«Мне, пожалуйста, частичку святителя Николая и креста Господня. Оплата по карте»

2024 год начался с обострения в Русской православной церкви. Сначала церковный суд отстранил от служения одного из самых известных священников — Алексея Уминского. Потом владелец бара «Мутабор», где проходила «голая» вечеринка Насти Ивлеевой, подарил РПЦ якобы частицу мощей Николая Чудотворца, спровоцировав расследования черного рынка святынь. Ну и, наконец, после Рождества МВД отчиталась о почти двукратном, за последние три года, сокращении числа участников праздничных служб. Значит ли это, власть РПЦ падает, а поддержка войны иерархами обернулась внутренним расколом? Редактор «Холода» Максим Заговора обсудил это с журналисткой, эксперткой по церковным вопросам и авторкой телеграм-канала «Православие и зомби» Ксенией Лученко.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Давайте начнем с отстранения священника Алексея Уминского. Вот две самых популярных реакции на это. Первая: какой кошмар, уже до настолько известного священника добрались. Вторая: странно, что только сейчас. Вам какая ближе?  

— Обе. Кошмар, конечно, но он действительно мог случиться и раньше. Я думаю, что это еще не конец, что ему еще попьют крови. Напрашиваются два варианта объяснения, почему это могло произойти. Если инициатива исходит от государства — то это по «‎совокупности заслуг».  

Второе объяснение, что это чисто внутрицерковная история, на что сейчас похоже, честно говоря, больше. Тут надо знать стиль патриарха Кирилла. Вот он не трогал, не трогал Уминского годами. Я не знаю, по какой причине. Может быть, потому что существует какое-то негласное решение не трогать московских уважаемых священников, которые были рукоположены еще при патриархе Алексии, которые с начала 1990-х годов служат. 

Мы видим, что, если они не переступают какую-то черту, их действительно не трогают. С отцом Алексием действительно все эти годы ничего из ряда вон выходящего не случалось по линии патриархии. Он всегда очень честно, искренне, прямо отвечал на все поставленные вопросы и делал то, что считал нужным и правильным, поступал по совести. Но он не активист, не политический деятель, он занимался своим пастырским делом. Он совершенно не лез ни в какие церковные разоблачения, ни с кем не боролся. 

Патриарх Кирилл, надо понимать, годами так поступал даже с людьми, которые были к нему приближены. Какой-то триггер случается, какая-то одна ситуация — и все, он выбрасывает человека просто в порыве гнева, даже максимально ему лояльного. Так было с покойным отцом Всеволодом Чаплиным, когда его просто по щелчку выбросили, со всех должностей сняли, потому что разозлил (после своего увольнения Всеволод Чаплин заявил о разногласиях с патриархом Кириллом по вопросу отношений церкви с государственной властью. — Прим. «Холода»); так было с отцом Александром Волковым, который был руководителем пресс-службы Московской Патриархии; с отцом Андреем Милкиным, который был руководителем службы патриаршего протокола. Это были суперлояльные люди. Они Кириллу в рот смотрели, они были готовы на цырлах ходить. А он их выбросил за одну секунду. И так происходит периодически. Он злится и говорит: все, уберите! 

Я предполагаю, что внутрицерковная ситуация могла выглядеть так. И, вероятно, в таком случае правы те, кто считает причиной этого гнева интервью, которое Уминский дал в конце ноября Алексею Венедиктову. Что там было, в этом интервью? Там он даже не сказал, что сам не читает молитву о Святой Руси (новая молитва «‎о победе»‎, которую по требованию патриарха Кирилла читают во всех храмах РПЦ в связи с войной в Украине. — Прим. «Холода»). Он говорит, что тем прихожанам, которым важно, чтобы в церкви молились скорее о мире, чем о победе, — можно посоветовать найти храм, где так происходит. Из этого можно заключить, что сам отец Алексий эту молитву о Святой Руси не читает. Можно заключить, а можно не заключать, да? То есть прямо он ничего не сказал. 

Но это больная тема. Практически все священники, которые пострадали от патриархии по время войны, пострадали из-за этой молитвы. Отец Иоанн Коваль, например (в мае 2023 года церковный суд лишил сана священника Иоанна Коваля. В молитве о Святой Руси он заменил строчку «подаждь нам силою Твоею победу» на «подаждь нам силою Твоею мир». — Прим. «Холода»). С этой молитвой там действительно какая-то иголка в яйце, яйцо в утке, в общем, она для Кирилла, видимо, символ лояльности. Потому что она же не имеет никакого богослужебного значения, и нет никакого канонического преступления в том, чтобы ее не читать или читать другую молитву. 

То есть официально за отказ читать эту молитву нельзя отстранить от служения? 

— Нет, конечно. Правда, в тексте ставленнической присяги, которую священники приносят перед рукоположением, есть обещания о послушании указаниям священноначалия. Соответственно, как объяснили на суде Ковалю, отказ от молитвы патриарха можно считать непослушанием, а значит, нарушением. Но это абсолютный абсурд. У нас даже в литургии есть части, которые можно менять. А литургия — это главное православное богослужение. Молитва о победе — не Символ веры, не имеет вероучительного значения. В общем, думаю, патриарх воспринимает это как проявление лояльности или нелояльности ему лично. Ну и плюс, есть задача, чтобы у нас церковь в едином порыве молилась за Святую Русь. 

Вы сказали, что все священники, которых отстранили за время войны, пострадали из-за этой молитвы. А сколько их, пострадавших священников? Мы вообще знаем эту цифру? 

— Те случаи, когда лишали сана, запрещали в служении, думаю, мы в основном знаем. Есть проект «Христиане против войны». Они мониторят все: и тех священников, которые идут на фронт, и тех, кто пострадал из-за антивоенной позиции. Это такая христианская правозащита. К тому же у этих священников: у тех, кто подписывал письма, у тех, кто уехал, у тех, кто наказан, — тоже есть некоторые свои сети взаимодействия, назовем это так. Поэтому по их горизонтальным связям тоже что-то распространяется. 

Громких случаев прямого отстранения от служения все-таки единицы. Но есть же случаи гораздо более тихие и неочевидные, когда священника снимают с настоятельства, отправляют на пенсию. Ты же не можешь четко сказать, что он пострадал за свою позицию. Их просто тихонечко убирают, отодвигают. Они ни в какие списки не попадают. 

Происходящее в епархиях очень сильно зависит от правящего архиерея. Если он — человек с некоторым пониманием того, что происходит, он своих прикрывает: не читаешь молитвы? Не читай, тихо только. А если епископ за войну — то он и будет наказывать за пацифизм. Но тоже тихо. Никому не выгоден скандал.

А кажется, что скандал вполне может быть механизмом контроля. Чтобы другие священники понимали, что будет, если не читать ту же молитву о Святой Руси, необходимо показательное наказание. 

— Не-не-не. Не любят они скандалы. И показательные порки не практикуются. Там по своим каналам все передается, и всем все ясно — что можно, а что нельзя. К тому же, как правило, у священников есть семьи, родственники, среди которых тоже есть священники. И это способ давления. Помните «‎прекрасную» историю с отцом Ильей Гаврышкивым в Твери, которого архиерей заставил извиняться? Вот прямо так, как все теперь извиняются? Мы об этом узнали только благодаря видеоролику. 

Епископ приехал к Гаврышкиву в храм, в село в Тверской области — он там настоятель, молодой священник. Вывел его и заставил извиняться за то, что он читал молитву о мире, а не о победе. И сказал ему, мол, у тебя же там отец священник, брат священник — что же это такое-то? Там поповские кланы. Если нужно устрашить, у них есть непубличный механизм устрашения. 

Есть еще некоторое количество священников, которые уехали, так же, как уезжали все остальные. Большинство из них не служат. Кому-то дали отпускную грамоту, кому-то нет. Кто-то за штатом, кому-то разрешают служить. Разные истории. 

Почему священники не вступаются за своих несправедливо обиженных коллег? 

— Московская Патриархия — это довольно атомизированное сообщество, где у священников не то чтобы очень хорошие отношения между собой. То есть нет такой традиции, чтобы они прямо дружили, какую-то солидарность проявляли. Кроме того, они действительно очень зависимы от священноначалия, в том числе психологически. Для них лишение возможности быть священником — это как бы сильное повреждение личности, понимаете? Ну, для большинства из них. Это не просто лишить работы, уволить. Это очень серьезную часть из себя как бы вынуть. 

И отсюда природа этой архиерейской власти и злоупотреблений ею. То есть, это немножко рабовладение, а восстание рабов сложнее себе представить, чем восстание свободных граждан, как мы понимаем. Ну, или граждан, которые хотя бы как-то себя представляют свободными. Это я, конечно, утрирую, но не сильно. Максимум солидарности — это открытые письма, которые иногда появляются. Первые были по «московскому делу» в 2019 году (массовое уголовное дело против участников митинга «За честные выборы». — Прим. «Холода»), потом писали по поводу белорусских протестов, потом против войны. 

И на самом деле, то, что 300 священников подписали антивоенное письмо, — это ого-го. Потому что каждый из них рискует очень сильно. После «московского дела» всеми подписантами интересовались местные отделения ФСБ. Тогда были разные письма, от разных профессиональных сообществ, но, насколько я знаю, никого так не пропесочили, как священников.

Как вы думаете, почему? 

— Потому что это же совсем невиданно, чтобы попы восстали. Тем более священники же находятся как бы в двух юридических как бы системах — одинаково бесправных. Священника ведь ни суд не защитит, ни церковь не защитит в случае чего. 

Знаете, я понимаю, почему атеисты могут бояться прямого высказывания — жизнь одна, после нее ничего нет, и ее, единственную, жалко. Но священники же убеждены в том, что жизнь вечная, что земное существование — лишь миг, что им после смерти отвечать за свои поступки. Казалось бы — кому, как не им, поступать по совести, без оглядки на угрозы. 

— Там еще у каждого своя мера, так сказать, взаимодействия с конкретными людьми. Вот люди приходят и рассказывают: сына на войну забрали, брат погиб, еще что-то такое случилось. Ты можешь считать эту войну агрессивной, несправедливой и преступной, но к тебе приходят люди вот с такими вопросами. Это же каждый день происходит! И ты не можешь обличать раздавленную горем мать, которая ничего не понимает и которой очень хочется чувствовать, что ее сын хотя бы погиб как герой. Если в твоем приходе люди, вернувшиеся с войны, будешь ли ты читать им проповеди о том, какие они преступники? Священники каждый день с этим человеческим горем, с нерешаемыми вопросами сталкиваются. Там огромная история, связанная с виной, с психологическими особенностями. Все очень тяжело. И священники, в общем, люди довольно одинокие. 

Вы можете хотя бы примерно оценить, какой процент священников против войны и против патриарха? 

— Я считаю, что процент ровно такой же, как и в обществе. Есть Z-ники в том же количестве, в котором они в принципе есть. Есть те, кто против. Есть те, кто рискует и публично высказывается, а есть «внутренняя Монголия». Все как у остальных людей и в тех же пропорциях. Есть значительное количество тех, кто просто выполняет разнарядку, — поэтому на приходах плетут маскировочные сети, собирают деньги на тепловизоры и что только ни делают: мы вам все отдадим, мы тут все патриотичные, только отстаньте от нас. То есть расклад такой же, как в среднем по стране.

Этот аргумент: в церкви все так же, как в обществе, — часто используют, объясняя несовершенство РПЦ. И еще добавляют: «Но есть же и честные священники». Буквально как «есть же и честные полицейские». Но ведь Евангелие — не уголовный кодекс, там совсем другая нравственная основа, там сверхъестественное естественно. Почему церкви нормально быть как полиция? 

— Ну нет, это все-таки не как полиция, но это действительно часть общества. И действительно процентное соотношение по всем вопросам там примерно такое же. Включая, кстати, вопросы этические, что занятно, учитывая всю эту тему с традиционными ценностями. Я недавно читала исследования норвежских ученых на эту тему. В том, что касается разводов, абортов, ЛГБТ и всего прочего, православные почти не отличаются от атеистов. Церковь составляют те же люди, с которыми мы сталкиваемся в очереди в магазин, на родительских собраниях или где-то еще. 

Ладно прихожане. Но священники-то? Это же не обычные члены общества — они вроде как жизнь на служение добру положили. 

— А откуда им взяться, необычным? Вот в царской России у нас была совсем другая структура общества. Церковь была отдельным сословием, и у них там были сословные и отношения, и стилистика, и воспроизведение каких-то паттернов. А сейчас у нас сословий нет, поэтому священники — это обычный средний класс. Учителя, врачи и священники. Где-то интеллигенция, где-то недоинтеллигенция. Безусловно, некоторая субкультура духовенства сложилась за эти 30 лет так называемого церковного возрождения, но она очень разнообразная. И в значительной степени священники принадлежат тому обществу, в котором живут. И отличаются ровно настолько, насколько отличается житель Кубани от жителя Иркутска.

Должно ли так быть? Я не знаю, как должно. Я знаю, что христианство имеет очень долгую историю и идеальным не было никогда. Более того, когда кто-то пытался заявить о своей исключительности, что вот мы тут настоящие верующие, у нас тут настоящая трактовка Евангелия и мы будем сейчас жить по высшей планке, — это всегда кончалось вырождением в секты, злоупотреблением харизматичным лидерством и всем таким прочим. 

То есть мне-то как раз кажется, что это нормально, когда верующие люди просто составляют часть общества и живут той жизнью, которой живут все. А Евангелие и вообще все богословские тексты могут довольно широко интерпретироваться. У нас сейчас и вторжение России в Украину Евангелием оправдывается. Как вы докажете обратное? Как вы докажете, что патриарх — еретик? Нет такого суда, с легитимностью которого согласились бы все православные в мире. Именно поэтому обсуждать природу и нынешнее состояние церкви довольно сложно. 

Война сильно ударила по церкви? Сильно ее изменила?

— Если говорить об РПЦ как о структуре, то да. Это, как мне кажется, такая финальная точка, после которой уже понятно, что церковь полностью соединила свою судьбу с путинским режимом и разделит эту судьбу. Были еще варианты и после 2014 года, и после Pussy Riot — после всех этих событий можно было еще куда-то свернуть, чего-то избежать. Но когда церковь вот так полностью, абсолютно вписалась в войну — это уже навеки. Можно карикатуру рисовать: Путина и патриарха Кирилла в образах молодоженов — все, теперь они вместе. Это такая клятва на крови, я бы сказала. 

Я слышал, что чуть ли не каждый приход должен скидываться на фронт. Это правда? 

— Ну, каждый — не каждый, но это приветствуется. Просто мы же не знаем, на что именно они скидыватся, — это довольно серая бухгалтерия. Но это поощряется, есть специальная патриаршая гуманитарная миссия на оккупированных территориях. На приходах делают «‎окопные свечи», плетут маскировочные сети, собирают деньги на подарки и даже на автомобили для фронта, дети пишут письма бойцам. Это все происходит, но не в 100% приходов, конечно, и даже, наверное, не в 50%. 

А завоевание территорий церковь ощущает как свои победы? Вот сейчас у РПЦ появилась Скадовская епархия в Херсонской области — это успех, «‎мы приросли»? 

— Нет, я не думаю, что это прямо «‎мы приросли». Там сложнее история. Это же, строго говоря, захват епархий Украинской православной церкви. Но ведь даже крымские епархии до начала этапа, который мы называем полномасштабным вторжением, были епархиями УПЦ. Их не отобрали после аннексии. И патриарх Кирилл при всей своей недальновидной политике относительно Украинской православной церкви все-таки не хотел слишком резкие движения совершать, чтобы ее не терять (согласно уставу РПЦ, Украинская православная церковь Московского патриархата входит в состав РПЦ. В мае 2022 года были внесены изменения в устав самой УПЦ, и теперь РПЦ в нем отсутствует, а патриарх Московский и всея Руси не поминается в качестве предстоятеля. — Прим. «‎Холода») . 

И вот только теперь они присоединили крымские епархии, после чего назначили туда Тихона Шевкунова (епископ РПЦ, председатель Патриаршего совета по культуре, фигурировал в СМИ как «‎духовник Путина». — Прим. «‎Холода») в качестве митрополита — о чем он, подозреваю, не мечтал совсем. 

Нет? 

— Нет, конечно. У меня есть некоторые сведения о том, что он этого не хотел. Он узнал об этом незадолго до назначения, как это, опять же, теперь принято в Московской Патриархии. И совершенно не жаждал ехать под обстрелы, ходить с охраной и заниматься такими неочевидными, сложными вопросами. Хотя он, конечно, гениальный управленец, и понятно, почему его туда назначили. 

Почему? 

— Совокупность причин, но главная, на мой взгляд, заключается в том, что он умеет управлять так, что многие губернаторы могут позавидовать. Я бы сказала, большинство. Он, конечно, в этом смысле очень талантлив. Плюс символическое значение его фигуры. 

Просто статус и публичный образ Тихона Шевкунова как будто предполагают, что у него не то что согласие на его новое назначение надо получить, а, может быть, и разрешение. 

— Это одна из загадок. Непонятно, как так происходит, учитывая, что у него действительно есть личные отношения с Путиным. Мы, правда, не знаем, какие. В православном смысле слова духовником его называть нельзя. Другом, как казалось, можно, но в последние годы путинский дружеский круг совсем сузился. 

В любом случае, что мы имеем? Что, несмотря на какие-то отдельные, личные отношения с Путиным, патриарх все-таки имеет над ним власть, а значит — как кажется, — обладает некоей автономией, которая не очень понятно, чем обеспечивается. Может быть, дело опять в импульсивности. У нас что с Шевкуновым — раз, и Крым. Что с Троицей. Еще две недели назад [директор Эрмитажа Михаил] Пиотровский говорил, что есть идея оборудовать специально под Троицу маленький храм Сошествия святого Духа в Лавре, в котором служат четыре раза в год. И все подумали: ну, раз хитрый аппаратный лис Пиотровский такое сказал, значит, «‎партия искусствоведов» победила в этой битве.

И тут, раз — через две недели Троицу опять тащат в храм Христа Спасителя, в минус 20, оставляют там, по последним сведениям, до 23 июня, а потом — в Лавру, если там еще останется, что тащить. Естественно, возникает вопрос: что это было?

Вот то же самое с Шевкуновым, то же самое с Уминским. Понятно, что это совершенно разные кейсы на разных уровнях, но то, что решения принимаются очень быстро и очень узким кругом лиц, можно утверждать. 

Я отвлек вас на Шевкунова, когда мы говорили об украинских епархиях. 

— Да, они на всех оккупированных территориях теперь создали епархии Русской православной церкви. Их там пять с половиной. Три епархии в Крыму: Ровеньковская, Бердянская и вот эта половина Херсонской — на оккупированной части, которую забрали и сделали из нее Скадовскую. И есть еще три епархии, которые перерегистрировались как юрлица по российскому законодательству, но при этом не выходили из Украинской православной церкви: это Луганская, Донецкая и Горловская. Про еще две епархии — Новокаховскую и Северодонецкую — нет данных о юридическом статусе, но из УПЦ они не выходили.

Но ситуация сложная. Руководство РПЦ должно как-то обосновать отделение епархий от УПЦ. Они это обосновывают просьбами епископов и священников, которые оказались в оккупации. То есть первым делом там должно быть обращение к патриарху от верующих, от конкретной епархии, а лучше от архиереев, естественно, с просьбой их забрать под Москву. То есть патриарх Кирилл не то чтобы захватывает силой чужое, а соблюдает ритуал: нас попросили, и мы не могли оставить наших собратьев в беде. С Херсонской епархией так не получилось: местный архиерей в этом не участвовал, поэтому там перешли конкретные приходы на левом берегу Днепра, из которых вот эту новую епархию и создали. А если руководство епархии, как в Луганске и Донецке, отказывается посылать патриарху эти просьбы, то работает анекдот: «‎Можно не приходить, вычеркиваю». 

При том, конечно, этим бедным архиереям и священникам на оккупированных территориях, которые не хотят под Москву, не позавидуешь. 

Так вы же сказали, что работает анекдот про «‎можно не приходить». 

— Я предполагаю, что это опасно не с точки зрения угрозы от Московской Патриархии, а просто с точки зрения существования людей на оккупированных территориях. Сейчас у меня нет сведений о том, что из себя представляют эти архиереи или священники как люди, но то, что они, находясь на оккупированных территориях, говорят: мы остаемся в Украинской церкви, а в русскую переходить не хотим — это все-таки некоторый стейтмент. Он означает, что они все-таки украинцы, не русифицируются до конца. 

Скажите, а вы чувствуете, что все эти действия РПЦ отворачивают от нее прихожан? Что люди просто уходят из церкви? Даже посещаемость храмов на Рождество сократилась на миллион человек (почти в два раза) с 2020 года. 

— Мы сейчас говорим о статистике, которая предоставлена МВД. Есть мнение, хотя я так не думаю, что это все вообще фейк — как там МВД считает, что полицейские рисуют, что хотят. Сторонники этого мнения задают вопрос: почему мы здесь верим МВД, а в других вопросах не верим? Это, в общем, аргумент. 

За последние 30 лет были разные попытки социологически исследовать российскую религиозность: сколько у РПЦ реально прихожан, насколько у церкви есть реальный социальный вес и так далее. Ни одна из методик не выглядит убедительной. 

Патриарх раз в год на епархиальных собраниях рассказывает, как выросло число надоев — сколько прибавилось приходов, количество духовенства, количество епархий, ну, то есть вот это все. Но сколько проходит крещений? Сколько отпеваний? Это неизвестно. Социологов не пускают в храмы никого ни о чем спрашивать. 

Во всем мире, в общем, не очень понимают, как считать верующих, потому что есть те, кто декларирует себя верующим, и те, кто практикует. Есть культурная идентичность, а есть собственно вера — но как одно от другого отделить? Цифры очень сильно отличаются. Кого мы должны считать членами церкви? В Германии, допустим, таковыми считают тех, кто платит церковный налог, то есть, если человек не хочет деньги отчислять, значит, не особо он и верующий. 

И все-таки, по моим понятиям, динамику эта МВД-шная статистика отражает. Думаю, на количество людей на службах сильно повлиял ковид. После года изоляции многие просто отвыкли ходить и не вернулись. Это было прогнозируемо, отчасти поэтому духовенство так сопротивлялось закрытию храмов. 

Так, а может, правда разочаровались? Условно, каждый второй прихожанин сказал: нет, хватит этого мракобесия, больше не пойду в храм, буду, как Христос завещал, молиться в комнате, затворив дверь. 

— Надо будет последить, посмотреть в динамике, а еще на статистику по Крещению — оно уже скоро. Туда обычно люди приходят за святой водой. И посещаемость в Крещение обычно выше, чем на Рождество. Два наших пика — Крещение и освящение куличей на Пасху. Потому что ты идешь в храм «‎с вещами»‎. У тебя есть материальная заинтересованность в том, чтобы сходить в церковь и что-то священное оттуда принести в дом. 

Но я все-таки предполагаю, что падение посещаемости — это пандемия, конечно. Уж точно не из-за позиции церкви по войне. Этот наш «‎пузырь» антивоенных верующих людей с принципиальной позицией настолько маленький, что представляет собой статистическую погрешность. В большинстве своем люди не читают и не слушают никаких проповедей патриарха или епископов. В худшем случае, они смотрят телеканал «Спас», потому что у них он попадается просто при переключении каналов. А в церковь идут за другим, как правило. 

Нет такого, что «‎ваш патриарх войну поддержал и теперь я к вам, батюшка, ходить не буду»‎. Если батюшка поддержал, то всегда можно пойти к другому батюшке, как нам посоветовал отец Алексей Уминский, за что и поплатился.

Напоследок хотел про мощи поговорить. После всей этой истории в «‎Мутаборе» многие впервые услышали само словосочетание «рынок мощей» или «рынок святынь». В Ватикане его все-таки нет, я правильно понимаю? Михаил Данилов никаких мощей Николая Чудотворца там не покупал, это можно точно утверждать? 

— Точно. Ватикан не торгует мощами. Там нет кассы, нет супермаркетов, нет вот такого: «Мне, пожалуйста, положите частичку святителя Николая и еще креста Господня добавьте. Сколько? Оплата по карте». Нет, такого не бывает в принципе. 

А как тогда устроен этот рынок? 

— Рынок мощей довольно большой. Как правило, это черно-серый рынок. Очень много фальшивок, очень много подделок. Если вы забьете «‎мощи» на eBay, причем в любом национальном домене: по-итальянски, по-немецки, по-испански — вам предложат что угодно. 

При том что вообще очень многие мощи — это микроскопические частицы, какие-то чешуйки, которые я даже не знаю, при каких манипуляциях отделялись. Получить частицу мощей легально можно только в дар. Да, есть примеры, когда какая-то епархия католической церкви предоставила храму, например, в Греции или в Москве какую-то частицу мощей. 

Провенанс — как по произведениям искусства: вся история, когда и как эти мощи были отделены, когда их кому передавали — все должно быть зафиксировано, должны быть печати. Сертификат, который приложен к этим мощам в «Мутаборе», выглядит как обычный сертификат. Откуда в Пьемонте взялась частица Святого Николая, не очень понятно. Основные останки находятся в итальянском Бари, это Апулия. Есть еще несколько традиционно почитаемых мест, где хранятся частицы, — например, Венеция, Римини. Маленькие частицы есть во многих местах, но, как правило, с сертификатами, с историей происхождения. 

Очевидно, что в России было огромное количество мошенников все эти годы, которые втюхивали богатым людям все что угодно под видом мощей. Это громадный черный рынок, полный мошенничества, мистификаций. 

Что за мощи были у этого Данилова, я не знаю. Но точно неофициально купленные, а скорее всего — подделка. Вообще покупка мощей с точки зрения христианского благочестия — это какой-то дикий абсурд. 

А с точки зрения политического поведения? Хороший план — отнести что-то в церковь, чтобы светские власти простили? 

— Нет, конечно. Это какой-то спектакль. Я давно не видела таких персонажей. То есть понятно, что все эти годы существовали богатые люди, которые содержали церкви, давали много денег духовенству, которые привозили какие-то мощи, иконы, где-то их покупали. То есть это не то чтобы Данилов — первый. Просто это обычно делалось непублично и не с таким глупым текстом («Мы против мракобесия, дьявольщины и всячески поддерживаем церковь». — Прим. «Холода»). И уж точно не для того, чтобы извиниться за «голую» вечеринку. То есть деньги, полученные от вот таких развлечений, потратили на то, чтобы купить где-то на аукционе частицу мощей неизвестного происхождения якобы одного из самых почитаемых святых? Что?!

Как вам кажется (а может, вы знаете наверняка), среди священников и даже высших иерархов в православной церкви много неверующих? То есть банальных карьеристов? 

— Не знаю. Что значит «неверующий священник»? Что, он сидит перед сном, смотрит на иконы, которыми увешана комната, и говорит, «Ай: все фигня, булшит какой-то. Не верю я в это»?

Ну типа того, да. Актерство.

— Нет, изначально люди идут в церковь не за карьерой, конечно. Согласитесь, странный карьерный путь — пойти в семинарию. А потом постепенно они встраиваются в эту систему. Почему они вдруг неверующие? Потому что грешники? Нарушают заповеди? Так все нарушают, все грешат. А потом каются. То есть, мне кажется, это какое-то дикое упрощение — говорить, что они неверующие. 

Рассуждать о личной вере сложно. Раскладывать проповеди патриарха и его высказывания относительно ереси, богословских заблуждений и противоречий Евангелию — это можно. Там наберется прилично. А уж действий — подавно. Но говорить, что у патриарха Кирилла в душе, я не возьмусь. Предполагаю, что они все там сами верят, что они верующие. Они могут быть сколько угодно циниками и скотинами, как тот же [сторонник войны, протоиерей Андрей] Ткачев, которого вместо Уминского поставили. Но он-то считает, что он верующий. Разве мы можем отказать ему в праве так считать?