В ночь с 21 на 22 сентября 38-летнему рабочему из сельского поселения в Белгородской области принесли повестку о мобилизации. Мужчина служил в армии, но не имеет никакого боевого опыта или специальной подготовки; в их семье трое детей, двое из которых — несовершеннолетние. «Холод» поговорил с супругой мобилизованного: она говорит, что муж давно хотел отправиться на фронт, — и что она, хоть и переживает за супруга, одобряет действия властей.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
«У меня потекли слезы сразу. Я молча отвернулась»
С первого дня спецоперации мой муж твердил, что готов идти добровольцем, — но я его не пускала, говорила, что он нужен здесь. У него душа болела: ему 38, а отправляют на фронт 18-летних парней, которые и оружия-то толком в руках не держали. В семье мы знали, что, если придет повестка, он, не раздумывая, уйдет. Но то, что повестка пришла прямо в те же сутки, когда приняли закон о мобилизации, для нас было как обухом по голове.
В 01:10 ночи, когда вся семья спала, к нам в окно — мы живем в частном доме — постучались и посветили фонариком. Супруг вышел на улицу. Я сначала насторожилась: время-то позднее. Выглянула в окно, вижу: у мужа нет паники. Значит, все под контролем. [Оказалось, это] были представители военкомата, наш участковый, глава нашего сельского поселения. Они объезжали всех, кто у них в списках. Через пять минут он зашел и показал мне повестку. На ней стояло время выдачи: 01:12.
У меня потекли слезы сразу, конечно. Я молча отвернулась. Дрожу, в голове — полная каша. Муж положил повестку, сел на кровать. Мы молчали.
Мы не ложились в эту ночь вообще. Он меня успокаивал, приказным тоном говорил, чтобы я не расклеивалась. Что со слезами никогда не провожают бойца. Что я не должна сомневаться ни в нем, ни в нашей армии. И что это, естественно, его долг. Мы на эту тему очень много разговаривали и в семье, и с детьми. Теперь этот час настал.
Мы рассчитывали, что муж попадет во второй поток мобилизации. Он служил, но ему больше 35 лет, он ни в каких горячих точках не воевал. Никакой специальной подготовки, как бывает у тех, кто ездил в Чечню или в Сирию, у него не было. У нас был миллион причин оспорить решение о призыве, доказать, что он не подходит под категорию тех, кто подлежит призыву, — но это не в его стиле, конечно. Пришла повестка — значит, он пригодился своей родине.
Ночью мы собирались, пили чай. Хотели поговорить, но, честно говоря, каждый в своих мыслях был. Я переживала за него, а он переживал за нас. Все-таки, как на любом мужчине в семье, на нем лежала большая ответственность — и финансовая, и бытовая. Все, где требовалась мужская рука, он выполнял в полном объеме. На нем были дети, потому что я первая уезжаю на работу, — у нас трое детей, он развозил их по школам. Сейчас, когда я проснулась, я поняла, сколько на нем лежало ответственности и работы. Тяжело, но надо перестраивать свой быт. Я работаю на сельскохозяйственном производстве бригадиром. Хватит ли нам теперь денег: конечно, будет тяжело, но губернатор пообещал, что будет заниматься поддержкой тех семей, которые остались без своих отцов и сыновей.
«Утром просыпаемся — и ба-бах! Что-то летит»
Конечно, как супруге, мне тревожно. Но надо находить в себе силы, потому что мы должны быть достойны наших солдат. Не надо сеять панику. Они должны верить в нас, а мы не должны распускать слюни и сопли. Я понимаю, что мобилизация — это вынужденная мера. Но мы должны же как-то добыть победу и поставить точку.
Мы с мужем с первого дня спецоперации — волонтеры: помогаем нашим бойцам. Сперва помогали беженцам, но потом поняли, что они в целом в безопасности: власти им дают крышу над головой, еду, одежду. Ребятам в этом смысле тяжелее. Мы организовали группы в соцсетях: закупаем провизию, одежду, квадрокоптеры, оборудование. Бывало, бойцы по сарафанному радио сами выходили на моего мужа и просили помочь.
Все началось в начале марта, когда мы подобрали бойцов, брошенных их частью, на улице. Мы взяли их к себе, с них все и началось. С их рассказов… Не знаю, был ли там [в Украине] хаос — в такое время нельзя говорить плохо про свою страну и свои вооруженные силы. Солдаты эти уцелели после обстрела, они просто вышли [на территорию России]. Присоединились к определенной части, но не своей. Мы ребятам помогли найти, где их настоящая часть.
Моя мама живет прямо на границе с Украиной, и в ее доме мы организовали пункт горячего питания для наших бойцов, которые туда отправляются. Сперва — на свои деньги, где-то даже в долг: по соседям, по погребам собирали продукты. Потом подключились люди из других городов, губернатор наш помог, улучшил условия нашего пункта питания. Много неравнодушных оказалось, все захотели внести частичку помощи. Оказалось, нас очень много, и я очень рада. И теперь мой муж тоже будет среди тех, кому мы помогаем.
Большая часть [людей в России] — в розовых очках и не совсем понимает, что на самом деле происходит, потому что это их не касается. А у нас каждого второго коснулось. Утром просыпаемся — и ба-бах! Что-то летит. Ну, ПВО. Мы уже немножко звуки различаем, и дети наши звуки различают. Конечно, страшно, но… Мы хотя бы знаем это, мы сплотились здесь, один к одному.
«Сложно было объяснить ребенку, почему Украина вдруг стала врагом»
Детям о том, что его призвали, муж сообщил сам. Я приехала с работы — у дочерей старших (им 23 и 17), конечно, глаза заплаканные. Весь день они ходили поникшие, ужин прошел молча. Я с ними побеседовала: сказала, что нельзя так. Надо, наоборот, дорожить каждым днем, когда мы вместе. Сын — первоклассник. Он видел много солдат из числа тех, кому мы помогаем, и всегда всем им говорил: ждем вас живыми и с победой. Так и отцу сказал: «Ты мой герой».
С детьми мы за прошедшие семь месяцев много говорили о происходящем. Мы и о Великой Отечественной войне много говорим: каждое 9 мая ходим в военной форме, украшаем машину, участвуем во всяческих парадах, в «Бессмертном полку». Искали захоронения родственников, погибших в Великую Отечественную, — сутки добирались, чтобы найти могилу прадеда мужа в деревне, которой уже в помине нет. Поэтому, когда сын меня спросил: «Это война, как у наших дедушек и бабушек?», я объясняла: ну да, война, надо защищать родину. Аббревиатурой «СВО» не стала грузить ребенка.
Сложно было объяснить ребенку, почему Украина вдруг стала врагом. Но наши дети знают, что есть хорошие, а есть плохие люди в любом народе. Да и еще с 2014 года, когда начался конфликт в Донецкой и Луганской областях, мы знали, что на территории Украины есть националисты. Много документальных фильмов было, и в школах это проходили дети. Мы знали, что встаем на помощь тем, кто нуждается в защите от таких националистов. Так что дети понимали, что Россия правильно сделала, что нельзя отворачиваться от тех, кто просит помощи.
«Мы раньше ездили в Харьков на рынок — там было дешевле»
У нас есть родственники в Украине. Они воинственно настроены против нас, но мы их не осуждаем. Они нас считают виноватыми, говорят, что это все неправильно — то, что мы делаем на их территории, что мы на их земле устанавливаем свои правила. Говорят, что на территории чужой страны свои границы не защищают. Частично мы их понимаем: они верят в свою страну, как патриоты, — они там родились и живут, они выбрали президента и ему тоже верят. Конечно, если слушать только своего президента и только свои каналы информационные, то, может, это и правильно с их стороны — не предавать свою страну. Мы на эту тему не разговариваем, просто знаем друг о друге, что все живы и здоровы. Они ни к чему не причастны, ничего плохого не делают, а остальное — это их позиция.
Честно говоря, много лет назад, когда мы в Белгородскую область перехали, мы ездили вообще в Харьков на рынок, скупали одежду и продукты — там было дешевле. Жили дружно. Печально, что все так.
У меня в голове играет песня: «Стоим в поле с братом Колей». То, что сейчас идет брат на брата, — это страшно, конечно. Но мы же знаем состав армии Украины — там же очень мало украинцев. Там иностранные наемники. Хотя, конечно, я думаю, что и украинцы тоже там есть, которые поддерживают ту сторону, власть. Здесь очень сложно говорить, потому что сейчас очень большая информационная война. Как Бодров-младший сказал: “Во время войны никогда не осуждайте свое государство и свою страну. Потом будем разбираться, кто прав, кто виноват”.
«Всем понятно: пока не закончится спецоперация, мужа не вернут»
Муж на связь выходит. Сейчас они будут на обучении. Но я так поняла, что обучение будет коротким. У него страха нет. Он никогда не спрячется ни за чью спину, никогда не убежит. Это у него в крови, у него в голове. Понятно, что он переживает. Ему не сказали, через сколько его вернут домой. Но я думаю, что всем понятно: пока не закончится спецоперация, не вернут.
В курилках на предприятиях в Белгородской области мобилизация — это тема номер один: все обсуждают, кого это коснулось. Но надо верить, что так надо. Нам нужна сила. Но я не осуждаю тех, кто прячется. Это их право. Им очень может быть страшно, этим мальчишкам молодым. Они могут быть не готовы. Им страшно бросить свою семью. Это выбор каждого и на совести каждого. В нашей семье так: надо — значит надо, кто, если не мы. Движемся к победе, только к победе.
Я улыбаюсь, хотя мне тяжело, но я по-другому не могу. Я должна ждать своего супруга с победой. Лучше моего имени не упоминать. Я переживаю, как бы это не навредило моему супругу.
