеста за рубежом для российских граждан.
Автор этого текста участвовал в антивоенном митинге, организованным Пражским российским антивоенным комитетом, и не мог не заметить небольшой антимитинг, состоящий из примерно 10 украинцев и чехов под лозунгами вроде «Нет хороших русских» и «Вы протестуете против мобилизации, а не против войны». При обсуждении другой акции с участием общественных организаций некоторые украинцы заявляли, что «не будут стоять рядом с россиянами» даже под бело-сине-белым флагом.
Марта Лемпарт — лидер польского феминистского движения «Женская забастовка» — на антивоенном митинге в Варшаве спросила у аудитории, где тут русские, и, получив ответ: «Мы тут!», предложила «убираться на хуй». Участники демонстрации поддержали этот лозунг.
Таким образом, мы приходим к парадоксальному выводу: на публичную протестную активность россиян влияет, в первую очередь, давление местного сообщества, но именно это сообщество как раз и требует массового участия россиян в антивоенных акциях. Одновременно русскоязычные граждане иностранных государств могут реагировать на публичный протест агрессивно, видя в нем «предательство родины».
Естественным ответом на эти угрозы становится стратегия «невидимости» и неучастия в публичных протестах. Таким образом люди перестраховываются от возможных обвинений и столкновений со всех сторон.
Думаю, антивоенные митинги за рубежом будут продолжаться, но массовыми они по всем изложенным выше причинам не станут. Я сам — российский гражданин, и, возможно, это влияет на мою оценку ситуации. Тем не менее я полагаю, что протест против войны может воплощаться в разных формах, необязательно в виде уличных акций. Это может быть финансовая поддержка Украины, сотрудничество в деле помощи беженцам, просвещение российских граждан как за рубежом, так и в России, и многое другое.
Каждый российский гражданин несет долю ответственности за преступления российского режима — это признание принципиально отличается от идеи коллективной вины. В России — системная деградация политических практик и институтов. Но именно через их развитие и поддержку любых антивоенных инициатив мы можем добиться того, что публичные политические высказывания, в том числе уличные акции, для российских граждан снова обретут смысл и станут массовыми.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
