Две участницы Феминистского антивоенного сопротивления (ФАС) на условиях анонимности рассказали «Холоду» о том, как оно появилось и почему в публичном поле у антивоенного движения женского лицо. В интервью они обозначены под измененными именами из соображений безопасности.
Как появилась идея создать ФАС?
Настя (Имя вымышленное — прим. «Холода»): Движение возникло на второй день войны. Мы списались с двумя активистками и пришли к выводу, что нам необходимо какое-то консолидированное действие. Быстро стало понятно, что прежние формы нашего активизма работать не будут — в условиях войны, усиливающихся в разы репрессий нужна сетевая инициатива.
Юля (Имя вымышленное — прим. «Холода»): Мы хотели объединить все феминистские организации, которые согласятся с нашим манифестом, и действовать вместе, потому что разных феминистских ячеек в России очень много — мы знаем более 40, — но не все пытаются выходить на контакт. Мы решили объединиться, чтобы все эти люди могли вместе функционировать как один механизм, при этом будучи децентрализованными.
Как устроена структура движения?
Настя: Мы специально не делаем никакого общего чата, потому что у активисток изымают телефоны, их обыскивают, забирают на допросы. Децентрализация здесь нужна для безопасности, чтобы уворачиваться от репрессий. Когда нужно срочно связаться, мы выходим на связь точечно, так как у каждой феминистской ячейки, которая вышла с нами на связь, есть своя представительница, которая общается с нами.
Движения, которые устроены более вертикально, быстро перестают функционировать. Мы же объединены только общим манифестом и названием. Иногда мы предлагаем общие форматы, которые можно подхватывать, а можно и нет; иногда нам предлагают какой-то формат, который мы распространяем через свои каналы. Мы вынуждены все время модифицироваться, приспосабливаясь к новым ситуациям, у нас постоянно планерки и созвоны.
Какие инициативы и акции вам удалось запустить за время существования?
Настя: Нам удалось заново раскрутить формат «тихого пикета» Даши Серенко: люди носят антивоенные лозунги на сумках или одежде каждый день. По моим самым скромным подсчетам, около 3000 человек уже вышли с «тихими пикетами». И все больше людей продолжают выходить каждый день в самых разных городах России — маленьких и больших, и в селах, и в деревнях.
Мы сделали акцию 6 марта — это была феминистская колонна внутри основных антивоенных протестов. Акция прошла в Москве, Петербурге и нескольких других городах. Накануне 6 марта у феминисток прошли обыски, некоторых задержали, и полиция караулила под окнами огромного количества активисток — они так пытались вывести из строя координационную ячейку протеста. Частично им это удалось. 8 марта мы провели нашу пока самую крупную акцию: мы отказались праздновать 8 марта в классическом смысле и попросили участниц возложить цветы к памятникам Великой Отечественной войне в память о погибших мирных жителях Украины.
Юля: На протяжении всего «великого» путинского правления государственная пропаганда присваивает себе весь дискурс о Великой победе в Великой Отечественной войне, о России, которая победила фашистов. Уже давно стерлись какие-либо исторические реалии — это уже абстрактные фашисты, которых мы побеждаем. Эта же оптика сейчас используется на войне с Украиной — якобы мы побеждаем каких-то абстрактных фашистов. Видимо, фашисты — это украинцы, которые не хотят быть русскими, а хотят быть украинцами.
Настя: Нам всю жизнь прививали риторические фигуры: главное — это мир; война — это ужасно, «больше никогда», «лишь бы не было войны». И теперь мы понимаем, что все это была ложь и пустая риторика. Мы захотели эту пустую риторику наполнить своим смыслом, поэтому и попросили всех, кто празднует 8 марта, почтить память погибших таким образом.
К нам присоединилось 103 города, из которых примерно 80 в России, а остальные — в других странах: в Германии, Франции, Испании, Индии. Смысл этой акции был не только символический — мы хотели, чтобы люди в условиях информационной блокады, когда активизмом заниматься все сложнее, могли знакомиться друг с другом, объединяться в новые сети. После нам писали, что встретили у памятников единомышленниц, обменялись с ними контактами и организовали ячейки в своих городах.
Поскольку памятников Великой Отечественной войне много, и мы не вывешивали список — люди выбирали их сами, — полиция не смогла патрулировать их все. Я считаю, что мы удачно выбрали формат и это поддержало многих. А сейчас очень важно поддерживать людей из России, которые занимаются активизмом, чтобы антивоенное движение не угасло, и добиваться каких-то результатов.
Еще мы запустили вирусные письма по WhatsApp и по «Одноклассникам», потому что понимаем, как схлопывается информационное пространство, а правду доносить как-то нужно. Пространство и до того было довольно схлопнутым и поляризованным. В нашей стране были люди, у которых был доступ к разной информации, а были люди, которые получали ее всегда из одних и тех же провластных источников. Теперь разрыв стал еще больше: люди, у которых есть VPN, и те, у кого его нет.
Юля: Мы стилизовали наше письмо под «письмо счастья» — знакомый многим формат сообщения, которое нужно передать, скажем, пятерым людям, а то не будет денег, счастья, здоровья. Только свое мы назвали «письмо несчастья».
Если вы не отправите это письмо 7 знакомым, счастья и мирной жизни в ближайшие годы Вам не светит!!!!
Вы читаете это письмо, потому что Россия напала на Украину (ночью, когда мирные люди спали): за несколько дней счёт жертв с обеих сторон идёт на тысячи, Россия бомбит в том числе дома мирных жителей, люди в Украине спят в бомбоубежищах, среди погибших есть дети. Россия запрещает называть войну войной и называет происходящее «спецоперацией», задействует в боях совсем молодых солдат-срочников, а президент Путин угрожает ядерным оружием всему миру. Многие граждане России смотрят только государственные каналы и не знают, что происходит. Наши сыновья, мужья, отцы уже умирают, а Минобороны РФ даже не раскрывает их имена!???
Это #письмо_несчастья призывает вас выступить против войны, если не ради украинцев, то хотя бы ради себя. Если война не прекратится, если мы будем закрывать на неё глаза и делать вид, что мы живем свою обычную жизнь, наша страна станет нищим изгоем, нам нечем будет кормить своих детей!! Наши деды воевали в Великой Отечественной Войне не для того, чтобы их правнуки умирали на новой войне, которую мы развязали сами. Войны не заканчиваются при помощи других войн, нельзя принести Донбассу мир при помощи новой войны!????
Это письмо имеет духовную силу, оно впитало в себя страдания миллионов людей, поэтому мы не рекомендуем игнорировать его, если вы уже его прочитали. Рассылайте знакомым по вотсапу, одноклассникам и всем доступным соцсетям, — и да наступит мир. Узнать ВСЮ ПРАВДУ вы сможете по хэштегу #нетвойне. Храни Вас Господь!??
(Стиль и орфография авторов сохранены — прим. «Холода»)
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
Настя: Письмо в какой-то момент оказалось довольно вирусным — я сама получила его в WhatsApp от едва знакомого человека. Письмо вернулось, круг замкнулся — это означает, что формат живет. Понятно, что кто-то не может его распространять, кто-то боится, кто-то несогласен. Но я видела, что другие люди стали писать антивоенные письма в таком формате и распространяют их.
Мы связываемся с украинками, которые сейчас находятся либо на Украине, либо уже выехали, и если у них возникает возможность или желание что-то рассказать, мы передаем их письма россиянкам: это очень важно — передавать живые свидетельства происходящего. У нас есть рубрика «Голоса украинок» — мы расспрашиваем женщин, как они сейчас живут, как себя чувствуют, как справляются со своими детьми внутри всего этого ада.
Еще мы написали молитву к Богородице о мире для верующих христиан, ее начали распространять православные. В этой молитве тоже четко сообщается, что это война, что нужно помогать Украине, что российское правительство ведет себя как захватчик. Это, конечно, не «Богородица, Путина прогони» Pussy Riot, но примерно то же самое.
А кто-то рассказывал, удалось ли с помощью вирусного сообщения кого-то убедить в том, что на самом деле происходит?
Настя: Нам писали, что удалось. С этого письма у многих начался диалог с каким-то дальним родственником, с которым они только обменивались открытками по праздникам. Даже была история, что после одного диалога, завязанного на нашем «письме несчастья», одна женщина, которая была за Путина, решила выйти на митинг.
Расскажите, есть ли какой-то особый феминистский взгляд на войну?
Юля: Движение за права женщин непосредственно связано с антивоенным движением, так как война откатывает назад все права человека — в подобной ситуации ни о каком гендерном равенстве тем более не может быть и речи. Война всегда связана с гендерным сексуализированным насилием, потерей рабочих возможностей для женщин. Она часто возвращает общество к консервативным ценностям, потому что травмированному войной обществу сложнее набирать скорость прогресса и оно стремится к изоляции.
До недавних пор феминизм ускользал от внимания оппозиции и репрессивной машины, а в это время фемдвижения разрастались — феминизм долго не воспринимали всерьез, поэтому мы не так разгромлены. Конечно, есть феминистки-политзаключенные — но пока нас больше на свободе, чем тех же активистов «Штабов Навального» (признаны экстремистской организацией в России). Нас репрессии коснулись в меньшей степени, и у нас есть отлаженные схемы взаимопомощи и поддержки, активистские инструменты, которые сейчас нужно переориентировать на борьбу с войной.
Какие у вас взаимоотношения с другими оппозиционными движениями, стали ли вас теперь воспринимать всерьез?
Настя: Мы не можем это оценить. Мне кажется, сейчас такая ситуация, когда все пытаются по возможности контактировать со всеми вне зависимости от того, где они находятся на политическом спектре. Мы постоянно списываемся с другими оппозиционными движениями, пытаемся координировать акции, планировать совместную модерацию. Например, мы на связи с движением «Весна», с людьми из бывших структур Алексея Навального.
Какую реакцию вы встречаете, когда связываетесь с оппозицией?
Настя: Отношения между всеми исключительно функциональные, сейчас не до контекста посторонних конфликтов. Говорят просто: «Окей, давайте». Мы реагируем так же. Это конструктивная попытка объединиться.
Кажется, что публичное лицо антивоенного движения — женское. Я вижу больше женщин на протестах. Почему так получилось?
Юля: Это мнение звучит очень категорично. Немного жалко мужчин, которые сидят в автозаках, — они там есть, а кажется, что нет. Преобладание женщин и квир-людей, наверное, связано с тем, что они и раньше выходили на улицы, у них есть опыт, а теперь они протестуют как часть антивоенного движения.
С другой стороны, понятно, что некоторые мужчины напуганы перспективой попасть в военкомат после выхода на протесты, поэтому есть и те, кто занимается каким-то партизанским антивоенным активизмом, но боится выходить открыто.
Есть ли в связи с этим какие-то особые риски? Если мы говорим о квир-людях и транс-персонах, кажется, что им выступать особенно опасно.
Юля: У транс-людей есть риск оказаться в одной камере с людьми не своего гендера, если документы не соответствуют. В целом у квир-людей выше риск столкнуться с насилием как вербальным, так и физическим — это то, с чем многие из них и так живут каждый день.
Когда квир-люди сталкиваются с насилием со стороны полиции или нападениями подментованных радикальных групп, они зачастую получают меньше общественной поддержки, так как они маргинализованны. А для закрытых ЛГБТ-людей эти ситуации связаны с риском сопутствующего аутинга.
Однако много людей сейчас продолжают выходить в отчаянном порыве, забив на все риски. И надо понимать, что для многих, кто выходит на улицы, этот протест не про то, что они верят, что, если все люди выйдут, мы остановим войну, — они просто пытаются показать, что есть другая точка зрения на происходящее внутри страны, что они не согласны.
С какими репрессиями столкнулись активистки: штрафы, аресты, полицейское насилие?
Настя: Феминистки, которые занимаются антивоенным активизмом, подвергаются обыскам, на них пытаются сфабриковать липовые уголовные дела. Некоторых выдавливают из страны, некоторые уже находятся в спецприемниках — кого-то посадили за участие в уличных акциях, кого-то вообще непонятно за что, кого-то за твит, кого-то за слово «война» или за «тихий пикет». Да, у нас за «тихие пикеты» тоже сажают в спецприемники.
Наши активистки подвергались пыткам в ОВД, психологическому и физическому насилию. Таких случаев довольно много, это не только один кейс ОВД Братеево, который всплыл на поверхность. Во многих ОВД Москвы и Петербурга в ночь 6 марта (после антивоенных митингов по всей стране. — Прим. «Холода») происходили жесткие вещи. Но не все было публично. Кто-то из соображений собственной безопасности не публичил.
Разве огласка не была бы полезной?
Настя: У нас уже есть один случай, когда к одной из активисток приходили люди в форме после того, как она опубликовала информацию о полицейском насилии.
Еще наши участницы подвергаются преследованию со стороны русских националистов или даже нацистов, неонацистов, ультраправых, которые, как я понимаю, на связи с силовыми структурами. Они распространяли адреса и контакты активисток, в результате им угрожали физическим насилием. Нам тоже угрожали. Пишут букву Z на дверях — это уже классика. Многие активистки были вынуждены срочно менять место жительства и прятаться по квартирам, которые еще не были засвечены.
Это вы про новый канал Позднякова, в котором деанонят тех, кто выступает против войны?
Настя: Этих каналов уже целая сеть, но поздняковцы — ядро этого дерьма. Они деанонимизируют и физически преследуют активистов.
Вы можете рассказать, сколько примерно людей, связанных с сопротивлением, так или иначе столкнулись с давлением?
Настя: Я могу опираться только на свои личные подсчеты, поскольку мы децентрализованная организация. До меня свидетельства о репрессиях долетают вообще через несколько дней. Например, кого-то в маленьком городе неделю назад посадили за «тихий пикет» под хештегом ФАС, а мы узнали об этом только сейчас. По моим подсчетам, около ста человек столкнулись с репрессиями.
Как вы вообще держитесь? Не боитесь преследований?
Настя: Тут нельзя обобщать. Мы все находимся в очень разных условиях. Кто-то находится за пределами России, чтобы была возможность координировать, чтобы движение не схлопнулось. Кто-то арестован. У нас у всех разный уровень страха, рисков и опасений.
Могу сказать, что нам очень тяжело. Но даже в этих условиях мы стараемся друг друга поддерживать, и мы смотрим, у кого сейчас больше рисков, кто больше подставляется, а кто меньше, и стараемся равномерно распределять нагрузку.
