В конце апреля стало известно, что за время эпидемии в России умерли более 70 медиков, заразившихся коронавирусом. Российские врачи зачастую работают в «красной зоне» без необходимых средств защиты; многие из них рискуют жизнью, спасая инфицированных пациентов, несмотря на свой возраст и имеющиеся заболевания. Специальный корреспондент «Холода» Софья Вольянова рассказывает истории врачей, которые погибли за время эпидемии.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Мама говорила ему: «Леша, перестань, ты выкарабкаешься»
4 апреля в кабинете главврача Лабинской центральной больницы в Краснодарском крае проходило совещание: через два дня ее планировалось перепрофилировать под госпиталь для пациентов с коронавирусом, и сотрудники больницы решали, кто останется работать и жить в «красной зоне».
29-летняя Диана Вишнякова, врач-рентгенолог, на совещании не присутствовала, — но уже готова была отправиться в госпиталь и даже собрала сумку с вещами. Выбор был небольшой: работать с Covid-положительными больными должна была либо она, либо 52-летний заведующий рентгеновским отделением, главный рентгенолог Лабинского района Алексей Васильченко. Но он принял решение без ее участия.
— Он после совещания позвонил мне и сказал: «Я пойду в госпиталь, а ты остаешься здесь». Я говорю: «Ну как же, вы же в возрасте, давайте я, я помоложе». На что он ответил: «У тебя есть дочь и муж, куда ты пойдешь? Сиди. Я пойду сам», — рассказала «Холоду» Вишнякова. — Он поступил как настоящий мужчина, хотя понимал, куда он шел.
Врач говорит, что Алексей Васильченко до последнего делал все, чтобы она сама не отправилась в «красную зону». Уже после открытия госпиталя Диана начала работать дистанционно: ей присылали снимки из больницы через интернет.
25-летняя дочь Васильченко Екатерина рассказала «Холоду», что врач не особо советовался с семьей по поводу работы в госпитале, просто сказал: «Ну а кто, если не я, пойдет?». По словам девушки, ее отец переживал за молодых коллег с семьями и детьми, хотя сам болел сахарным диабетом (по данным ВОЗ, люди с сопутствующими заболеваниями, в том числе диабетом, тяжелее переносят коронавирус).
6 апреля рентгенолог зашел в «красную зону». Ночевал он тоже в госпитале. Семья Васильченко — жена и две дочери — регулярно созванивались с ним. Во время одного из таких разговоров выяснилось, что в Лабинской больнице медикам не выдали необходимых средств индивидуальной защиты: не было ни респираторов, ни противочумных костюмов, — а одноразовые маски оказались слишком маленькими для широкого лица врача. Тогда жена и дочери Васильченко начали шить ему маски из марли и передавать их на пропускной пункт больницы.
То, что лабинские медики работали в госпитале для пациентов с коронавирусом без защиты, «Холоду» подтвердил друг и коллега Васильченко, 51-летний терапевт Евгений Васильев.
— Зашли, конечно, мы в голую больницу, там ни масок не было, ни одноразовых костюмов, ну, короче, дебилизм полный был, — говорит Васильев. — Мы с Алексеем больше 186 см [ростом], — а он еще крупный человек, и [противочумный костюм] просто на него не налез. Я влез: у меня по щиколотку комбинезон одноразовый. Сказали, что его надо аккуратно снимать с себя, потому что больше нету. И получили мы нормальные костюмы только через неделю-две.
Васильев вспоминает, что поначалу медики в госпитале снимали одноразовые перчатки, обрабатывали спиртом, сушили и надевали снова. Сам терапевт в итоге переболел коронавирусом, — как и его жена, которая работала рентген-лаборантом в госпитале. Медики с трудом смогли спасти ей жизнь, говорит он.
По словам терапевта, Алексей Васильченко начал плохо себя чувствовать на четвертый день работы в госпитале: температура у него поднялась до 37,6, появилась небольшая одышка. Врачи спали в соседних помещениях, и Васильев слышал, что всю ночь его коллега кашлял.
10-го апреля Алексей Васильченко позвонил другу и сказал, что у него началась одышка. Тем же утром ему сделали компьютерную томографию. По словам дочери Васильченко, на первом снимке было видно, что у него начинается пневмония. Врач начал проходить курс лечения.
Рентгенолог Диана Вишнякова, которая работала все это время из дома, рассказывает, что она регулярно созванивалась с Васильченко, пока он был в сознании, и он все время пытался ее ободрить:
— У него всегда было замечательное настроение. Мне было без него немножко тяжко, и он пытался меня подбодрить. Пел мне песни в телефон, говорил, что все будет хорошо, чтобы я не расстраивалась, что все будет замечательно. Что он выйдет и, если меня будет кто-то обижать, он всех накажет. Ну он так любил говорить. Что в обиду не даст наших рентгенолаборантов.
Второй раз КТ Васильченко сделали 15 апреля — и снимок показал, что легочная ткань врача поражена уже более чем на 50%.
— Он такой посмотрел и говорит: ***** [блин], от легких вообще ***** [ничего] не осталось. Ну полная жопа, говорит. Ты видишь? Я говорю, конечно, вижу. Там верхушки [легких] чуть маленько [остались]. Он говорит: все, — вспоминает Евгений Васильев.
Тест на коронавирус рентгенологу провели еще 10 апреля, но положительный результат пришел только через неделю, когда он уже находился на ИВЛ.
Екатерина Васильченко вспоминает, что до 13 апреля ее отец продолжал работать: с утра получал капельницу в инфекционном боксе и шел к компьютерному томографу. Но в понедельник он резко почувствовал себя плохо — и с того момента его состояние только ухудшалось. Вечером его поместили в палату интенсивной терапии, надев на него кислородную маску.
— Он позвонил маме в ночь на четверг, в два часа, и начал прощаться с ней. Мы с сестрой прибежали, каким-то образом проснулись, хотя достаточно крепко спим. Он прощался — говорил, что сейчас его переведут на ИВЛ, а с ИВЛ он не слезет, — рассказывает Екатерина. — Мама говорила ему: Леша, перестань, ты выкарабкаешься, все будет хорошо, борись. Он говорит, ты не понимаешь — он был раздражен — ты не понимаешь: у меня легких не осталось, мне нечем дышать.
Екатерина плачет. Она вспоминает, что после того разговора отправила отцу сообщение: написала, что все будет хорошо, и попросила не быть пессимистом. Напомнила, что семья его очень любит и что он еще даже не успел стать дедушкой. Отец прочитал сообщение, но не ответил. В 5:45 он снова позвонил жене Ирине и сказал, что ему очень с ней повезло и он любил ее всю жизнь. Ирина и Алексей поженились еще в институте — и с тех пор всегда были вместе. Сейчас Ирина работает нефрологом в одном из лабинских медцентров. «Все, что мог для вас сделать, я сделал», — сказал Васильченко жене.
Всю эту ночь Екатерина не спала: читала в интернете про то, что происходит с пациентами, которых переводят на ИВЛ. В прошлом году девушка сама получила медицинское образование и сейчас трудится терапевтом в том же медцентре, где работает ее мать. По словам Екатерины, изучив доступные данные, она поняла, что многие пациенты, подключенные к аппарату искусственной вентиляции легких, выживают. Поэтому они вместе с матерью и сестрой решили не паниковать: верили, что еще есть шанс.
В ночь на четверг рядом с Алексеем Васильченко находился его друг-терапевт Евгений Васильев: они вспоминали молодость и жизнь в общежитии. Васильченко говорил, что не хочет «садиться на трубу», но дышать к тому моменту самостоятельно почти не мог: одышка начиналась, даже если он пробовал пошевелиться и присесть на кровати.
Днем в четверг, 17 апреля, рентгенолога подключили к ИВЛ в краевой инфекционной больнице Краснодара. Перед этим он в последний раз позвонил жене и предупредил, что его подключают к аппарату. Семье врача удалось добиться, чтобы его перевели в столицу региона, хотя главврач больницы, где работал Васильченко, сопротивлялся: говорил, что в Краснодаре его будут воспринимать как рядового пациента, а в Лабинской больнице о нем будут заботиться.
Семья Васильченко созванивалась с краснодарскими медиками каждый день, и те подробно рассказывали о состоянии врача. Вскоре проблема с легкими отошла на второй план: постепенно начали отказывать внутренние органы.
— Дежурный реаниматолог позвонил 25 апреля около 16 часов дня. Телефон стоял на вибрации, я каким-то чудом услышала. [Увидела, что это номер] реанимации — они же просто так не будут звонить. Внутри, конечно, все оборвалось, — рассказывает Екатерина. — «Несмотря на все реанимационные действия, спасти не удалось».
Присутствовать на похоронах семье не разрешили. К тому моменту коронавирусом заболела и младшая дочь Васильченко, 19-летняя Светлана. Она провела в больнице две недели, 1 мая ее выписали. Екатерина и Ирина тоже сдали анализы на Covid-19 — результаты оказались отрицательными.
Екатерина Васильченко вспоминает, каким внимательным ее отец всегда был по отношению к пациентам.
— Например, человек просто себя плохо чувствует, — папа смотрит, а у него уже последняя стадия рака. Он это не мог просто так оставить, он выходил обязательно, общался с пациентом и родными, находил нужные слова. И так все это близко к сердцу всегда принимал и переживал. Часто в предпраздничные или предновогодние дни мы слышали от него: «Ну представляете, каково это узнать сейчас родным, прямо перед праздниками, что осталось жить человеку максимум месяц?». Поэтому он всегда сам это все сообщал, хотя мог просто дать описание, вот этот листочек, и все, и там пусть лечащий врач как хочет разбирается с этим.
Дочь рентгенолога говорит, что его смерть поразила многих. Семье стали звонить друзья врача, коллеги — нынешние и бывшие — и даже однокурсники, с которыми Васильченко учился больше 20 лет назад.
Диана Вишнякова, работавшая с Васильченко в одном кабинете, называет себя его ученицей и говорит, что чуткость в общении с пациентами — главное, чему она у него научилась. Она рассказывает, что все сотрудники отделения чувствовали, что заведующий не даст их в обиду: ни коллегам, ни пациентам. Вишнякова добавляет, что Васильченко был тактичным начальником и никогда не критиковал подчиненных публично. По ее словам, несмотря на свой авторитет, он всегда общался с сотрудниками на равных.
— Мы с коллегами обсуждали эту ситуацию — можно сказать, что наше отделение осиротело. Без него мы чувствуем себя незащищенными, как дети. Хотя воспоминания о нем только радостные, если честно. Я плакала, плакала. Потом подумала, что он не хотел бы, чтобы я плакала, а хотел бы, чтобы я улыбалась, — говорит она.
Васильченко работал с компьютерным томографом более 20 лет, и коллеги говорят, что он был одним из лучших специалистов в Краснодарском крае. Евгений Васильев вспоминает, что не раз обращался к другу за помощью и приносил снимки томографии своих пациентов, — тот никогда не отказывал, даже поздно вечером.
— Говорю: «Алексей, посмотри». Он посмотрел: «Вот это видишь?». Я говорю: честно, ни хрена не вижу. Он говорит: «Оно [новообразование] тут есть — вот, надо в онкологию, отправляй». Просто специалист был с большой буквы, — говорит терапевт.
По словам Васильева, он не раз советовал другу идти преподавать на кафедру, но тот отказывался: объяснял, что любит свою работу в больнице.
Вишнякова говорит, что после смерти Васильченко в отделение рентгенологии стали звонить жители Лабинска и спрашивать, действительно ли врач скончался от коронавируса.
— Надо людям рассказывать, что это заболевание есть. Почему-то они не верят. И от этого очень страшно становится — они не понимают, с чем они сталкиваются, — поясняет Вишнякова. — «Да ну не может быть, у него были сопутствующие заболевания, наверное!». Мы в шоке просто всем отделением пребываем. И таких звонков много. Они не верят, звонят нам всем, рассказывают, что ничего нет, что все это неправда и мы сами себе все придумываем.
Кроме Васильченко, от коронавируса умерли еще двое сотрудников Лабинской больницы: 22 апреля скончался 54-летний врач-реаниматолог, а 4 мая официально объявили о смерти 52-летнего водителя ЦРБ.
Екатерина Васильченко сообщила «Холоду», что она с семьей собирается жаловаться в Минздрав на то, что медикам в Лабинской центральной больнице не предоставили вовремя средства индивидуальной защиты. Терапевт Евгений Васильев говорит, что и сам напишет обращение, если медики не получат обещанные Владимиром Путиным выплаты:
— Да, защитных костюмов не было, масок не было, бахил не было, ничего не было. Ну как бы оно было в одном экземпляре. Вот этот костюм одноразовый, он не более двух часов носится, а дальше выкидывается, утилизируется. А мы в нем ходили несколько дней. Это реально я под присягой могу подтвердить. Да это все подтвердят. Пускай суд доказывает, чья это вина была. Я так думаю, что суд-то разберется.
«Мой отец заслужил, чтобы люди с ним простились»
16 апреля жительнице Карсуна Марине Павликовой позвонила знакомая и, рыдая, сообщила, что отец Марины — 66-летний рентгенолог Карсунской больницы Владимир Фиошин — умер. Об этом женщина узнала из соцсетей. «Как умер?» — не поверила Павликова. Несколько дней до этого она не могла дозвониться до отца, а в Ульяновской центральной городской больнице, куда его госпитализировали, по телефону ей отвечали: «Девушка, не мешайте работать».
— Я начала звонить туда [в Ульяновскую ЦГБ]. Я говорю: девушка, вы мне можете вообще ничего не говорить — потому что они вообще там ничего не говорили — вы мне просто скажите, есть ли такой пациент в реанимации? Она мне сказала, что такого пациента нет. Я поняла, что это правда. Потом меня просто перенаправили: «Звоните в морг». Я позвонила в морг спустя какое-то время, и мне сказали: «Да, умер», — сообщила «Холоду» Марина Павликова.
46-летняя Павликова рассказывает, что ее отца в маленьком городе Карсун с населением в семь тысяч человек все знали и любили: «Никто не скажет про него ни единого плохого слова. Всем он помог, всех обогрел». Владимира Фиошина направили в Карсунскую больницу в Ульяновской области в 1977 году, после окончания Саратовского медицинского института. В ней он и проработал 43 года.
Марина вспоминает, что отец все время отдавал работе, постоянно брал дополнительные дежурства, потому что Карсунская больница «была его душой и сердцем». Деньгами, полученными за лишние смены, он помогал ей с братом, говорит она. В свободное время Фиошин читал детективы и играл в шахматы.
— Он всех называл «доча», «сынок», — рассказывает Марина. — И было интересно, когда к нему приходила 80-летняя бабушка, он ей говорил: «Доча, вот у тебя такое заболевание, ты уж лечись, доча». То, что он говорил — неважно, [важно] то, как он говорил… Как-то всем становилось радостно на душе.
Домой же отец часто приходил уставший и с членами семьи был немногословен, говорит Марина. Иногда она, чтобы пообщаться с отцом и почувствовать его заботу, приходила в больницу и сидела в его рабочем кабинете.
Карсунская больница в марте стала и до сих пор остается крупнейшим очагом эпидемии в Ульяновской области. Как сообщали СМИ, 10 марта в Карсун вернулась медсестра, которая до этого была в отпуске в ОАЭ. Через два дня она вышла на работу в больницу: на тот момент Эмираты не были в списке стран, после возвращения из которых нужно было соблюдать карантин. Коронавирус у нее выявили 2 апреля. Следом за ней госпитализировали врача общей практики, а 5 апреля всех сотрудников Карсунской больницы отправили на самоизоляцию. Однако к тому моменту успели заразиться уже несколько десятков медиков. Марина Павликова отмечает, что, по ее мнению, медсестра была ни в чем не виновата, поскольку сама заболела только через три недели после возвращения из отпуска.
Коллега Владимира Фиошина, хирург Карсунской ЦРБ Андрей Муравьев рассказал «Холоду», что на данный момент коронавирусом заразились 57 сотрудников больницы, включая его самого. Он считает, что его и других врачей просто не защитили:
— Никто не знал, кто инфицирован. Наше тогдашнее руководство (12 апреля губернатор Ульяновской области поручил уволить главврача Карсунской больницы — прим. «Холода») не было особо озадачено этой проблемой, даже после того как у нас был выявлен инфицированный персонал. Нас стали обследовать только через трое суток.
Муравьев отмечает, что респираторы и противочумные костюмы медики получили только 4 апреля, — а до этого пользовались одноразовыми масками и ходили в повседневной спецодежде. Все это время 66-летний Владимир Фиошин продолжал работать в больнице.
Первые признаки болезни у рентгенолога появились 9 апреля. Марина Павликова рассказывает, что симптомы были стандартными: небольшая температура, ломота в теле, покашливание и затрудненное дыхание. По словам Андрея Муравьева, Фиошина дважды предлагали госпитализировать, но он отшучивался. Марина тоже говорит, что отец просил ее не беспокоиться за него и пил много чая.
Однако в последующие дни симптомы болезни усугубились. Одновременно стала плохо себя чувствовать и мать Марины: у нее началось расстройство желудка.
— И вот 11-го [апреля] я отвезла в больницу маму и папу, потому что маме было очень худо, у нее на фоне всех проявлений давление было. Отцу тоже было, видимо, плохо. Я говорю: «Пап, а давай и мой снимок прочитаем. Ну он нашел — бронхит, говорит, у тебя. У мамы и у себя посмотрел, говорит: «Да нет тут пневмонии, еще рано». Сказал, не сформировалась пока, — вспоминает Марина.
По ее словам, матери в больнице поставили капельницу, а после этого родителей отпустили домой. Несмотря на болезнь, Владимир Фиошин продолжал работать из дома: из больницы ему привозили снимки пациентов, которые он изучал и описывал.
Рентгенолога госпитализировали 13 апреля, когда у него резко повысилась температура. Уже в больнице ему диагностировали вирусную пневмонию. В последующие дни состояние врача стремительно ухудшалось. На связь с семьей он уже не выходил.
Владимир Фиошин с семьей. Фото предоставлено Мариной Павликовой
Марина Павликова говорит, что в Ульяновской центральной городской больнице ее отца – несмотря на высокую температуру и сахарный диабет второго типа — положили не в реанимацию, а в общую палату. По официальной информации, лечение всех больных с подозрением на коронавирус «проводилось в отдельных боксах». Главный врач Ульяновской больницы Илья Мидленко же сказал «Холоду», что не может ответить на вопрос о том, действительно ли Фиошина после госпитализации сразу не отправили в реанимацию.
По словам дочери рентгенолога, в палате вместе с ее отцом оказался его коллега из больницы, участковый терапевт Алексей Лазарев. Он и сообщил семье, что 14 апреля Владимира Фиошина парализовало: отнялась правая половина тела и язык. Сотрудники морга сообщили Марине, что ее отец умер 16 апреля в 6 утра.
По словам Павликовой, в медицинском свидетельстве о смерти коронавирусная инфекция не упоминается. Всего в документе говорится о двух причинах смерти: отеке мозга и двусторонней пневмонии с неизвестным возбудителем. В графе «болезнь, непосредственно приведшая к смерти» стоит прочерк. По словам Марины, у ее отца брали два теста на коронавирус: в Карсунской больнице и в Ульяновской, — но результатов тестов она не видела. О том, что первый тест дал отрицательный результат, а второй — положительный, она узнала из СМИ.
— Я не плакал более 17 лет — с тех пор как умер наш общий [c Владимиром Фиошиным] друг и коллега, — сказал «Холоду» Андрей Муравьев, который знал врача с 1995 года. — А тут слезы лились сами по себе. Огромная потеря для всех нас и медицины Карсуна. Никто никогда не считает, кто сколько жизней спас. Владимир Иванович был достойнейшим из нас.
Марина Павликова рассказывает, что жители Карсуна до сих пор звонят ей и плачут в трубку. Владимира Фиошина похоронили 18 апреля в 10 утра. По словам Марины, присутствовать на кладбище разрешили только близким родственникам, поэтому проститься с отцом пришла только она с мужем, старшей дочерью и сыном.
— Все было очень-очень быстро, — видимо, чтобы не собралось большое количество людей, — говорит она. — Потому что я уверена, что пришел бы весь Карсун.
На своей странице «ВКонтакте» она опубликовала фото могилы отца, после чего один из пользователей спросил ее, зачем размещать публично такие снимки. «Мне очень обидно, что похорон не вышло... Поминок не было. Больше трех не собираться. Отец заслужил, чтобы люди с ним простились, хотя бы так», — ответила Марина. В комментариях многие жители города выражают семье соболезнования.
Жена и сын Фиошина на кладбище не присутствовали: в день похорон у них обоих обнаружили двустороннюю пневмонию и госпитализировали в Ульяновскую горбольницу с подозрением на коронавирус. По словам Марины Павликовой, результаты тестов ее матери и брата пока неизвестны, — но им уже начали давать противомалярийные препараты, а болезнь у обоих дала осложнения на сосуды. Брат Павликовой Александр рассказал ей, что в Ульяновской больнице из 18 человек младшего и среднего персонала на этаже остались только трое. Главврач Ульяновской городской клинической больницы Илья Мидленко сказал «Холоду», что это некорректная информация и «такой ситуации быть не может».
После похорон отца Марина с сыном и девятилетним племянником самоизолировалась в доме родителей. По словам Павликовой, она подозревала, что и она, и дети тоже заразились коронавирусом, поскольку больше всех контактировали с госпитализированными родственниками. Опасения подтвердились: 23 апреля ей позвонили из Ульяновского эпидцентра и сообщили о положительных анализах. Муж и две дочери Павликовой пока живут отдельно и ожидают своих результатов теста.
30 апреля пресс-служба губернатора Ульяновской области Сергея Морозова сообщила, что больницу в Карсуне назовут в честь Владимира Фиошина. Об этом попросили коллеги рентгенолога: «Понимаете, он 47 лет отдал этой больнице (По словам дочери Фиошина, он проработал в больнице 43 года — прим. «Холода»). Утром во все кабинеты заглянет, спросит, как у нас дела. Он нас всех называл дочками. Мы бы очень хотели, чтобы память о Владимире Ивановиче жила вечно».
«Надеялся пересидеть и выйти на работу»
В марте 2018 года в 40-м роддоме 30-летняя жительница Москвы Ольга К. ждала реанимационную бригаду: ее новорожденного сына в тяжелом состоянии должны были перевезти в Филатовскую больницу. За ребенком приехали двое врачей, но Ольга хорошо запомнила только одного — Михаила Лебедева. Она очень волновалась за сына, но врач ее успокоил. Он смотрел ей в глаза и улыбался, вспоминает Ольга:
— Я его запомнила таким суперпозитивным, спокойным, и мне сразу захотелось ему довериться. Я поняла, что в хороших руках мой ребенок будет. Хотя момент был такой критический уже, когда перевозят ребенка в тяжелом состоянии. Неизвестно, как он себя проявит по пути, как он себя будет чувствовать в новых условиях. Переезд не всегда дается легко маленьким.
28 апреля в инстаграме бывшей коллеги Михаила Лебедева Ольга прочитала, что 61-летний врач умер от коронавируса. Она говорит, что сразу узнала Лебедева на снимке — по его улыбке.
— Вот он точно такой же и был, как на этой фотографии. Вот с этим аппаратом огромным, куда ребенка поместили и увезли. «Не волнуйтесь, все хорошо, завтра к нему приедете уже в другую больницу».
Коллеги Михаила Лебедева рассказывают, что он проработал анестезиологом-реаниматологом неонатальной реанимационной бригады станции скорой помощи им. А.С. Пучкова около трех лет. В бригаду он пришел в 2017 году — после того, как переехал с женой и приемным сыном из родного Ярославля в Москву.
В Ярославле Лебедев сперва работал в отделении детской реанимации городской больницы №3, а с 1993 года в ней же — старшим врачом палаты интенсивной терапии и реанимации отделения патологии новорожденных. Лебедев фактически и организовал работу этого отделения.
— В то время основной проблемой являлась отработка хирургической технологии по оказанию помощи новорожденным с атрезией пищевода (врожденная аномалия, при которой возникает нарушение целостности пищевода, — прим. «Холода») и их послеоперационного выхаживания. Достаточно трудно это давалось, но результат был очень положительным в перспективе. Под началом Михаила Михайловича результаты были сопоставимы с московскими и мировыми, — вспоминает 54-летний анестезиолог-реаниматолог Алексей Гненный, который работал с Лебедевым сначала в Ярославле, а затем в бригаде скорой помощи в Москве.
Бывшие коллеги Лебедева рассказывают, что буквально за пару лет врач выстроил работу своего отделения так, что медикам удавалось спасать даже тех детей, которые раньше погибали. По словам Гненного, те, кто сейчас занимается в Ярославле детской реанимацией, могут назвать Лебедева своим учителем.
Гненный рассказал «Холоду», что из-за разногласий с руководством больницы, касавшихся подходов к лечению, Лебедева не раз снимали с должности старшего врача, но всегда восстанавливали. «Без него отделение угасло бы — это однозначно. Сейчас, конечно, приток молодой крови, новые кадры пришли. Хорошее пополнение наше. Так что я думаю, что его переезд не обеднил Ярославль, но свою задачу он выполнил», — говорит он. Лебедева он называет непростым человеком, потому что в работе для него не было компромиссов: «Это был человек со своими представлениями, со своими четкими требованиями. И от своих сотрудников, коллег, подчиненных он требовал беспрекословного их исполнения».
Московские коллеги же вспоминают о Михаиле Лебедеве как о «человеке-улыбке»: он всегда был спокойным, веселым, в больнице успокаивал матерей больных детей, убеждая их, что все будет хорошо. Никому не отказывал в помощи. Лебедева называют душой компании: он был общительным, любил музыку — пел и играл на гитаре. При этом, по словам коллег, на работе он никогда не позволял себе расслабляться.
— Были случаи, когда мы приезжали в стационар, где лежал «условно нетранспортабельный» ребенок, которого нужно было вывозить по показаниям, но везти с низкими показателями было опасно. Михаил Михайлович помогал на месте привести ребенка в транспортабельное состояние и транспортировал его до места назначения без каких-либо отрицательных последствий для новорожденного, — рассказывает коллега Лебедева, сотрудник реанимационной бригады Александр Щербань.
Медсестра реанимации новорожденных московской больницы №70 Татьяна Дротикова говорит, что она с коллегами всегда была спокойна, если за новорожденными в ее больницу приезжал именно Михаил Лебедев.
— Он никогда не отказывал в помощи, всегда был готов дать совет и принять верное и ответственное решение. Когда он забирал ребенка на перевод в другую больницу, мы всегда были уверены, что эта дорога, дорога в жизнь, малышом переносится хорошо и он будет вовремя доставлен в профильную больницу. Огромное количество малышей получили свой билетик в жизнь, благодаря его ответственности и профессионализму, — сказала Дротикова «Холоду».
Бывшая медсестра родильного отделения инфекционной больницы №1 Ирина Кокоева вспоминает, как однажды Михаил приехал в больницу, чтобы перевезти новорожденного в стационар. Ребенок, по ее словам, был «глубоко недоношенным», оставлять его в роддоме без специализированного оборудования персонал боялся. Реанимационную бригаду ждали долго, врачи приехали только глубокой ночью. Лебедев осмотрел ребенка, но перевозить его в позднее время отказался, несмотря на сильное недовольство Кокоевой.
— Но надо отдать ему должное, он мне ничего не сказал. Никакого спора, он просто написал свое заключение, почему он его не забирает. И уехал. Я потом подумала, — конечно, он был прав. Потому что в ночи забирать такого глубоко недоношенного, тяжелого ребенка, килограммового, не совсем правильно. А не приехал он пораньше не потому что не захотел, а потому что не смог. Он хороший человек был и хороший врач, — сказала «Холоду» Ирина. — Я даже пожалела, что потом не извинилась.
После начала эпидемии Михаил Лебедев стал выезжать в том числе в стационары к детям и матерям, у которых был подтвержден Covid-19. В начале апреля он заболел сам. Где Михаил мог заразиться, коллеги наверняка не знают. Александр Щербань подчеркивает, что на «ковидные» вызовы бригада выезжала в защитных костюмах, машину регулярно обрабатывали дезинфецирующими средствами, а в салоне работала бактерицидная лампа. Все врачи на подстанции носят маски и пользуются антисептиками. Тем не менее, помимо Лебедева, заболели и другие врачи: например, реаниматолог Алексей Гненный, который, по его словам, переносит заболевание в легкой форме. По подсчетам врача, вместе с ним сейчас болеет еще пять медиков подстанции. Коронавирус подтвержден у троих из них.
Даже когда температура у Михаила Лебедева поднялась под 40 градусов, врач, который вел здоровый образ жизни — не курил, не пил алкоголь и любил зеленый чай — все еще «надеялся пересидеть три-четыре дня и выйти на работу», говорит Алексей Гненный. Он рассказывает, что спустя несколько дней после того, как врач слег, ему позвонила коллега из бригады. По телефону она услышала, что у него появилась сильная одышка. Лебедев тогда не был уверен, что у него коронавирус, и собирался понаблюдать за своим состоянием еще несколько дней, а если не полегчает — вызвать врача.
— В известном смысле обманным путем — под предлогом, что его отвезут на компьютерную томографию легких, — к нему с нашей подстанции по инициативе коллег выехала бригада. Ну и его, естественно, тут же медицинский работник осмотрел и принял решение о госпитализации. Его сразу же отвезли в клинику, в Коммунарку, — рассказывает Гненный.
Уже в больнице Лебедеву сделали тест на коронавирус, результат оказался положительным.
В Коммунарке врач смог дышать самостоятельно только сутки, спустя день его перевели на ИВЛ. Пока Михал Лебедев находился в больнице, его коллеги активно пытались ему помочь, ежедневно созванивались с главврачом Коммунарки Денисом Проценко и с заведующим реанимации. Когда врачи сказали, что Лебедеву может помочь переливание плазмы, его знакомые начали активно искать доноров.
— У него оказалась еще четвертая (самая редкая — прим. «Холода») группа крови. А донорами должны быть люди, которые перенесли коронавирусную инфекцию в тяжелой форме, — это предполагает высокий титр антител к инфекции, что и определяет лечебный эффект плазмы, — говорит Гненный, объясняя сложность поисков.
Доноров коллеги Лебедева в итоге нашли, но поздно: лечащие врачи в Коммунарке сказали, что он уже в настолько тяжелом состоянии, что переливание плазмы ему может скорее навредить.
Михаил Лебедев умер 27 апреля. Его решили похоронить в родном Ярославле. По словам Гненного, перевезти тело и организовать похороны старшему сыну Лебедева Василию помогали в том числе станция скорой помощи им. Пучкова и Коммунарка. Попрощаться с врачом все родные не смогли: у его жены и приемного сына тоже обнаружили коронавирус, и сейчас они находятся на карантине. После смерти Лебедева его коллеги стали собирать деньги, чтобы помочь вдове и ребенку реаниматолога.
