С начала войны Россия и Украина провели больше 30 обменов пленными. При этом процедура остается максимально закрытой. Стороны не раскрывают число пленных, не ведут открытые списки и редко публикуют детали обмена. Родственники пленных зачастую не знают, живы ли их близкие в плену, и вынуждены искать их сами. «Холод» рассказывает, как родственники военных переживают их плен по обе стороны фронта.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Когда Россия вторглась в Украину, танкист ВСУ Егор Мищук (имя изменено) был в отпуске. Командир вызвал его из дома, и подразделение направили защищать Мариуполь. До службы в армии 30-летний Мищук работал сварщиком-резчиком на заводе, но в 2020-м попал под сокращение из-за пандемии.
«У него руки золотые, — вспоминает мама Егора, Елена Мищук. — Он пытался устроиться и в автомастерские, и на частные предприятия ремонтником, и сварщиком, и куда только не, но нигде ему не предложили зарплату, которой хватило бы и ему, и его семье: у него четверо детей».
Перебрав несколько вариантов, Мищук остановился на военной службе. «Год ремонтировал военную технику, потом перешел в механики-водители: там зарплата больше», — рассказывает Елена.
В первые же дни Мищука контузило, и он попал в реанимационное отделение в Мариуполе. Пока он был в госпитале, началась блокада города, и связь с Егором пропала. Когда Елена дозвонилась до сына в следующий раз, он был уже на металлургическом комбинате имени Ильича: этот завод, как и «Азовсталь», украинские военные обороняли больше месяца.
«Мне сын говорил: “Мама, меня преследует запах хлеба. Так хлебушка хочу” — как в блокадном Ленинграде, — рассказывает Мищук. — А мы дома всегда сами пекли хлеб. Я ему говорю: “Сынок, вернешься — я тебе хлеба напеку сколько захочешь”. Но я знаю, что он сильный, живучий. Когда ему было 10 лет, мы повезли его в Киев к [хирургу, академику Николаю] Амосову, и он нам тогда сказал: “Знаете, еще неизвестно, какое сердце более совершенно — обычное человеческое или такое [как у Егора]”».
Мищук родился с врожденной аномалией всех четырех клапанов сердца: его папа был ликвидатором в Чернобыле, врачи списывали патологию на последствия лучевой болезни. «Я надеялась тогда и сейчас надеюсь, что он выживет», — говорит Елена. В детстве ему не рекомендовали тяжелые нагрузки, но во взрослом возрасте это не мешало ему работать на физически тяжелой работе и поступить на службу.
Бригада, в которой служил Мищук, обороняла комбинат до начала апреля. Потом военные попытались прорваться из Мариуполя к позициям ВСУ. Во время прорыва Егора ранило в ногу: бригада попала под минометный обстрел. Из-за ранения он не смог идти дальше и вместе с другими ранеными сослуживцами сдался в российский плен.
«Поверили, что на передовую не отправят»
В плену, но уже в украинском, оказался и 46-летний Евгений Сыроев (имя изменено).
Со своей женой Ольгой он познакомился больше 15 лет назад — тогда они вместе работали в автосалоне. Сейчас у них уже четверо детей: трое общих и сын Ольги от первого брака. Денег Сыроевым не хватало. Ради них, по словам Ольги, в августе 2022 года Евгений и подписал контракт на службу в армии. После десяти дней подготовки он уехал в Украину.
«Мы поверили, что на передовую его не отправят, — признается Сыроева. — Что, как говорят по телевизору, там будут профессиональные военные, а мой муж будет помогать раненым на безопасной территории. Ну и он уходил через “Ахмат” (чеченское подразделение спецназа, которое набирает добровольцев для войны в Украине. — Прим. “Холода”) — внушало доверие, что все официально, такой [высокий] уровень подготовки».
О происходящем Сыроева узнавала из новостей по телевизору. В семье верили, что Россия сражается с нацизмом, и поддерживали армию. Старший сын Ольги и Евгения состоит в «Юнармии», прошел военную подготовку и тоже хотел стать военным.
Через месяц службы Сыроев перестал выходить на связь. Вскоре женщине позвонил сослуживец Евгения и сказал, что мужчина погиб в бою.
«Я начала узнавать, звонила в Минобороны в течение двух месяцев, — вспоминает Сыроева, — мне говорят: “Он жив, служит”. Никаких данных, никаких новостей. Я ждала, что командование как-то передаст информацию о нем в министерство. До воинской части, откуда он отправлялся, я просто не дозвонилась. Ну, поскольку мне никто ничего не говорил, я начала искать его по телеграм-каналам украинским, например “Груз 200”, “Ищи своих”, “Дохлая русня”. И нашла фото, где он живой в плену».
Сын Ольги связался с администраторами телеграм-канала, где опубликовали фото ее мужа и других пленных. Те подсказали ему, кто из украинцев может знать что-то про Евгения. Сыроевы написали солдату ВСУ, который брал в плен Евгения и его сослуживцев. И получили ответ: «К сожалению, я не знаю, куда его отправили, но, что бы вам там в Рашке ни говорили, с ним все будет хорошо, с ним достойно обращаются».
«На рядовых плевать всем»
На статус пленного может претендовать любой военный или гражданский, кроме шпионов и наемников. По Женевской конвенции воюющие стороны берут пленных не для наказания за участие в боевых действиях, а для того, чтобы предотвратить дальнейшее участие военных в конфликте. Конвенция предписывает освобождать из плена тяжелобольных и тяжелораненых, но в остальном об обмене пленными воюющие страны договариваются отдельно.
Перед каждым обменом стороны проводят переговоры и формируют списки. Количество может быть неравным, иногда влияет статус пленных: например, в ходе крупнейшего с 24 февраля обмена, который прошел 21 сентября, 55 российских солдат и политика Виктора Медведчука обменяли на 215 украинских военных: по словам Зеленского, изначально Россия предлагала выдать 50 бойцов «Азова», но Украине удалось увеличить это число в четыре раза. Еще один известный случай произошел в марте: тогда девятерых российских военнопленных обменяли на мэра Мелитополя Ивана Федорова.
Сказать, кто именно попадет в список, заранее невозможно. Теоретически претендовать на обмен может любой пленный, но для этого нужно, чтобы в Министерствах обороны знали, что человек жив и находится в плену.
Часто родственники военнослужащего узнают о его пленении быстрее, чем эта информация доходит до госорганов, однако Минобороны не дает официальных пояснений, что делать в таких случаях.
«Солдатские матери Санкт-Петербурга» рекомендуют связаться с сослуживцами родственника и с другими семьями военнослужащих, которые тоже ищут родных, и написать заявление в Минобороны, военную прокуратуру и омбудсмену РФ — либо региональным омбудсменам. Валентина Мельникова, ответственный секретарь Союза комитетов солдатских матерей, советует родным российских военных звонить на горячую линию Минобороны и сообщать, что с родственником несколько дней нет связи.
«Конечно, сразу позвонили в Минобороны, сказали, что нашли его [мужа] среди пленных, — рассказывает Ольга Сыроева. — Нам говорят, что это все фейк, они не признают его пленным, этих фото недостаточно. Повторяют, что его нет ни в каких списках [ни пленных, ни погибших]. И так [отвечают] каждый божий день, мы со свекровью звоним по очереди — одно и то же. Когда мы были уверены, что он погиб, нам Минобороны тоже отвечало, что он жив-здоров».
Петербурженка Ксения Даулова, как и Ольга Сыроева, столкнулась с тем, что ее мужа не хотят признавать пленным: женщина безуспешно пыталась добиться этого от Минобороны РФ с апреля по июнь. Родственникам другого военного, Якова Ершова, в министерстве по телефону ответили, что мужчина пропал без вести, а в военной части, где тот служил по контракту, говорили, что Ершова невозможно найти, потому что он в Харькове, а это неподконтрольная России территория.
Кроме Минобороны, Сыроева писала и звонила губернатору, в администрацию президента, депутатам Госдумы, в прокуратуру, военную прокуратуру и в другие ведомства. По ее подсчетам, она обращалась в 12 разных служб. 11 из них оставили ее просьбу о признании мужа пленным без ответа — ответил только аппарат уполномоченного по правам человека.
«Там мне сказали: “Что вы нам так часто пишете одно и то же, отвлекаете от работы только, этим занимается Минобороны — что вы от нас хотите?” — вспоминает Сыроева. — Я им писала только два раза: первое письмо — чтобы нашли мне его живым или мертвым, и второе — что мы нашли его в плену и просим включить его в списки на обмен».
Единственный человек, с которым ей удалось наладить связь, — прапорщик, который занимается опознанием убитых и ведет списки раненых и пленных в Ростове-на-Дону (Сыроева боится раскрывать его имя, чтобы не навредить мужу и не помешать его возвращению домой). Его телефон Сыроевой дали в республиканском военкомате Чечни: она обратилась туда после безуспешных попыток связаться с воинской частью в Гудермесе, откуда ее муж в составе спецназа «Ахмат» уходил в Украину. Прапорщик попросил Сыроева отправить образцы ДНК детей Евгения для опознания и больше не выходил на связь, пока Ольга не рассказала ему, что муж в плену.
«Он тоже сказал, что это фото [из плена] — фейк, вестись на него не стоит, — вспоминает Сыроева. — Ну я же вижу, что на фото мой муж, я и его маме отправляла фото, и детям показывала — все подтвердили, что это он. И голова, череп выдающийся, и нос у него такой — сложно спутать. Ну, я своего знаю в любом случае».
В отчаянии Сыроева написала в украинскую группу в телеграме с просьбой об огласке. Она пожаловалась на то, что Минобороны отказывается включать Евгения в списки пленных, а без этого невозможно его обменять. «Он лично должен прийти в военкомат и сказать, что в плену?» — спрашивает Сыроева в конце обращения. Администраторы группы согласились опубликовать ее обращение.
«Как-то странно получается, не находите? — говорит Сыроева. — Украинцы, которые, казалось бы, должны в лучшем случае меня послать куда подальше, помогают, размещают информацию, пишут лично что знают. А наши, которые вроде должны биться за пленных ребят, ничего не делают — только прикидываются, что все в порядке».
«Мы на связи с военными [ВСУ], — объясняет “Холоду” администратор одной из таких групп, “Дохлая русня”. — Они напрямую нам говорят, кого “задвухсотили” [убили], кого взяли в плен. Чтобы родственники знали и боролись за своих пленных. Россия, как правило, меняет либо офицеров — ну или тех, кого им выгодно: Росгвардию поначалу меняли активно, чеченцев, чтоб не возмущались там в Чечне, — либо рядовых, если родственники наводят шум. Опять же, так было весной, сейчас такого стало меньше: на рядовых плевать всем. Но наше дело — дать информацию родственникам, потому что чем больше они будут шевелиться, тем больше ваших россиян хотя бы теоретически можно будет обменять на наших защитников».
«Мама, у меня зубы посыпались»
Елена, мама водителя ВСУ Егора Мищука, узнала, что ее сын в плену, 12 апреля, на следующий день после того, как он сдался российским военным: в социальных сетях об этом написал замминистра информации самопровозглашенной ДНР Даниил Безсонов. Женщина не знала, как он попал в плен и где его содержат: о прорыве из Мариуполя и ранении сослуживцы сына рассказали ей позже. Впервые Егор позвонил матери через три недели, из госпиталя в Донецке.
«Официально Россия позвонить не дает, — рассказывает Елена Мищук, — но он хотя бы раз в месяц как-то находил возможность выйти на связь. В первый раз ему повезло, что в госпитале была волонтер — православная женщина. Егор у меня тоже в православный храм здесь ходил, батюшка его хорошо знал. Видимо, благодаря вере и договорились. Я ему говорю: “Сынок, я давно знаю, что ты в плену”. Потом он за любую работу брался, чтобы выторговать себе звонок».
Звонки были короткими и проходили под надзором российских военных. Мищук пыталась выяснить больше деталей у бывшего мужа, отца Егора, который живет в Крыму и служит в Росгвардии, но он отказался помогать сыну и бывшей жене: не захотел рисковать карьерой. «Я надеялась на его человечность, — говорит Елена, — но человек оказался трусом».
Позже стало известно, что Егора содержат в Еленовке, куда его перевели после того как он поправился. В этой же колонии держали украинских военнопленных, защищавших завод «Азовсталь». Украинцы, освобожденные из Еленовки, рассказывали о том, что камеры были переполнены: доходило до того, что в восьмиместной камере находились 20 человек. Заключенных регулярно избивали и не давали им воды. Кроме военных, в Еленовке удерживали волонтеров и гражданских из Мариуполя, не прошедших фильтрацию.
«Два человека, которые из его бригады вернулись домой, говорили мне, что их проводят через строй: выстраивается две шеренги, между ними проводят пленного, военные бьют дубинками — ну а там куда попадет, — рассказывает Мищук. — Я прекрасно знаю, что он в холоде, что он не ест, а у него как ни крути особенности с сердцем. Даже элементарно простудой заболеет — кто его там будет лечить? У нас ампутанты вернувшиеся говорят, что, если бы им в плену лечили раны, можно было бы ручки-ножки сохранить. Я благодарю Бога, что есть хорошие люди и в Донецке, люди есть везде, и нелюди тоже — но, вы простите меня, это Средневековье какое-то».
В конце июля в результате взрыва погибли более 50 украинских пленных. Егор в это время был в одном из бараков и остался жив.
В ночь на 29 июля в колонии произошел взрыв, погибли более 50 украинских военных, в основном из «Азова». Россия обвиняет Украину в обстреле колонии системами HIMARS. Украина заявляет, что Россия совершила теракт, целенаправленно убив военных в Еленовке. CNN провела расследование и пришла к выводу, что официальная версия России сомнительна: ракетный обстрел колонии практически исключен — вероятнее всего, взрыв произошел не из-за внешнего воздействия, а из-за детонации внутри колонии.
Егор не жаловался матери на условия содержания.«Единственный раз был, — вспоминает Елена Мищук, — он мне говорит: “Мама, у меня зубы посыпались”. Я ему отвечаю: “Сынок, а тебе их не выбили?” — “Ну, и это тоже”. Я так поняла, кто-то стоял рядом, потому что Егор очень осторожно разговаривал, выбирал слова — обычно он со мной так не говорит. Ну и еще я же ему одежду покупаю новую: я мать, я его в любом случае жду. Я знаю, что надо меньше размер брать, потому что он там похудел. Я его спрашиваю как-то: “Сынок, тебе какого размера одежду брать?” Он мне: “Мам, я даже не знаю”. Я прекрасно знаю от тех, кто из плена вернулся, что его кормят там два раза: три ложки каши утром, три ложки каши вечером. Каша горячая, обжигаешься — твои проблемы. После того как он в Мариуполе голодал, это для него губительно».
Последний раз мать видела Егора в видео с пророссийским блогером Марианной Вышемирской — она стала известной после обстрела роддома в Мариуполе: ее фотографии около разрушенного роддома появились в мировых СМИ. Позже женщина публично заняла пророссийскую позицию.
«В интервью Егор сказал, что ранение зажило, — говорит Мищук. — Его спросили, что он думает про обстрел Еленовки. Он у меня, знаете, прямолинейный — высказал все подозрения [в правдивости российской официальной версии]. Мне кажется, это тоже сыграло роль в его исчезновении. Он мне последний раз звонил 1 сентября, говорил: “Мама, у меня завтра этап, куда везут — не знаю”. И с тех пор с ним нет связи, я не знаю, где он. По слухам от других родственников пленных, попали под обстрел на этапе, но официальной информации у меня нет. Понимаете, вот эта неизвестность больше всего убивает, потому что, если бы дознаться уже наверняка, было бы хоть чуточку полегче, мне кажется».
Правозащитница Ольга Романова, которая сейчас помогает искать украинцев в российских тюрьмах, признается, что это непростая задача. Информацию о взятых в плен гражданских с оккупированных Россией территорий ФСИН не дает, даже если правозащитники знают номер камеры, где сидят украинцы.
«Нам очень помогает тюремная почта — скажем так, добровольные помощники изнутри: когда в СИЗО или колонии происходит что-то необычное, арестанты хотят этим поделиться, — объясняет Романова. — Но ФСИН и руководство СИЗО отрицают, что в российских тюрьмах есть захваченные гражданские из Украины. Бывает, что людей уже меняют, то есть подтверждено, что их удерживали в России, но ФСИН продолжает говорить: “Их там нет”». Пленных солдат ВСУ, по словам Романовой, найти еще сложнее, хотя можно догадаться, где их содержат: для них освобождают отдельные колонии. «Заключенные пишут: “Нас всех этапируют отсюда, всю колонию, похоже, везут украинцев”, — говорит Романова. — Как только в колонию этапируют пленных солдат ВСУ, ФСИН наглухо закрывает доступ внутрь, приезжают ФСБ и военная полиция — к военнопленным украинцам в камеру зайти не удается никому, включая Красный Крест». В июне председатель ОНК по Ростовской области Игорь Омельченко заявил, что из СИЗО №2 в Таганроге выселили всех заключенных, но он не может утверждать, что там содержатся украинские военнопленные. Других подтверждений этой информации «Холоду» найти не удалось.
В отличие от Минобороны РФ, Украина дает инструкции, что делать родным пропавших военных. Координационный штаб по вопросам обращения с военнопленными рекомендует связаться с командиром родственника или с его воинской частью, если тот не выходит на связь больше трех дней, и обратиться в госорганы и в Красный Крест.
При этом, по словам Мищук, информации о пленных у родственников все равно критически мало. Государственные органы держат информацию в секрете ради безопасности военных и просят родственников военных не публиковать в интернете его фото и личные данные, чтобы не навредить. К тому же МВД перегружено, потому что от родных военнослужащих поступает много запросов. О том, где находится Егор Мищук, МВД тоже не сообщает.
«У сослуживцев мало информации, — говорит Елена Мищук. — Взяли в плен, а дальше что? Куда его повели, где содержат, как содержат? Сам когда звонил, всегда говорил, что все в порядке, мы хотя бы знали, где он. Хорошо, я живу в Украине, я для них как бы враг — но у Егора отец в Крыму, военный. Неужели нельзя разрешить звонок хотя бы ему?»
«Я жду его дома, чтобы уже сердце не болело»
Родственники российских пленных, по словам Валентины Мельниковой из Комитета солдатских матерей, вряд ли могут ускорить обмен, а возможности правозащитников сильно ограниченны. По ее словам, государство не идет на контакт по вопросу обмена.
Однако повлиять на условия и обмен, по ее мнению, могут уполномоченные по правам человека: «По Женевской конвенции уполномоченный по правам человека — это своеобразный гарант того, что пленного обменяют. Омбудсмен РФ Москалькова принимает участие в переговорах по поводу списков на обмен».
Омбудсмены действительно участвуют в обменах и ведут самостоятельные переговоры. Во время одного из последних — 17 октября, когда 108 украинских женщин-военнослужащих обменяли на 110 российских солдат — омбудсмены России и Украины встретились впервые. Дмитрий Лубинец и Татьяна Москалькова обсуждали посещение сторонами военнопленных, особенно колонии для украинских военнопленных в Еленовке, поиск пропавших без вести, воссоединение детей и родителей, оказавшихся на разных территориях, и другие вопросы. О договоренностях по обмену пленными Лубинец не сообщает.
Татьяна Москалькова заявила, что «с обеих сторон достигнуто взаимопонимание и готовность идти навстречу друг другу». Это же отмечает и Дмитрий Лубинец: он говорит, что инициатором этой встречи была Россия и, по его словам, он услышал от Москальковой конкретные предложения. Лубинец надеется, что это ускорит обмен, и утверждает, что переговоры по пленным активизировались.
В конце октября представительница Минобороны Украины Анна Маляр заявила, что с начала полномасштабного вторжения России в Украину стороны провели 28 обменов пленными. В ходе обменов в Украину вернулись 978 человек, из них 99 гражданских. После заявления Маляр прошло еще как минимум три масштабных обмена: 50 на 50, 107 на 107, а 11 ноября в Украину вернулись еще 45 военных. Министр по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий Ирина Верещук в конце сентября сказала, что в российском плену остаются 2,5 тысячи человек, включая гражданских.
В сентябре Владимир Зеленский заявил, что у России больше украинских пленных, чем в Украине — российских. Россия не раскрывает число солдат, остающихся в плену, но известно, что, по данным Минобороны, на начало ноября удалось вернуть 492 человек, включая гражданских.
При этом родные пленных оптимистично отмечают, что обмены стали происходить чаще. «Мы с другими родственниками пленных поддерживаем друг друга, — рассказывает Мищук, — и в последнее время стало больше надежды, потому что первые полгода вообще почти не обменивали».
Обмены проходят с первых дней полномасштабной войны, но в последние месяцы в списки на обмен включают больше пленных. Один из крупнейших обменов пленными за первые четыре месяца с 24 февраля прошел по формуле «86 на 86», в то время как с 30 июня прошло как минимум четыре больших обмена, по итогам которых стороны обменяли несколько сотен человек.
«Я узнаю, что где-то обмен произошел, — и у меня уже мысли, куда я поеду, что я повезу сыну, — говорит Мищук. — Потом открываю списки освобожденных — их выкладывает Украина в открытом доступе уже после того, как пройдет обмен, — и у меня такое отчаяние, такой вой. Радостно, что хоть кого-то обменяли, но опять нет Егора. И такая тяжесть, что опять не вышло: он говорил, что их несколько раз вывозили якобы на обмен, а потом возвращали обратно в колонию, — но, я думаю, это не сорвавшийся обмен, а психологическое давление. Людей с завода имени Ильича Россия будет держать в заложниках до последнего: они [по значимости для обмена] почти как военные с “Азовстали”, за них можно любые условия Украине ставить».
«Я не понимаю, почему они так упорно не признают его пленным, — говорит Ольга Сыроева. — Им не нужно, чтобы гражданин России вернулся домой? Или они делают как проще? Это просто издевательство и цинизм. Я жалею, что вообще отпустила его туда. Мне не нужны ни деньги, ничего — мне нужен муж живым дома».
