«Россия окончательно разбила мне сердце»

Директор центра «Насилию.Нет» Анна Ривина — о новом проекте «Лабиринт», сериале Fem Is и эмиграции

В марте 2022 года юристка и директор центра помощи пострадавшим от насилия «Насилию.Нет» Анна Ривина уехала из России. Сейчас вместе с командой специалисток она запускает проект «Лабиринт», направленный на помощь женщинам, которые из-за войны были вынуждены переехать в другие страны и столкнулись там с насилием. Параллельно на ютубе выходит документальный сериал Fem Is, созданный Ривиной с новой командой. «Холод» поговорил с Ривиной о ее новых проектах и о том, как связаны война и домашнее насилие. 

27 июня ты запускаешь проект «Лабиринт». Он связан с «Насилию.Нет» или будет существовать отдельно?

— Все, что делает «Насилию.Нет», остается в Москве и ориентировано на Москву и на Россию. Те проекты, которые у меня сейчас выходят, не имеют к ним никакого отношения. В них нет людей из той команды, и нет никаких связующих звеньев, кроме меня. Да и то, в новых проектах я фигурирую не как директор «Насилию.Нет», а как человек, который разбирается в гендерной теме.

Это сделано для того, чтобы штрафы за иноагентство не тянулись за новыми проектами?

— Да, но еще и потому что я сейчас живу не в России (после начала войны Анна Ривина переехала в Тбилиси. — Прим. «Холода») и не представляю, когда и при каких обстоятельствах вернусь. Я хочу уважать себя и заниматься тем, что мне важно, без абсурдных ограничений, которые не дают мне возможность чувствовать себя так, как я хотела бы.

Поэтому сейчас я просто сделала совершенно новую организацию, которая работает в другой стране и где работают люди, не проживающие в России. Эта НКО называется Rivina Foundation. Чтобы центр «Насилию.Нет» стал хорошо известен, ушли годы усердной работы. Сейчас у меня нет возможности придумать такое название, чтобы все сразу понимали, что это за проект и кто его делает. Но у меня есть моя репутация, репутация партнеров. Поэтому единственное, что я могу поставить как знак качества — это моя фамилия.

«Лабиринт» мы сделали, чтобы помогать тем, кто не в России. Хотя и тем, кто в России, тоже будем помогать, поскольку этот проект направлен на помощь людям, которые вынужденно находятся в другой стране. А мы прекрасно понимаем, что есть украинки, которым пришлось отправиться в Россию, и в этом случае им может понадобится «Лабиринт». Все остальное вообще не про Россию, а про последствия того, что Россия сделала и с чем нам всем придется сталкиваться. 

Как твоя жизнь изменилась с начала войны?

— Россия окончательно разбила мне сердце, и эту войну я воспринимаю как свою личную трагедию. У меня всегда была вера, что скоро могут произойти изменения, которые приведут к чему-то хорошему. Я обожаю русский язык, обожаю свой родной город Москву, любимый офис, где я работала со своей любимой командой. У меня уже был опыт жизни за пределами России, но сколько бы я ни путешествовала, я всегда возвращалась в Москву. Я человек, который всегда плачет на Новый год под гимн, я всегда смотрела обращение Путина, хотя никогда его не поддерживала и не любила. Но для меня это было обязательно. В этом году я не смогла посмотреть и загадала на Новый год, чтобы настал мир и свобода. 

Почему не смогла?

— Потому что стадия моего несогласия с Путиным, отрицания его как моего представителя переросла в физическое отвращение. 

Я поняла, что все четыре поколения моей семьи эта страна нас только обманывала. Обманывала, когда разрушалась Российская Империя, обманывала на протяжении существования Советского Союза и Российской Федерации. Были только какие-то маленькие зачатки надежды, что что-то может измениться, но никогда этого не происходило. Почему-то только сейчас меня догнало осознание: если все предыдущие поколения были обманутыми, с чего вдруг мне выпадет какая-то другая карта? И я поняла, что не выпадет. 

Самые важные и близкие люди, которые больше всего сил вкладывали в мое становление и со мной разговаривали — это мои бабушка и дедушка. И они тесно связаны с Украиной. Я застала свою прабабушку, которая родилась в Харькове в 1908 году. Моя мама родилась во Львове, мой дедушка из Одессы. Я смотрю на карту военных действий и понимаю, что в городах, где сейчас идут бои, кто-то из моих родственников родился, кто-то учился. Мой дедушка был политическим обозревателем, он в еще 2009 году писал, что Путин не любит Украину и что все это приведет к войне. В последние годы они с бабушкой со мной могли говорить только про Украину. Мне это было в тягость, я говорила: «О чем вы, не может быть войны». Бабушка мне говорила не обсуждать это по телефону, не писать на эту тему. Бабушки не стало в ноябре. И сейчас она этого не видит, но все, о чем она говорила, сбылось: началась война, и на эту тему публиковать ничего нельзя.

Для меня нынешние события — это часть того, что происходило в Украине и в России столетиями. Если посмотреть, как на войну реагируют миллионы людей в нашей стране, которым это все очень по душе, становится понятно, почему коллеги за все эти годы не смогли объяснить россиянам, что нельзя бить женщин. Все очень взаимосвязано. 

Почему ты решила запустить «Лабиринт»?

— Когда началась война, я первые недели была в шоке. С виду для команды я хорохорилась, но внутри у меня была всепоглощающая тьма. И когда у меня возникла идея помогать женщинам, которые, как и я, переехали куда-то и могут там столкнуться с насилием, я нашла точку приложения, куда я могу направить все свои силы. И мне стало намного проще переживать происходящее. Сейчас этот проект дает мне силы. 

Но это все равно ресурсозатратно. Как ты совмещаешь работу руководителя «Насилию.Нет» и запуск «Лабиринта»?

— Это тяжело, и я прекрасно понимаю, что спокойный рабочий режим выглядит иначе. Но сейчас не приходится задумываться о спокойном рабочем режиме, потому что мы проживаем то, что никогда не проживали, и все по-разному на это реагируем. Я сейчас опишу ситуацию, которая покажется абсурдной, но так и было. Ровно год назад без моего тотального контроля наш администратор не могла купить освежитель воздуха. Был такой формат работы, когда все задавали мне миллиард вопросов. Сейчас у нас есть другие люди, которым задают эти вопросы, и на большинство из них они могут дать ответ. Стало легче, потому что моя команда очень выросла в плане способности принимать решения, и я ей безумно горжусь. 

Но в «Насилию.Нет» я наломала дров, нанимая много молодых сотрудниц. Я думала: сейчас вложу в них силы, дам им хорошую зарплату и они расцветут. Но это работает в очень редких случаях. Поэтому с «Лабиринтом» я пошла другим путем: у нас небольшая команда, и все женщины в ней крутейшие в своей теме. Мне не нужно им объяснять, что делать. Я в восторге от того, как круто работать со взрослыми специалистами.

Судя по форме поиска волонтеров, география «Лабиринта» довольно большая. Страны Европейского Cоюза, Молдова, Грузия, Турция, Сербия, Армения, Великобритания и Израиль.

— Мы начали с простого: смотрели, куда идут основные потоки беженок. Сейчас наша задача — сделать карту помощи по этим странам. По сути это будет агрегатор, который мы делаем на четырех языках — английском, русском, украинском и белорусском. 

Интересно, что сложнее всего было найти белорусских переводчиков. Как я понимаю, в основном для беларусов нет проблем в использовании русского языка, но для нас было очень важно сделать беларусов видимыми в этом проекте. Это как с феминитивами — нужно делать людей видимыми для того, чтобы понимать, с какими проблемами они сталкиваются и какая помощь им нужна. 

И какую помощь вы будете предлагать?

— Мы не сможем предоставлять женщинам юридическую поддержку, потому что в каждой стране свое законодательство. К тому же мы в России привыкли, что закона против насилия нет, что эта система не работает, а если мы говорим про европейские страны, то там с этим все обстоит лучше. 

Но мы делаем подробную инструкцию по каждой стране, которой может пользоваться неограниченный круг лиц. Как позвонить в полицию, что делать, когда полицейский приедет, что делать, если полиция не приедет — шаг за шагом. Все инструкции написаны с помощью профильных НКО из разных стран. В них также будут прописаны ключевые организации, куда можно обратиться — потому что, когда человек приезжает в другую страну, он не знает языка и не знает, что с проблемой насилия кто-то работает. В будущем мы задействуем все силы, которые у нас есть, чтобы сделать такую карту помощи вообще для всех стран. 

Второе направление — это психологическая поддержка. У нас будет порядка 15 психологов, которые будут консультировать женщин онлайн, и координатор, которая будет получать заявки и распределять их между психологами. 

Третье направление — это волонтерская сеть. Мы только начали ее собирать: поскольку проект еще не запущен, не было возможности сделать это эффективно. Но, когда он запустится, мы будем искать волонтеров из разных стран, чтобы они могли помогать на местах: знали бы местную кухню, культуру и язык, могли сопроводить в местные организации, больницы, полицию. Всех их, конечно, мы будем обучать — у меня всегда было правило, что необученных волонтеров к пострадавшим подпускать нельзя. Потому что самое главное — не навредить. 

«Россия окончательно разбила мне сердце»
То есть в целом «Лабиринт» будет помогать пострадавшим от домашнего насилия?

— Нет, он не только про домашнее насилие. Еще могут быть и изнасилование, и другие виды сексуализированного насилия. Мы старались отдельно прописать насилие над детьми, в том числе буллинг, который связан с национальным аспектом, типа «понаехали русские шлюхи». Я недавно общалась с польской коллегой из правозащитного НКО, которая рассказала, что поляки уже вовсю хихикают и всерьез говорят о том, что польки слишком амбициозные и строптивые: «Вот наконец-то понаехала куча украинок, на которых можно жениться». 

Про это не говорят особо, хотя это в принципе очевидно, потому что не бывает войны без роста гендерного насилия. А из-за того, что идет война, эту тему задвигают назад и говорят: «Потом разберемся, сейчас не до этого». 

Помимо «Лабиринта» ты с командой выпустила сериал о феминизме Fem Is. Что это за история?

— Года два назад я встречалась с Ксенией Собчак, и мы обсуждали, каким образом она может помочь «Насилию.Нет». Я тогда сказала, что у меня есть мечта — сделать большой проект, стоящий больших денег, которых у меня нет, а именно: собрать крутейших эксперток и возить их по стране. Сделать не школу феминизма на 20 человек, а масштабный проект по повышению феминистской грамотности.

Я считала, что если обратиться к Собчак и ей это будет интересно, то проект может получиться громким, привлечет внимание. Этого не произошло, и я подумала: раз нет возможности привезти эксперток и фем-активисток куда-то, можно снять их для сериала. 

У нас десять тем: феминизм и деньги, феминизм и дети, феминизм и секс, феминизм и насилие и так далее. Мы хотели опубликовать сериал еще 1 марта. Но после 24 февраля стало вообще непонятно, как с ним быть. И я поняла для себя, что не смогу его выпустить, если мы не сделаем что-то на тему войны. Поэтому мы сняли еще одну серию — о феминизме и войне. Всего получилось 11 серий — 23 июня мы выложили их в открытый доступ на ютуб.

На кого прежде всего этот сериал рассчитан?

— До войны у меня была идея, что этот проект может выйти на очень большую аудиторию. Мне хотелось, чтобы противники феминизма, посмотревшие сериал, подумали: «Вау, оказывается, мы действительно не любим феминисток, но во всяком случае мы теперь будем говорить не только про небритые подмышки». Но война очень сильно все поменяла, в том числе, мое ощущение себя и моей просветительской миссии.

Я поняла, что устала быть воспитательницей детского сада, которая сейчас все объяснит деткам. Поэтому сейчас я считаю, что этот сериал только для тех, кому интересен феминизм. Если кто-то в этом сериале найдет для себя толк и задумается о чем-то, это уже будет победа. У нас есть дисклеймер, в котором написано, что мы не пытаемся никого сделать феминистками или профеминистами.

Ты сказала, что из-за войны многие страны задвигают тему гендерного насилия. Можно ли сказать, что сейчас в России и в других странах одни и те же проблемы с насилием и с его последствиями? 

— Нет, конечно. Россия в этом смысле стоит отдельно: до тех пор, пока Россия не ушла из Совета Европы, она была последней страной без профильного закона. Его очень долго и усердно не хотели принимать. Вся государственная система говорила: «Нет, мы не будем бороться с этим насилием, не будем обращать на него внимание». Это нормализация насилия: тотальное бездействие со стороны полицейских, непрофессиональные судьи, которые всегда пытаются у женщины выискать какие-то коварные мотивы. 

Ну и сейчас, конечно же, Россия — страна-агрессор, которая развязала эту бойню. Тем самым она еще раз показала, что абстрактные семейные скрепы, патриотические и национальные интересы для нее в разы важнее человеческой жизни и человеческого здоровья. Европейская концепция прав человека сводится к тому, что человеческая жизнь — главная ценность. Россия же всячески демонстрирует, что это не так. 

Поэтому ты решила уехать из России?

— Да. И еще важная мысль насчет создания новой организации, и эмиграции, и гендерного насилия — почему мне нужно называть вещи своими именами и почему я готова на все риски, связанные с этим. Я и моя команда годами объясняли женщинам, что если им очень плохо и страшно, то нужно уходить. Что ни дети не являются основанием терпеть побои, ни страх неизвестности. Что мы обязательно поможем найти работу и так или иначе попробуем за руку вывести их из этого ужаса. В ответ сотни женщин рассказывали о том, как их жизнь стала лучше после того, как они ушли от насильника и получили помощь центра. 

Я понимаю, что домашнее насилие и государственное работают по одному алгоритму, поэтому для меня очень важно не примыкать к этому насилию, не оправдывать его, не стыдиться, не думать, что я сама виновата. Все шаблоны, которые женщины применяют к себе в случаях домашнего насилия, я применяю к себе по поводу государственного насилия со стороны субъекта под названием Российская Федерация. 

В одном из интервью ты говорила, что после того, как люди, воюющие в Украине, вернутся в Россию, насилия станет больше. И что «Насилию.Нет» уже работает над программами помощи людям с ПТСР. Как продвигается работа в этом направлении?

— Мы не с ПТСР будем работать, а с ростом насилия дома после возвращения военных и, главное, с тем, что в России будут еще больше замалчивать случаи насилия. Потому что обвинить в насилии военного будет намного сложнее, чем гражданского мужчину: не только с эмоциональной, социальной, но и с правовой точки зрения, потому что у них, возможно, будет своеобразный иммунитет. Потому у них может быть своя система военных трибуналах, поэтому они не должны будут участвовать в военных процессах. Или из-за наличия званий их будут нелегально прикрывать и не давать завести дела против них. Очень важно проговорить, что это будет не только в России, но и в Украине тоже.

Когда в Украине была антитеррористическая операция [в Донбассе], появился поразительный кейс, к которому Россия еще не готова. После возвращения украинских солдат с войны профильные организации зафиксировали рост насилия. В общественном поле была дилемма: пускать это в обсуждение или же военные — герои, которым все можно? Я преклоняюсь перед женщинами и мужчинами, которые настояли на том, что эта проблема должна обсуждаться. Это было очень круто.

Конечно, наша проблема заключается в том, что «Насилию.Нет» — московская организация. Мы не можем бороться с последствиями на территории всей страны. Мы понимаем, что почти все солдаты, которые попали в Украину, не из Москвы, а из регионов. А в регионах совсем беда и с просвещением по теме насилия, и с помощью. Поэтому надо будет подстраиваться под обстоятельства, и кроме этого еще не попасть под статью о дискредитации Вооруженных сил Российской Федерации. Потому что, если сказать, что российские солдаты бьют российских женщин, — это и будет та самая дискредитация.

«Россия окончательно разбила мне сердце»
То есть рост домашнего насилия в семьях военных — это неизбежное последствие войны?

— Если изучать международный опыт, становится понятно, что не может быть иначе. Приходят люди, у которых стерты все ориентиры, их глаза замылены смертью, кровью, ужасами. Чего ждать? И все это накладывается на абсолютное беззаконие касательно насилия по отношению к женщинам в России. 

Также очевидно, что происходит нормализация насилия. Мы видим, что даже на войне люди ко всему этому привыкают. Сначала думаешь: «О господи, разбомбили дом. Какой кошмар». А со временем думаешь: «Разбомбили еще один дом, ну подумаешь, и еще один город разбомбили». И с насилием это так же работает. 

Помните ужасную история с девочкой, которая шла в короткой юбке, ей свистели из машины, она показала фак. Мужики остановились, поставили ее на колени, избили, а колени у нее просто в мясо. Она сняла, как выглядела после этого. Конечно, там комментарии: «Сама, шлюха, виновата, надо было нормально одеваться». Вспомним историю двухлетней давности, когда девушка шла в саду «Эрмитаж», кто-то спросил «сколько она возьмет за секс», она послала нахер. И ее головой били об асфальт прямо напротив Петровки, 38. И все такие: «Ну сама виновата, зачем надо было ребят посылать, могла бы мило ответить». Таких случаев будет точно больше. 

Насколько тяжело было принимать решение об отъезде, не зная, когда ты сможешь вернуться?

— У меня за несколько месяцев два раза было состояние «все, беру билет [в Россию], пофиг, что будет». Но я запрещаю себе смотреть фотографии московской квартиры, где мы только доделали ремонт и я еще не успела везде ручки дверные поставить, которые у меня лежат в коробочке. Мне присылают видео из офиса «Насилию.Нет»: и, с одной стороны, я хочу видеть, что там происходит, с другой — пытаюсь не смотреть, потому что мне от этого очень больно. 

Когда пострадавшая от насилия уходит от насильника, она вспоминает не только, как он ее бил, но и первое свидание: в каком она была платье, какой он был милый. У меня очень много таких воспоминаний. И нужно тратить много сил, чтобы вспоминать еще и то, как тебя обижают, как тебя называют предателем, как мой бывший начальник Антон Красовский (С 2016 по 2018 год Ривина работала исполнительным директором фонда «СПИД.Центр», Красовский председатель совета фонда. — Прим.«Холода») постит, что я — шпион Великобритании. 

Конечно, у всех у нас в разной степени посттравматическое расстройство. Сейчас я еще на адреналине и получается дистанцироваться. Посмотрим, что будет, когда меня накроет. 

Фото
Егор Слизяк для «Холода»
Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.